– Ну что, пойдем в гости.
понимаю, тетя Агнюша надеется, что Боська останется у меня на ночь, потом еще и еще и, может быть, привыкнет к своему новому дому. Но Боська утром, когда я иду на работу, трусит вслед за мной и от
больницы сворачивает к своей родной Первомайской улице.
Туда где он вырос. Туда, где он прожил почти пятнадцать лет своей жизни.
Туда, где был его дом, в котором уже давно нет мамы и в котором сейчас живут чужие люди.
За эти годы он уже отвык от меня. И за эти годы я тоже отвык от него.
смотрю ему вслед, ему, прихрамывающему, старенькому моему Боське и еще не знаю, что вижу его сегодня в последний раз.
воскресенье поутру я в легкой ватной фуфаечке, валенках с гало-шами и вязаной шапочке бодренько шагаю в сторону Нижнего склада.
кармане у меня побулькивает бутылка самогонки, придающая мне уверенность в том, что я сегодня накатаю себе пачку хороших дров. Вторая разделочная площадка, где я проработал несколько месяцев в бригаде у Пети Ковриги, встречает меня визгом электропил и гро-хотом движущегося транспортера.
Бригадир, совсем еще молодой паренек, выключает электропилу и бросает любопытный взгляд на меня, стоящего с широко открытым ртом:
– Дрова нужны?
– Нужны.
– Есть пара хороших пачек.
– Сколько?
– Литр.
– У меня с собой только один пузырь.
– Ничего. Завтра донесешь. Вон те там штабеля видишь с краю две свежие пачки? – паренек поворачивается ко мне вполоборота и пока-зывает рукой на высокий штабель напротив площадки.
– Угу.
– Иди, посмотри. Если понравится, подпиши свою пачку.
– Понял. Мелком не богаты?
– Ленка! – окликает бугор молоденькую десантницу, присевшую передохнуть на деревянную лавочку под навесом площадки. Девушка встает с лавочки и широко распахнув огромные глазищи выжидатель-но смотрит на бугра:
– Дай товарищу мел.
– Возьмите, товарищ, – протягивает она мне кусочек черного мела, и я, спустившись с площадки по заснеженной лесенке, подхожу штабелю. Обе пачки дров, кубометра по четыре каждая накатаны явно на продажу, но меня они вполне устраивают, поскольку это все-таки удача – вот так прийти на нижний склад и на тебе, сразу же и дро-ва на белом блюдечке с голубой каемочкой. На крайней пачке я на нескольких бревнах, что диаметром побольше, пишу свою короткую фамилию «Югов» и, вернув мелок десантнице, отдаю бугру бутылку и рысцой спешу домой за второй.
Возле школы мне навстречу с ревом и лязгом несется трелевоч-ный трактор Т-55 и я, на всякий случай забравшись на высокую снежную бровку, машу трактористу рукой. «Пятьдесятипятка», поравнявшись со мной, резко останавливается, открывается узкая дверка маленькой кабины, и я вижу Володю Бескурова, тракториста с нашей УЖД.
– Вовчик, здорово, – кричу я ему.
– Здорово, Вовчик, – кричит он мне.
– Есть калым.
– Дрова?
– Дрова.
– Под какой площадкой у тебя пачка?
– Под второй.
– К часу подъеду, – и Володя захлопывает дверь кабинки, трактор, резко дернувшись, срывается с места, обдав меня хлесткой снежной взвесью.
А уже в третьем часу дня у моего дома лежит в заснеженной канаве хорошая пачка дров. Теперь мне надо где-то добыть литров десять бензина для мотопилы «Дружба», выточить цепи и сделать себе хо-роший колун.
– Слушай, Владимир, – обращается ко мне дорожный мастер Ваня Кампану, с которым мы сталкиваемся нос к носу у диспетчерской, после того как я быстренько отковал две заготовки под кувалды, и задумчиво обходим все хозяйственные постройки в поисках подходя-щего материала для колуна, – у меня на складе стоит двухсотлитровая бочка…
– Лишняя?
– … А в ней пальцы от гусениц бульдозера.
– Много?
– … Полбочки. Они тебе не нужны?
– Нужны.
– Тогда забирай их все к едрене фене, а то эта бочка мне уже дав-ным давно глаза мозолит.
