В субботу я иду в баню к Коле Воронину. Путь мой лежит мимо дома, где мы жили с мамой долгие годы, где впоследствии она жила одна со своими котами и Боськой, лаечкой, которую я взял лет пят-надцать назад у Сережи Богулева. Здесь все по-прежнему. Банька, которую мы срубили с Сашей Казаковым, крылечко с навесом и пе-рилами, которые я сделал сам, и березка у крыльца, укутанная инеем, которую я посадил по окончании восьмого класса. Но живут в нашем доме уже чужие люди.
Моя двоюродная сестра Ирина, по мужу Тукова, сидит на кухне
двухкомнатной квартире тети Агнюши и чистит картошку. Сюда она перебралась со своими двумя детьми после того, как жизнь у них с Сашей Туковым не заладилась.
– Ирка, привет.
– Привет, Володя.
Из маленькой комнаты, прихрамывая, выходит наш старенький Боська. Я присаживаюсь на корточки и глажу его по голове, а он сто-ит, тесно прижавшись ко мне боком, и тихо поскуливает. Я пытаюсь проглотить комок, вставший в горле, и прижимаю к себе его худенькое тельце.
– Болеет, болеет Боська-то, – вздыхает Ирина, а Сеня ваш старый умер неделю назад.
– Умер?
– Умер. Коля заходил с работы, забрал его и схоронил там у себя. Вот так вот Володя.
– А второй Сенька?
– Гулять ушел на улицу.
Когда умерла мама, ее сестра тетя Агнюша забрала к себе Боську и обоих маминых котов, несмотря на то, что у ее самой было несколь-ко кошек. Дом тети Агнюши как раз напротив маминого, только до-рогу перейти. Я наконец-то проглатываю комок в горле:
– Чем вы их кормите-то?
– Что сами едим, тем и живность нашу кормим.
– Пенсию-то матери дают во время?
– Задерживают, Володь, на три месяца. Как жить дальше, ума не приложу. Сейчас вон детей отправила на день к свекрови, так спо-койна за них, голодными не останутся. Мама вчера пенсию получила, долги раздала, а сейчас пошла опять занимать.
– Сестры-то помогают?
– Да, помогают. Только ты сам посуди, сколько нам надо даже на один день?
– С чем супчик варить будешь?
– Ой, так не поверишь, из телячьего желудка. А ты-то чего ешь?
– Грибы сухие с ячневой крупой.
– Худой ты стал, один нос остался.
– Ничего, переживем. Не впервой. Что новенького в леспромхозе?
– Говорят у посадочной откроют бартерный магазин через два месяца.
– Это как?
– Крутиков будет менять лес на продукты и хозтовары, и мы их будем получать под запись в счет зарплаты.
– Скорей бы. Ну я пойду.
– Володя, ты напиши письмо Татьяне, ведь денег-то тебе она вышлет.
– Это мысль.
Помывшись в баньке с Николаем и стрельнув у его жены Нины чайку с сахарком, я возвращаюсь домой, растопляю печь и присажи-ваюсь на табурет у открытой заслонки.
– Гвоздодер не сделаешь? – на пороге кузницы с раннего утра стоит тракторист из лесопункта Серега Хазей и протягивает мне палец от Т-4.
– Сделаю.
– Вечером зайду. Ты говорят, куревом берешь?
– Угу.
Я быстренько отковываю две заготовки под кувалды, и пока они остывают, берусь за гвоздодер. Оставив нетронутыми концы длиной сантиметров по семь, вытягиваю под молотом серединку в прямоу-гольник. Затем поочередно плющу и концы, вытягиваю их в лопатки. Первый при помощи зубила я разрубаю в середине зубилом, под-равниваю ручником и загибаю. Второй конец только загибаю слегка и оставляю остывать у горна уже готовый гвоздодер.
Заготовки мои к этому времени почти остыли, и я опускаю их в бочку с водой, иду к токарю. Николай коротко выслушивает меня и зажимает первую заготовку в тиски, стоящие на столике токарного станка.
– Сверло только на восемнадцать.
– Сойдет.
Он, не спеша, то и дело подливая водички под сверло, высверли-вает сквозные отверстия, и я спешу опять в кузницу. Пробойник вхо-дит в отверстие кувалды как нож в масло, я переворачиваю заготовку и тонким бородком с приваренной стальной ручкой легко выбиваю его. Затем загоняю пробойник уже с другой стороны. Действительно, прав был Вася Коноплев – так пробивать отверстия намного легче. Заготовка опять идет в горн, а ее место занимает следующая. Вторым пробойником, который размером уже побольше, я расширяю отвер-стия в кувалдах до нужной величины, и пока они остывают в бочке
холодной водой, я с большим удовольствием смакую горячий чай в предвкушении самого сладкого – подержать в руках изготовленные мною кувалды. После чая и выкуренной сигареты (бычок которой уже привычно бросаю в баночку на черный день, а спитые чаинки вытряхиваю на газетку для последующей просушки – тоже на чер-ный день), я благоговейно вынимаю заготовки из бочки щипцами, укладываю их на свой железный стол, и мне становится грустно, – красивые овальные отверстия на обеих кувалдах смотрят в разные стороны.
