Глава III
Хлеб наш насущный
В свой первый отпускной день, который приходится на среду,
я просыпаюсь в шесть часов утра. Первым делом бросаю взгляд
в окно – погодка что надо‚ и на небе ни облачка. Быстренько
завариваю кружку чая и‚ одевшись в легкую спецовочку, сажусь
за стол завтракать. А мой завтрак уже много лет включает в
себя только вот эту кружку чая с си-гареткой вприкуску.
Мой пестерь собран‚ как и полагается в таких случаях‚ еще с
вече-ра – литровый бидончик-побирушка, самодельный
жестяной котелок, горсть чая, хлеб, сало. Сверху лежит
водонепроницаемая штормовка на случай дождя. Рядышком
стоят старенькие, но еще довольно хо-рошие сапоги-бродни.
Попив чайку, я одеваюсь, одеваю на плечи легкий пестерь и
без пятнадцати семь выхожу из дому. На посадочной, как всегда
по утрам‚ неразбериха и толкотня.
– Братцы, не подскажите, которые тут вагоны идут на
двенадцатую ветку!
– Кажись‚ первыми стоят. За клюквой?
– За клюквой.
Две женщины, стоящие чуть поодаль, одетые по-походному
и с рюкзачками за плечами‚ вступают в разговор:
– Мы позавчера и вчера туда ездили. По полтора ведра набрали.
– Клюквы сей год много там.
– Мне-то хватит.
– А вы там не были, что ль?
– Ни разу.
– Ой, болоту конца и края нет. С вагончика сходит целый отряд, а на
болоте так никого и не видать.
162
Одна из женщин, закутанная по-простецки в теплый платок‚ смо-трит на
часы и спохватывается:
– Ой, скоро уж пойдет.
Они спешат вперед по посадочной и исчезают в тамбуре
предпо-следнего вагончика. Судя по его обшарпанному виду и
новенькой деревянной раме со стеклами в центре, это и есть
наш вагончик, ко-торый прицепляют к рабочему специально для
ягодников. Я спешу вслед за ними и втискиваюсь внутрь через
узкую металлическую дверь с выдранными внутренними
замками и ручками. Вагончик полон. Оглядываю лица людей и
не вижу ни одного знакомого. Это меня не радует, поскольку на
двенадцатой ветке я еще ни разу не был, а мне обязательно
надо упасть кому-нибудь на хвост. Заметив свободное место в
углу, я спрашиваю у паренька, по виду моего ровесника:
– Не занято?
– Нет. Падай.
– Слава Богу, – снимаю я пестерь с плеча. Паренек с
интересом разглядывает его:
– Легкий?
– Девятьсот граммов.
– Ведра на четыре.
– Тридцать шесть литров.
– И где купил?
– В Киземе.
– В Киземе? – переспрашивает парень. Я догадываюсь, что он не местный,
присаживаюсь рядом с ним и протягиваю руку:
– Володя.
– Костя.
– Откуда?
– Из Питера. Приехал вот клюквы пособирать.
– Первый раз на болото?
– Обижаешь. Уже четвертый.
– Как оно?
– Как обычно. Поначалу прибился к женщинам и первые два
дня собирал ягоды чуть поодаль, держа их в поле зрения.
Сейчас освоил-ся. Хожу уже один. Дело-то привычное – у нас же
Карелия рядом. Там клюквы тоже полно, правда‚ такого
огромного болота я не видел нигде: конца и края нет. Ты
местный?
– Да. Только вот на двенадцатой ветке еще не был ни разу.
– Ничего. Пойдем со мной, а то одному и скучновато‚ и
немножко жутковато.
– Договорились.
За разговорами наши вагоны какXто незаметно сворачивают
с ма-гистрали на ус‚ и их бег существенно замедляется. Легкий
тепловоз ТУ-6А, то поддает газку на хорошем и ровном участке
дороги, то сбрасывает скорость до минимума на перекосах или
расшитых местах. Вагончик в это время медленно
переваливается с боку на бок, его обитатели начинают
тревожно переглядываться, и разговоры сразу же затихают.
Ветераны время от времени напряженно вглядываются вперед
через грязные стекла окон.
– Вот за этой вырубкой перелесок, а там‚ считай‚ уже приехали.
– Собирайся, Михайловна, уже приехали.
– Так скоро?
Костя, видя мое беспокойство, кивает на засуетившихся женщин:
– Подождем. Пусть выйдут.