К обеду в углу кузницы образовывается аккуратный штабелек из бульдозерных пальцев и я, глядя на него, довольно потираю руки: есть из чего делать и кувалды, и дорожные молотки, ну и, конечно, колуны.
Колуны для колки дров в нашем поселке уже много лет изготавли-вают кузнецы, поскольку те, что продаются в хозяйственных магази-нах, непомерно тяжелы и неудобны и годятся для работы по своему прямому назначению лишь условно.
Сразу же после обеденного перерыва я чищу кузнечный горн, подсовываю в него свежего угля, закладываю бульдозерный палец, заваливаю его сверху солидной порцией угля и включаю поддув. А пока палец разогревается, я достаю из своего стола старенький топор иду в депо. Сварочный цех встречает меня гробовой тишиной и я, оглядевшись беспомощно по сторонам в поисках хозяина, сам при-ступаю к работе. Кладу топор на сварочный стол, включаю сварочный трансформатор, беру в руки маску и держак.
Когда-то, еще будучи курсантом речного училища, я проходил двухнедельное обучение по специальности электросварщик, но это, так сказать, только для ознакомления. Я знаю, что для руки металла нужен большой ток и поэтому, прикрыв щитком лицо, несколько раз чиркаю электродом по обуху топора. Сойдет. Минут за десять, уси-ленно пыхтя, мне все-таки удается срезать лезвие топора и я, оглядев свою работу, прихожу к печальному выводу, что сварщик из меня как из трусов парус.
кузнице я длинными щипцами выхватываю заготовку из горна, по светло-красному цвету определяю, что нужная мне доля колуна уже готова для работы, и включаю пневматический молот. Стальная рубалка без особых усилий вонзается в палец и разваливает его на две неровные части. Та, что покороче, опять заправляется в горн. На нижний боек молота я устанавливаю клиновидную подкладку снова выхватываю заготовку из горна. Через несколько минут она превращается в довольно неказистый, но все же мне нужный клин, и я бросаю его на холодный цементный пол кузницы для остывания.
Шурик Матанин, наконец-то найденный мной в лесопунктовском городке, где он с большим наслаждением попивал чаек с Колей Ку-чевым, узнав о моем горячем желании сегодня же стать обладателем новенького колуна, тут же давится горячим чаем и несколько минут надрывно кашляет. Прокашлявшись и вытерев слезы грязной пятер-ней, он накладывает на мою мечту свою резолюцию:
– Не буду!
– Ну, Шурик…
– Я сказал: не буду!
Несколько минут мы с ним яростно переругиваемся, и Шурик, взяв с меня честное слово, что пока он будет варить мне колун, я изготов-лю его дрожащей половине новенький, маленький ухват, наконец-то изрекает:
– Неси.
рысцой трушу в кузницу, хватаю заготовки и галопом скачу в сварочный цех. Шурик уже сидит на своем низеньком стульчике и вставляет в держак электрод. Я вываливаю заготовки на сварочный стол прямо ему под нос и Шурик, глянув на них, подпрыгивает со стульчика:
– Это что?!
– Заготовки для колуна…
– Не буду.
– Ну, Шурик… Шурик с размаху швыряет держак на стол, яростно пинает ногой,
обутой в крепкий кирзовый сапог свой стульчик и решительно пово-рачивается к двери с явным намерением незамедлительно покинуть вверенное ему помещение. Но в это время сварочный трансформатор взрывается бешеным ревом, поскольку держак, в сердцах брошенный на сварочный стол, замыкает цепь.
– А-а-а! – орет диким голосом Шурик и бросается к сварочному столу. Я все это время бегаю за ним и выкрикиваю в ухо самые хо-рошие, самые ласковые слова. И наконец он, грохнув держак оземь и пинком отправив табуретку в противоположную сторону, успокаи-вается:
– Ты что клин не мог лучше сделать?
– Все равно же ты его приваришь чуть-чуть косо. Ведь так?
– Ну, так. Сварка ж уводит.
– А я его на точиле и выведу, как надо.