– Как же так, – недоумеваю я, – ну ведь прошивни ставил на заготовки точно, а они слегка повернулись вдоль оси? А может, мне сверлить по два отверстия, а середину просто выбивать уже широким противнем? Последняя мысль приходится мне по душе и я, почистив горн от накопившегося шлака, закладываю туда еще две болванки, чтобы выковать два красивых дорожных молотка сегодня, а завтра
раннего утра уже просверлить в них по два отверстия.
Вечером Сережа Хазей, забирая гвоздодер и выложив на стол три пачки «Примы», спрашивает меня:
– Дробь не пробовал отливать?
– Дробь?
– Ну да. Зайцев в лесу полно, а бить нечем. Дробь-то покупать не на что.
С детства я помню, как отец моего друга Володи Нечаева, Васи-лий, катал по наклонной суконке отлитую им дробь. То есть круглые хорошие дробинки скатывались по суконке легко, а бракованные – овальные и с заусенцами – застревали в ней. Но вот самого процесса
отливания я видеть как-то не сподобился и поэтому тут же задаю Сергею резонный вопрос:
– Как?
– Очень просто, – присаживается он на диванчик, – берешь ши-рокую банку из-под селедки и пробиваешь гвоздиком отверстия в ее дне одинаковой величины. Потом берешь ведро, наливаешь туда на две трети воды, а сверху слой солярки.
– Велик ли слой?
– Пять миллиметров. Подвешиваешь баночку над ведром, закла-дываешь туда куски свинца и поджигаешь солярку. Когда услышишь: фьить, фьить, фьить, – значит, процесс начался. Катают дробь на наклонной суконке…
– О! Это я видел.
– Тогда – вперед. Ты мне – дробь, я тебе – зайчатину.
– Бартер!
На авансцену российской действительности ввиду полного отсут-ствия наличных денег у высокодоговаривающихся сторон выходил его величество Бартер!
– Здорово, кума!
– Ой, как давно тебя не видела…
– Самогонка есть? А то вчера у Петрухи поросенка резали, нажра-лись аж до поросячьего визга.
– Зинка-то твоя где?
– На работе. Где же ей еще быть?
– Сальца так хочется…
– О! Это мы мигом. Кусочек с килограммчик имеется в наличии. Бартер?
– Бартер.
– Доброго здоровьичка, Павел Сергеич.
– Здравствуй, тетя Нюра.
– Дровишки вот мне привезли, только пилить у нас некому. А я вчера такую самогоночку выгнала!
– Так ведь я не пью, тетя Нюра.
– Давно ль?
– Почитай два месяца. У тебя я слышал, коза объягнилась. С молоч-ком теперь?
– Бартер?
– Бартер.
После ухода Сереги я некоторое время сижу за столом в позе мы-слителя, а затем иду к аккумуляторщику Саше Букареву. Саша, как всегда, ввиду то полного, то частичного отсутствия работы сидит
в «Электроцехе» и травит нескончаемые байки. Сегодня его слуша-телем является механик Кургузкин. От смеха он начинает кашлять, потом загибается до пола, наконец из его носа выскакивают две длин-ные ядовито-зеленые сопли и под воздействием силы притяжения земли медленно вытягиваются в направлении черного, затоптанного мазутными сапогами пола. Саша Букарев тут же хлопает механика по спине, от чего тот перестает кашлять и смеяться.
– Вовчик, – сипит навстречу мне механик, – пфу, пфу, фай дне фяпочку…
Я мигом выхватываю из кармана кусок чистой ветоши, хранящейся там всегда для какого-нибудь экстраординарного случая, и общими усилиями мы приводит его в человеческий вид.
– Александр, – беру я Сашу Букарева под ручку и увлекаю за собой из «Электроцеха», и завожу его в родной его «Аккумуляторный цех».
– Что тебе надобно, старче? – с негодованием освобождается от моей мертвой хватки аккумуляторщик.
– У тебя банки хреновые есть?
– В смысле?
– Нужен свинец. Жрать мне нечего.
Саша понимающе хмыкает:
– Вопрос, конечно, интересный. О делах твоих скорбных мы наслышаны. – Он отходит в дальний угол вверенного ему заведения и, присев на корточки, негромко бормочет:
– Раз, два, три… Ой, до хера и больше. Так ты чего делать-то из свинца собираешься?
– Дробь.
– И?
– Бартер.
– Понял, – не дурак. Но о том, где брал свинец, особо никому не рассказывай. Понял?
– Понял.
– Осколки от корпусов банок тоже нигде не раскидывай. Понял?
– Понял.
Саша снимает со стены длинный тонкий крючок и кидает его мне:
– Цепляй и волоком до кузницы по снежку. Потом приходи за вто-рой банкой. Когда с ними разделаешься, и если будешь себя хорошо вести, то опять прошу к моему шалашу.
Аккумуляторы я складываю в темном углу кузницы, и окрылен-ный удачей рысцой пробегаю вдоль депо и гаражей и возвращаюсь в кузницу с вожделенной банкой из-под селедки и мотком тонкой проволоки.
 |
 |
 |