Наконец вагон, дернувшись несколько раз на сцепках,
замирает на месте. Мы выходим в тамбур последними и
спрыгиваем в мягкий мох. Я обозреваю окрестности – справа и
слева мелкие перелески, а меж-ду ними – уже полоса болота с
редкими и низкорослыми соснами. Посреди этой полосы видна
широкая тропа, хорошо умятая много-численными ногами
ягодников. И к ней уже небольшими группами спешат ягодники,
в основном женщины. Костя закидывает рюкзак за плечи и
направляется к тропе, а я топаю за ним. Ноги выше щиколот-ки
утопают в мягком пружинящем мху. Пройдя метров двести, я
оста-навливаюсь и замираю – впереди только болото.
Нескончаемый ковер зеленого мха с редкими чахлыми
деревцами – то тут, то там. Голова моя невольно
поворачивается назад в поисках приметного ориентира, по
которому мы будем возвращаться назад. Есть. На высокой
сухос-тоине чуть левее лениво полощется белая тряпка
немалых размеров. Это хорошо. Ведь стоит отойти от окраины
болота вглубь метров на пятьсот, и эти мелкие перелески
исчезнут за болотным маревом.
Моя мама по осени ходила за клюквой с подружками на
болото, расположенное на четвертом километре по
магистрали. И брала меня, мальчишку‚ с собой. И всегда они,
выйдя к болоту, первым делом разве-шивали светлые
газетные листы на деревьях: где повыше, где пониже. Чтобы
знать, где тропинка, ведущая к УЖД. Я, как и все,
добросовестно собирал клюкву, не смотря на то, что ноги в
резиновых сапогах даже с теплыми носками, жутко замерзали
к концу дня, а пальцы рук то
и дело приходилось согревать своим дыханием. Но, не смотря на
это, я всегда был доволен тем, что мне удавалось насобирать
несколько литров клюквы. И еще мама летом брала меня с собой
за черникой. Правда‚ через несколько лет я эту чернику так
возненавидел, что никогда не собираю
и не ем ее до сих пор.
164
Выйдя к болоту, женщины маленькими группками расходятся
в разные стороны, а Костя ведет меня вглубь болота, метров
через пятьсот он оглядывается на меня:
– Вот от этой коряги забираем строго вправо вон до той сосны.
– А дальше?
– А дальше начинаются ягоды.
Пока мы брели по болоту, я беспрестанно косил взглядом по
сторонам и видел только редкие краснеющие клюквой кочки. У
сосны Костя останавливается, снимает рюкзак с плеч и, по-
копавшись в нем, достает газету, которую закрепляет на острых
сучках дерева:
– Это наш бивак. Снимай пестерь, перекурим и вперед. Я ставлю пестерь в
мягкий мох и плюхаюсь на него задом.
– Лепота.
Костя достает из рюкзака пакет и какой-то замысловатый агрегат,
невидимый доселе мною ни разу:
– Комбайн.
– Дай гляну. Ого, самодельный.
– Нашел на болоте под Питером.
– А как он?
– Увидишь. Ну что, пошли?
Мы проходим метров сто, и я восторженно замираю: передо
мной огромная поляна густо-густо красной ядреной клюквы.
Поначалу я присаживаюсь у высокой кочки на корточки на
четвереньки, вешаю побирушку на шею и начинаю брать ягоды
двумя руками, как в детст-ве приучила меня мама. Но скоро ноги
затекают и я, выпрямившись во весь рост, разгибаю голенища
сапог. И плюхаюсь на колени. Вот так-то оно гораздо удобней, и
колени не вымокнут‚ и ноги не устанут. Набрав свой бидончик
емкостью три литра, возвращаюсь к пестерю и высыпаю ягоды.
Ягоды – все как на подбор – крупные и темно-виш-невые. Затем
выкуриваю с великим наслаждением сигарету и снова
принимаюсь за работу.
Когда я в следующий раз возвращаюсь сюда с полным
бидончи-ком, вижу, что рюкзак Кости приобрел округлые формы.
Сколько же он набрал этим своим комбайном? Когда я
возвращаюсь с пятым бидончиком, Он из пакета высыпает в
рюкзак клюкву, смотрит на часы и щурится:
– Три часа. Выходим. Сколько набрал?
– Полтора ведра. А ты?
– Ведра три. В прошлый раз у меня было столько же. Ну что,
пошли?
Когда мы выходим к УЖД, я чувствую, что желудок мой
начинает подсасывать. Я быстренько ломаю сухие нижние ветки
с елей, развожу небольшой кострик и спешу со своим котелком
обратно к тропке, где под разлапистой могучей корягой
заприметил чистую воду. Котелок мой, подвешенный на
рогатине над костерком‚ быстро закипает. Я бросаю в него
щепоть чая и ставлю в мох:
– Ну что, поклюем?
– Поклюем.