К концу рабочего дня у меня в кузнице на столе уже лежит грубо сваренный колун, что-то среднее между топором и колуном. То есть к топору со срезанным лезвием приварен клин. Завтра, если у меня будет время, я обточу его на мощном точиле, и миру явится новенький колун, которым, держа его двумя руками, можно и ловко, и быстро разваливать чурки на плахи и перекалывать эти плахи уже на поленья, держа его при этом одной рукой, а второй поддерживать поленья. Шуре Матанину я отдал свой тоже новенький ухват, который мне пока еще не нужен.
Вечером в моем тепло натопленном уютном жилище мы с Сашей Казаковым сидим перед телевизором, и обсуждаем наше житье-бытье.
– Страну развалили? – яростно вопрошает Шурик у президента Ельцина, стоящего на трибуне в кремле с открытым ртом и силяще-гося вспомнить, видимо, какую-то очень нужную мысль.
– Развалили, – отвечаю я Шурику, – и он, и я, и ты, и все .
– А мы-то тут причем, Володя?
– А при том, Шурик, что я, прожив в Союзе тридцать с лишним лет, ни разу не встретил ни от одного человека довольного социа-лизмом. Все мы, все до единого кляли и ненавидели его, и все мы до единого хотели жить, как на Западе. То есть быть свободными, поку-пать красивые шмотки, немыслимо удобную бытовую технику и так далее. Так?
– Так, – тянет ехидно Шурик, – до чего умный мужик…
– Мечта наша сбылась: мы свободны и уже можем свободно ку-пить в магазинах импортный телевизор, импортный видик и даже импортную колбасу. И для полного счастья не хватает только одного маленького пустячка – денег.
– У тебя есть листочек бумажки?
– Зачем листочек бумажки?
– Записать твои вумные мысли.
– Слушай дальше. У нас было двести шестьдесят миллионов на-селения, из которых примерно треть работающих или вернее работо-способных.
– Почему работоспособных? Работали все…
– Не перебивай. То есть это – восемьдесят миллионов человек. Из этих восьмидесяти миллионов около шестидесяти процентов работали на наш ненасытный военно-промышленный комплекс.
– Остается сколько?
– Ну, миллионов тридцать, тридцать пять.
– Из этих тридцати пяти миллионов половина вкалывала, то есть валила лес, добывала уголь и нефть, водила поезда и так далее, а вторая половина просто числилась на производстве, то есть были профсо-юзными, комсомольскими и партийными придурками, местными бездельниками-слесарями и так далее. Сколько остается?
– Ах, семнадцать.
– И вот эти семнадцать миллионов работяг, становой хребет на-шей огромной страны и кормил, поил, одевал и обувал все население нашей великой страны. Но денежки-то получали все восемьдесят миллионов трудящихся, и эти денежки были уже просто бумажками, не подкрепленные никакими товарами и никакими другими ценностями. Вот поэтому товары-то из магазинов и сметались. То есть, Шурик, подавляющая часть населения имела на руках незаработанные деньги. И все мы – работяги, производственные штатные бездельники и прочая профсоюзно-комсомольская сволочь – думали, что вот при таком раскладе придем в капитализм, и все мы будем жить хорошо. Но в капстранах никому деньги так просто не платят. Там на производ-стве нет штатных бездельников, и поэтому эти люди у капиталистов называются безработными или просто бомжами. И поэтому, мой друг, эта часть населения в нашей отдельно взятой стране будет жить при капитализме, но не будет иметь красивых шмоток, продвинутой бы-товой техники и двухэтажных загородных домов.
– Володя, но мы-то с тобой простые работяги и, как ты говоришь, производим эти самые материальные ценности, но, тем не менее, сидим, положив зубы на полку.
– Но мы только в самом начале пути к светлому капиталистиче-скому будущему и все у нас будет. Но не сегодня.
– А когда?
– Да хрен его знает когда. Тут еще один маленький, но очень неприятный нюанс – лес-то наш в прежних объемах уже не нужен. Соцлагеря больше нет, и лес наш туда за спасибо уже не повезут.
стране бардак и разруха, а это значит, что он и нашей стране пока не очень нужен.
– Ты хочешь сказать, что можем сдохнуть в этой дыре, так и не дождавшись светлого капиталистического будущего?
– Вполне возможно, Шурик.
– Ну по такому случаю, может, и по чайку? Нифеля у тебя еще остались на газетке?
Мы пьем чай, и мои мысли опускаются на нашу грешную землю.
– Шурик, ты мне цепи дружбовские не наточишь?