Неподалеку на сухой валежине сидят уже несколько женщин и пе-
рекусывают, чем Бог послал. Они и усталые‚ и довольные.
– Кружка есть?
– Нет.
Я отливаю чаю себе в кружку и протягиваю котелок Косте:
– Дуй так.
Он с удовольствием пьет чай, шумно отдуваясь. Затем, опорожнив его,
блаженно вытягивается в мягком мху:
– Лепота.
– Девки, чай будите пить, – окликаю я женщин. Они почему-то
переглядываются и та, что с краю‚ идет к нам.
– Вон под той корягой чистая водичка, – показываю я ей пальцем
в направлении тропы, – набирай котелок и к костерку.
– У нас чая нет, а горяченькогоXто‚ ох как хочется.
– Дадим.
Девчушка, одетая как и мы по-походному, – в резиновых са-
погах, брюках и старенькой теплой куртке, – приносит воду, до-
жидается‚ пока она закипит, забулькает в котелке чаек‚ и уходит
к женщинам.
Когда подходит тепловоз с вагончиками, костерок наш уже
тща-тельно затоптан, и мы стоим у обочины в рядок. В вагоне
нас уже поджидают ягодники, проехавшие дальше и
собиравшие клюкву возле делянок. Все веселы, возбуждены‚ и
каждый спешит поделиться под-робностями прошедшего дня.
Вдруг вагон бросает в одну сторону, затем резко в другую,
раздает-ся грохот, и мы летим со своих уютных мест друг на друга.
Раздаются женские крики и хрипловатый мужской мат.
– Ой, что это?!
– Михайловна, слезай с меня, люди ж кругом…
Я успеваю схватить свой пестерь, летящий на меня и вижу
Костины выпученные глаза.
– Вагон грохнулся, – успокаиваю я его, – ты тут сиди, а я
пойду, гляну, что там.
166
Я выхожу в тамбур и спрыгиваю с подножки в высокую
пожелтев-шую траву. От тепловоза идет кондуктор, совсем еще
молодой доар-мейский паренек тоже с выпученными глазами.
Из кабины‚ высунув-шись по грудь, тревожно смотрит машинист
тепловоза Коля Воронин, однофамилец моего двоюродного
брата. Завидев меня, он кричит:
– Володька, глянь, что там с кареткой!
Я приседаю на карточки и вижу первую колесную пару
каретки, зарывшуюся в землю.
– Коля, одним скатом!
– Что будем делать? – таращиться на меня кондуктор.
– Сейчас подадим вагон вперед, чтобы скат подошел к
рельсам. Я буду здесь, а ты гляди, чтобы тарелки буферов
вагончика и тепловоза не забуферились.
Паренек идет к тепловозу, а я даю отмашку машинисту:
«Назад!». Коля дает короткий дублирующий свисток и начинает
потихоньку подавать вагон назад. Вагончик лениво заезжает
упавшим скатом на шпалу, подымается, затем скат ухает вниз
на землю‚ и вагончик ру-шится вниз. Из тамбуров свешиваются
гроздья ягодников и балагурят. Мужчины в количестве четырех
душ, сгрудившиеся за моей спиной, как всегда‚ «помогают»
советом и соленым словцом:
– Зачем вы сдаете назад? Можно было сразу зарядить «рубки»
и «мальчики»‚ и скат взлетит на рельсы!
– Тихо ты‚ Пафнутьич, парень знает, что делает.
Когда скаты колесной пары подходят вплотную к рельсам, я
даю отмашку «Стой!» и иду к тепловозу. Бросаю короткий взгляд
на буфе-ра – все в норме.
– Какие «рубки» берем?
– Короткие.
Я беру с панели тепловоза короткую «рубку» и «мальчика» и воз-вращаюсь
к вагону. Следом пыхтит кондуктор:
– Всего первая смена и надо же такое.
– Привыкай. Перебирайся на ту сторону и заряжай точно так
же‚ как я.
Упавший скат медленно движется к рубкам, удачно
«закусывает» их и встает на рельсы. Я вынимаю «рубку» и
«мальчика» из-под вагон-чика и водружаю их на панель
тепловоза. Затем прохожу, осматриваю буксы – они на
подшипниках качения, крышки плотно прикручены болтами, –
что им сделается?
– «Вперед!» – даю отмашку Коле Воронину и запрыгиваю в там-бур. А уже
через час выхожу с пестерем за плечами на посадочную
и оборачиваюсь к Косте:
– До завтра?
– До завтра.
Дома поужинав, я ложусь на диван и чувствую, как по телу
разли-вается тяжелая усталость. Благая мысль, посетившая меня в
дороге‚ перебрать ягоды вечером, тут же улетучивается.
Утром бросаю взгляд в окно, и настроение мое тут же
меняется в худшую сторону – за окном идет дождь. Мелкий,
холодный и нуд-ный. Ну что ж, придется до посадочной
пробежаться по дождичку‚ – констатирую я и начинаю
собираться. Чаек, сигарета, одежка, бродни, прорезиненный
плащ и сверху пестерь – вперед, Владимир.
На посадочной ни души, но свой вагончик я вижу на прежнем
месте, и мое сердечко радостно екает: едем и сегодня. Костя
сидит на своем месте‚ и рядышком на лавочке покоится его
рюкзак. Он радостно улыбается мне:
– Решился?
– Ну да. Здорово.
Костя убирает рюкзак с сиденья:
– Падай.
– Благодарствую. Что-то сегодня прохладенько, – оглядываю я пассажиров
вагончика и уже многих узнаю, – может, печку затопим?
– Не плохо бы. Да дровишек нема.
– Будут, – бодро встаю я с сиденья и бросаю взгляд на часы
– без пятнадцати семь. Из середины поленницы, где дровишки
посуше, выдергиваю охапку березовых дров и несу к вагону. За
следующей партией мы уже идем с Костей и сваливаем поленья
на подтопочный лист у железной печки. Такие печки имеются во
всех вагонах УЖД. Топят их проводники. Они же и колют‚ и
складируют эти дровишки. Каждый для своего вагона в
отдельные небольшие поленницы, стоя-щие тут же возле
посадочной.
Быстренько надираю бересты, бросаю в печь два полена
потоньше, между ними укладываю бересту и сверху ложатся
полешки, что по-тоньше. Когда раздается свисток тепловоза, наша
печка уже начинает потрескивать дровами‚ и народ оживает:
раздаются шутки и смех.
Но когда мы высаживаемся у знакомой тропинки, болото встречает нас все
тем же холодным мелким дождем. Я оглядываю хмурое небо
в надежде увидеть где-нибудь на горизонте хотя бы легкий
просвет, но, увы. Женщины вытягиваются в цепочку на
тропинке, и мы с Костей шлепает вслед за ними.
– Как ты думаешь, дождь к обеду прекратится?
168
* * *
– Вряд ли, похоже, что зарядил на весь день.
Придя на свое место, мы принимаемся за работу. Ягодка за ягодкой летят в
мой бидончик, а мысли витают где-то далеко-далеко.
В 1972 году мы‚ группа курсантов Великоустюгского речного училища
№ 4‚ прибыли на производственную практику на реку Мезень в
село Ле-шуконское, расположенное в Коми АССР. Нас
разместили в небольшом деревянном общежитии и сказали:
через пару дней всех вас распределят по судам, а пока
отдыхайте.
Отдых начался, как положено‚ с праздничного застолья.
Постепенно к столу начали подтягиваться местные парни, и
пили уже за знаком-ство, за речной флот и, конечно же, за вечную
дружбу. Разговор зашел о взаимоотношениях между нами
молодыми и второкурсниками из нашей же «ремеслухи», которых
поселили отдельно в здании какой-то бывшей конторы на
окраине поселка. Кто-то вспомнил былые обиды, и отдыха-ющие
единодушно пришли к решению, что подобное смывается только
кровью, и постановили: будем бить.
В магазин побежали гонцы и закупили еще водки из расчета
по полбу-тылки на брата, и три десятка бойцов двинула к
бывшей конторе, шум при этом поднялся превеликий, и когда
мы добрались до места назначе-ния, второкурсники уже
стояли в ряд на широком крыльце с пустыми бутылками в
руках.
И первая наша атака была отбита градом пустых
бутылок со зна-чительным уроном для нас. Дикие вопли,
яростный мат и вой раненых поднимался до небес. Во вторую
атаку мы пошли, прикрывая головы деревянными плахами,
которыми вооружились в стоящем неподалеку огромном
дровеннике. Я куда-то бежал, держа тяжелую осиновую пла-ху
над головой, потом падал, что-то кричал и о чем-то визжал.
Перед моими глазами: лица, бутылки, кулаки‚ и меня кто-то
сбил с ног у самого крыльца.
После битвы, закончившейся в ничью, обе стороны,
выпустившие пар и почти протрезвевшие, изорванные и
окровавленные, расползлись по поселку‚ кто куда.
По распределению‚ я и мой друг Ваня Лагирев попали на
буксирный теплоход «Воже», где капитанил никогда не
просыхающий легендарный капитан Пантюхин. Штурманом
на судне был молодой парень Паша Вохминцев, отсидевший за
драку два года, мотористом паренек по имени Федя.