– Давай. Завтра мне на работу, там и наточу. Когда собираешься дрова пилить?
– В воскресенье. Не поможешь?
– Помогу, так уж и быть.
на завтра я опять спешу на работу, похрустывая стоптанными валенками по свежему снежку, жадно вдыхая мягкий зимний воздух. Кузница встречает меня, как всегда, ледяным холодом, но уже через час печка весело потрескивает сухими дровами и дымит ровным до-брым теплом. Горн краснеет горячими угольками, на которых шумит призывно старенький закопченный чайник. Я, оглядев внушительную батарею из готовых кувалд и дорожных молотков, решаю попытаться сегодня привезти с Нижнего склада стальные прутья для изготовления ломов и, попив чайку, держу путь в диспетчерскую.
Станционный тепловоз ТУ-7 № 2 стоит на первом пути, грохоча мощным двигателем, но в кабине я никого не вижу и беспомощно оглядываюсь. У колодка, расположенного в метрах десяти от ди-спетчерской, сруб которого покрыт толстым слоем льда, копошится одинокая женская фигура в огромных валенках, в шерстяном платке безразмерной фуфайке, поверх которой надет оранжевый жилет.
– Мадам! – громко окликаю я ее. Мадам, что-то внимательно раз-глядывающая в глубине колодца, держась одной рукой за Г-образную стальную ручку, вздрагивает и поворачивает ко мне голову. Из-под платка смотрит на меня удивленное девичье лицо:
– Что вам, дяденька?
– Вы кто?
– Стрелочница. Уже третью смену работаю
– Не подскажите, где мне найти геройский экипаж «Двойки»?
– –Они в диспетчерской телевизор смотрят. Лесу-то нет.
окидываю небрежным многоопытным взглядом станционное хозяйство и вижу на третьем пути около десятка порожних сцепов, а на следующем четвертом двадцатитоннную платформу, настил которой покрыт свежим слоем снега.
– Дяденька, а вы мне не поможете? оглядываюсь – девчушка, рискуя поскользнуться на льду, пыта-ется вновь заглянуть в бездонную ледяную тьму колодца.
– В чем дело? – подхожу я ближе.
– Помогите, я два раза уже поднимала ведро, а оно все время пустое.
– Разрешите, мадам, – я берусь рукой за скользкую ручку и делаю несколько оборотов, поднимая цепь с ведром. Действительно, судя по весу, пусто. Одной рукой держась за ручку и опустив ведро до воды,
другой подымаю тяжелую цепь и бросаю ее. И так несколько раз. Наконец, судя по бульканью, ведро все-таки ложится боком на воду и в него начинает набираться вода. Подождав еще немного, я подни-маю целое ведро воды из колодца и переливаю его в ведро девчушке.
– Ой, спасибо, дяденька.
– На здоровье, мадам.
В диспетчерской Володя Прокшин и его кондуктор сидят на ди-ване, блаженно вытянув ноги, и напряженно смотрят в экран телеви-зора. Диспетчер Вера Дмитриева сидит за столом, заполняя один из своих многочисленных журналов.
– Вера, «Двойка» свободна?
– Занята «Двойка», – отвечает молодой, но нагловатый кондуктор.
– Что ты хотел, Вовка?
Вера меня старше лет на пятнадцать, и я для нее все еще маль-чишка, как и четырнадцать лет назад, когда пришел работать на УЖД.
– Вера, мне нужно прутья привезти с Нижнего склада. На ломы.
– Прокшин…
– Вера, на станции нет ни одной платформы.
– Прокшин, возьмите четвертую платформу и съездите на Нижний склад.
Возле гаража Нижнего склада, срубленного из еловых бревен, из-под снега торчат нужные мне прутья. Около часа у меня уходит на то, чтобы вытащить из-под плотного снега десятка два прутьев диаметром 26 миллиметров и длиной метра четыре. Я перегружаю их на платфор-му и, отряхнув снег с валенок и фуфайки, залезаю в кабину тепловоза:
– Поехали.
Прутья я перетаскиваю в депо, складываю их возле сварочного цеха
беспомощно оглядываюсь, – а где же Шурик?
– Не знаю я, где этот Шурик, – отмахивается от меня механик Кургузкин и трусит мимо в направлении своего кабинета.
 |
 |
 |