Команды теплоходов в зимний период традиционно
занимаются ремонтом своих судов. То есть за долгую зиму
можно и нужно отремон-тировать все машины и механизмы
на судне, чтобы во время навигации об этом даже и не
думать.
Чем занимался этот экипаж зимой мне не ведомо, но на
«Вожже» работал более менее только судовой двигатель 3Д6,
крутивший не от-центрованный гребной вал и при этом обильно
поливавший машинное от-деление водой и машинным маслом.
Отопление не работало‚ и в каютах стояла сырая, пробирающая
до костей дубарина. Горячей воды, необходи-мой для стирки
промасленной робы, а также постельного белья‚ не было. Кока на
судне тоже не было, поэтому было решено, что еду готовить
будем мы, рулевые мотористы‚ по очереди.
Перед выходом в первый рейс выяснилось, что готовить
то еще и не из чего, по причине весьма уважительной:
капитан Пантюхин пропил весь «колпит» – девяносто рублей‚
выданные ему в конторе на наше пропи-тание. И мы ночью
под его чутким руководством с мешкамиXторбами, крадучись
как воры, таскали продукты из его домашнего погреба на
судно, пока спит сладким сном его благоверная супруга.
Когда теплоход отдал швартовые концы и двинул вверх по
реке Вашке за своим первым плотом, мне‚ как свободному от
вахты, было поручено приготовить обед. И я, никогда доселе
не стоявший у плиты ни разу, сварил суп с рожками, который
можно было вырезать из кастрюли в виде кубиков и макароны,
которые достать из посудины было уже нельзя ни при помощи
ножа или вилки‚ ни при помощи топора.
Капитан от увиденного‚ естественно‚ впал в неописуемую
ярость – у него случился скандал с неумелым коком‚ и дружба у
нас закончилась на веки вечные.
Штурман Паша Вохминцев, напротив‚ никогда никаких прав не качал, а
предавался любовным утехам в своей каюте с какой-нибудь девицей‚
и когда напивался, всегда вспоминал зоновский суп с гнилой капустой
и жирными червями и плакал.
Федя поддавал на пару с Пантюхиным и однажды, получив по зубам от
Вани Лагирева, схватил ржавый хлеборез и саданул Ване в руку. Ваню увез-ли
в больницу, а мы с Федей уже стояли вахту по шесть часов через шесть.
После каждой остановки двигателя или постановки реверса в
«ней-тральное положение» через разбитый вдрызг дейдвудный
подшипник забор-тная вода начинала хлестать в машинное
отделение, и я, закончив работы на швартовке, бежал туда и
лихорадочно набивал сальник в подшипник. А когда вода
переставала течь, нужно было поднимать пайолы и вычерпы-
вать с днища воду, густо разбавленную маслом, хлеставшим изо
всех щелей судового двигателя. Роба моя, естественно‚ была
вида самого жуткого, но замены у меня не было. Отстирать я ее
не мог, потому что пара кусков хозяйственного мыла,
имеющаяся в закромах, проблему не решала.
Однажды, после очередной остановки, я‚ довольно основательно вы-
мазавшийся машинным маслом и промокший, пришел с вахты, скинул
170
с себя эту робу и рухнул в койку совершенно без сил. А когда проснулся,
обнаружил, что моя простыня и одеяло тоже в черных масляных разво-дах.
Оказывается, не только моя роба пропиталась маслом, но и трусы
и спина. Как все это отстирать, я не имел ни малейшего
понятия, да времени-то не было, надо было снова заступать
на свою шестичасовую вахту. В таком вот непотребном виде
я несколько дней работал и спал, имея за плечами свои
шестнадцать лет.
Рулевой моторист Федя доложил об увиденном им
безобразии по ко-манде и кэп орал на меня, потрясая перед
моим носом моей простыней, вымазанной машинным маслом.
Во время коротких стоянок, случавшихся то в
Лешуконском, то в портовом городе Мезень, я встречался с
ребятами из нашей девяносто седьмой группы будущих
штурманов-механиков речного флота и пора-жался их
рассказам о быте на других судах – у всех работали женщины-
коки, они же и занимались и стиркой. Глядя на меня,
затюканного, всегда в несвежем белье, они только качали
головами.
Но всегда плохое когда-нибудь кончается, не миновала меня
и чаша сия. Обмелели реки Мезень и Вешка к середине лета‚ и
речные буксиры поставили на прикол до осени. К этому
времени мы с кэпом, люто ненавидевшие друг друга, уже
никогда не разговаривали. Я‚ стоя на вахте, драил без конца
машинное отделение, драил палубу
и категорически отказывался исполнять обязанности
рулевого, на-ходясь в рубке рядом с Пантюхиным, где он
глушил спирт в горьком одиночестве. На прощание он
написал мне такую производственную характеристику, что с
ней смело можно было подаваться только в тюрягу.
Съездив в отпуск домой, я вторую осеннюю часть
навигации отра-ботал на другом теплоходе‚ где имелась
женщина-кок, кормившая нас вкусными обедами и стиравшая
наше бельишко‚ где имелся запасной комплект постельного
белья и робы. Кэп, добрейший и совершенно не пьющий
человек, не усмотрев в моей работе противоправных
действий, характеристику мне подправил, и я убыл с ней в
город Великий Устюг для дальнейшей учебы.
Но жестокий урок, преподанный мне капитаном
Пантюхиным, я запомнил на всю оставшуюся жизнь. И как мне
видится, сделал пра-вильные выводы. Впоследствии мне
приходилось жить и служить и в об-щагах, и на речных судах,
и на военно-морских кораблях‚ и всегда у меня на первом
месте стояла чистоты жилого помещения: будь то каюты,
кубрики, комнаты в общежитиях и даже кабины тепловозов‚ и
личная чистоплотность. И поэтому не держу зла на капитана
Пантюхина за это, а только благодарен ему.
Во второй половине дня, когда высыпаю четвертый по счету би-
дончик в пестерь, чувствую, что я продрог окончательно. Невольно
вспоминается стальной китайский термос, который я брал с собой в
лес с горячим чаем целых восемь лет. А потом в дни страшного
безденежья продал его. Как мне сейчас его не хватает! Я
оглядываю унылое холод-ное болото – костерка здесь развести не
получится, – решаю собрать еще один бидончик и выхожу, не
смотря на то, что пальцы уже прино-ровились к ягоде‚ и работа
сегодня движется значительно быстрее.
Наконец, кое-как заполнив последнюю побирушку уже совсем не
гнущимися пальцами, я кричу Косте:
– Все! Уходим к едрене фене!
Костя не возражает против этого, так как замерз не меньше моего‚
и быстро высыпает клюкву в свой рюкзак.
– Костя, опять ведра три?
– Вроде этого. А ты?
– Пять бидончиков. Ну что, в путь?
К УЖД мы выходим в начале четвертого и я, скинув пестерь с плеч
у знакомой родной коряги, спешу в ельник. Лихорадочно обламываю сухие
нижние ветви, набираю целую охапку и бегу обратно. Но вы-сохшие
еловые ветви тоже сырые‚ и костерок наш загораться не хочет.
– Елки-палки, – спохватываюсь я, – у меня же в пестере лампа
под клюквой, совсем забыл.
Маленькая паяльная лампа величиной с ладонь и
заправляемая всего сто граммами бензина, купленная мною по
случаю, уже много раз выручала меня в лесу вот в такую
холодную и дождливую погоду. Я запускаю руку в клюкву и
шарю пятерней по дну пестеря – где ж ты, родимая? Ага, вот,
нашел!
– Костя, закрой меня плащом.
Под широкими полами Костиного плаща я раскочегариваю
паяль-ную лампу и при помощи ее разжигаю костер. Он сначала
нещадно дымит, но и дым этот нам в радость – он же теплый.
Наконец костерок разгорается‚ и мы, присев на корточки, тянем
к живительному пламе-ни озябшие посиневшие руки.
– Благодать!
– Не то слово!
– Кто за водой?
– Сбегай ты. А я еще лапника принесу.
Мы с Костей разбегаемся от пышущего жаром костерка, и через
несколько минут мой котелок уже закипает. Мы разливаем горячий чай
по кружкам, а от нашей мокрой одежды валит пар.
– Дождь что ли кончился?
172
– Да нет, идет.
– Как-то и не заметно стало.
– Это хорошо, что не заметно. Глянь, вон бабы
возвращаются. – Женщины возвращаются из болота почему-то
все сразу и‚ завидев костер, подтягиваются к нему.
– Ой, мужики, как же хорошо тут у вас!
– Михайловна, присаживайся на ведро-то, не бойся. Вот, вот,
ближе к огня.
– Девки, думала, сдохну.
– Не ты одна так думала.
– Мужички, чайком не угостите?
Я беру котелок и скорым шагом шлепаю по чавкающему сырому мху к
знакомому водоемчику. Первый котелок расходится мгновенно‚
и на этот раз за водой бежит Костя. Мы подкидываем в костер
остав-шийся хворост, закидываем в огонь обгоревшие толстые
сучья‚ и всем снова становится тепло.
В начале пятого показывается тепловоз, и мы начинаем
разбирать свою поклажу.
К всеобщей радости, три мужичка, собиравшие клюкву у
рабочих делянок, успели затопить печь, и в вагоне уже
достаточно тепло. Женщины от всей души наперебой
благодарят их, и мужички в ответ машут руками:
– Да ладно вам.
– Вышли пораньше, дров взяли у будок, покололи. Сами же
око-лели на болоте.
Я поворачиваюсь к Косте:
– Дай посмотреть твой комбайн.
– Сделать хочешь?
– Угу.
– Завтра едем?
– Нет, Костя, – отвечаю решительно я, внимательно изучая
его чудо-помощника, я лучше дома эти выходные просижу, но
комбайн себе такой же обязательно сделаю.
– Тогда до понедельника.
– До понедельника.
Придя домой, я затопляю печь, сбрасываю с себя мокрую
одежду и развешиваю ее у печки для просушки. И лишь потом
приступаю к ужину.
Утро мое начинается с поиска необходимых деталей для будущего
комбайна. На глаза мне попадается старенькое велосипедное колесо,
притулившееся за баней, и я пассатижами выламываю его прочные
спицы. Они пойдут на низ. Толщиной‚ конечно‚ чуть побольше,
но за неимением лучшего – подойдут. Спицы я загибаю в виде
полозьев для санок. Так вначале расстояние между ними
должно быть таким, чтобы между спицами свободно проходила
даже крупная клюква. А дальше, где загиб спицы кончается, это
расстояние должно быть сделано так, чтобы эта клюква, даже
самая мелкая уже оставалась внутри. Как это сделать? А очень
просто – одна спица идет еще с дополнительным за-гибом
влево, а следующая с загибом вправо. Совмещаем. Дальше
идет прямая спица. Снова две кривые и опять прямая. Похоже.
Даже очень. Как будем крепить их к корпусу, ведь у КостиXто
комбайн полностью на пайку, а у меня паяльника нет? А вот так:
между двумя пластинами. А чтобы они не бегали из стороны в
сторону, зальем пространство между ними эпоксидной смолой,
которая у меня имеется. На корпус нужно тонкое оцинкованное
железо, что у нас в наличии тоже имеется.
При помощи пассатиж я загибаю спицы и складываю их
вместе – то‚ что надо. К вечеру, остов комбайна в виде нижней
рабочей части из спиц, концы которых надежно зажатыми
двойными пластинами и залитые для надежности эпоксидной
смолой, уже лежат на кухне. На следующий день я доделываю
комбайн и венчаю его ручкой из полоски алюминия.
А в понедельник в вагоне, куда я сажусь‚ как всегда загодя,
Кости почему-то не видно. Со свистком тепловоза исчезает и
моя над-ежда: придется сегодня идти на болото одному, и‚ что
самое главное, похвастатьсяXто комбайном Косте я не смогу.
Придя на наше место на болоте, ставлю свой пестерь
красного цвета на кочку, что повыше, чтобы было видно
издалека‚ и с комбай-ном‚ и пластиковым пакетом удаляюсь от
него в поисках ягод. Купил я этот пестерь на соседней станции
Кизема и единственное, что мне не понравилось в моем
удачном приобретении, так это его ярко-кра-сный цвет. МнеXто
хотелось зеленый или, в крайнем случае‚ синий. И лишь
впоследствии, путешествуя по тайге, я оценил его именно за
это. Не раз бывало, что я, поставив корзину в рюкзаке зеленого
цвета, находил ее с превеликим трудом, поскольку цвет рюкзака
очень удач-но сливался с зеленой травой и листвой. А ярко-
красный пестерь, да еще поставленный на высокий пень, можно
было спокойно разглядеть в лесу даже метров с пятидесяти.
Первые же попытки собирать клюкву комбайном приводят
меня в дикий восторг. Комбайн идет по мху невероятно легко,
слышится только легкое шуршание и частый-частый треск
отрываемых ягод. Сзади комбайна остается чистая зеленая
полоса, а ягоды – вот они родимые! – в комбайне.
174
К половине четвертого, когда я высыпаю последний пакет
в пестерь‚ в нем по моим прикидкам уже ведра три ягод. Довольный собой и,
конечно же‚ комбайном я иду к УЖД.
* * *
На следующий день, не смотря на то, что я чувствую с самого
утра озноб, а во всем теле – ломота, мне удается набрать
тридцать пять литров клюквы. До вагончика я дохожу с
превеликим трудом и‚ когда сажусь на лавку, силы оставляют
меня. Рубашка под курткой мокрая от пота, а на лбу выступила
холодная испарина.
Ужинаю я без аппетита и ложусь спать, потому что глаза мои
слипа-ются. Ночью у меня начинается жар, и весь последующий
день у меня проходит в полусне, в полузабытьи. И лишь один
раз с превеликим трудом выхожу из дома в туалет. Когда
возвращаюсь обратно, словно ниоткуда до меня доносится
голос соседки Августы:
– Вовка, что с тобой? Пьяный‚ что ли ты? Да нет вроде…
Я захожу в дом и снова валюсь в кровать. Из забытья меня
выры-вает чей-то голос:
– Володя! Володя!
Я открываю глаза и вижу перед собой расплывающееся лицо Иры
Туковой. За ней еще какое-то лицо.
– А… Ира…
– Заболел?
Я трясу головой и сажусь на кровати:
– Угу.
– У тебя есть таблеткиXто?
– Нет.
– А чего есть?
– Ничего. А… малина есть под полом.
– Сейчас мы достанем и напоим тебя чаем с малиной. Подруж-ка Иры
хватает ведро и бежит за водой и в аптеку, а я, попив чайку
с малиной, покрываюсь липкой испариной и снова ложусь в
постель. Потом меня поят какими-то таблетками и микстурами‚ и
я снова засыпаю.
А просыпаюсь только на следующий день. Несколько минут
лежу в постели и с удивлением чувствую, что мое тело стало
легким-лег-ким, как после бани. Я приподнимаю свое тело,
ожидая привычного головокружения, но его нет. Осторожно
встаю, одеваюсь и иду на кухню, чтобы попить чайку и выкурить
сигаретку. После сигарет голова вновь начинает кружиться, и я
ложусь на диван – сил совер-шенно нет.
Так проходит и день, и ночь, силушка моя постепенно возвраща-
ется ко мне и я, пользуясь случаем, перебираю клюкву. А
перебирать клюкву руками – это гиблое дело‚ и с одним ведром
можно провозить-ся целых полдня. У нас в поселке это делается
значительно проще,
а самое главное‚ намного быстрее. Ставится на пол емкость: будь
то двухведерный бачок или даже шестиведерная ванна, к ней с
накло-ном ложится широкая доска, покрытая суконкой, и ягоды
горсть за горстью высыпаются на эту доску. Они по ней
скатываются в емкость,
а мусор, в виде мха, травы и листьев, а также раздавленные ягоды,
за-держиваются в ворсинках сукна и остаются на нем. Легким
движением руки этот мусор смахивается в тазик.
Я сооружаю на кухне подобный комбайн и принимаюсь за
работу. К вечеру половина ягод уже оказывается перебранной и
складируется во вместительной ванне на веранде.
На следующий день, уже ближе к вечеру, когда моя работа близится к
завершению, раздается стук в дверь:
– Кто там? – недовольно гаркаю я.
– Мы, – отвечает чей-то хриплый голос.
– Кто мы?
– Хохлы, – открывает дверь Шурик Казаков и довольно гогочет.
– Клюковкой занимаешься?
– Да, ваша честь.
– Много насобирал?
– Девять ведер.
– От этой потрясающей новости глаза у Шурика сначала сходятся к
носу, а затем вылезают на лоб:
– А я всего три ведра принес.
– Да я ж отпуск взял на клюкву.
Шурик берет из бачка горсть ягод, бросает в рот и смачно их раз-жевывает.
У него сводит скулы, а из глаз появляются слезы:
– Хороша зараза. Чайком бы запить?
– Ставь чайник, видишь‚ я весь в работе.
Запив клюковку горячим чаем, Шурик довольно и смачно
крякает и вопрошает:
– Новость слышал?
– Ничего я не слышал. Простыл на болоте и три дня лежал в лежку. Сейчас
вот второй день ягоды катаю.
– Вовку Иванова бичи взяли в топоры.
– Да ты что!
Вовка Иванов, средний по возрасту из троих братьев Ивановых, самых
отчаянных в нашем поселке, вернувшись в последний раз из мест
176
не столь отдаленных, где он провел в общей сложности
двенадцать лет, сказал:
– Больше я туда не хочу. Там каждую ночь ждешь, что кто-
нибудь всадит тебе перо в бочину.
Он устроился работать в лес и долгое время работал
там, ничем особенным не выделяясь из среды наших мужиков.
Когда объемы лесоза-готовок значительно сократились и
часть работяг сократили, остался без работы и Володя.
Оставшись без средств к существованию, он решил
вспомнить молодость. Два печорских бича, единственным
источником существования для которых были сбор и продажа
грибов и ягод, попались
в его поле зрения‚ и он недвусмысленно намекнул им:
– Надо делиться.
Бичи, для которых его прошлое не было секретом, испугались и дали
согласие. Постепенно размер дани возрос до половины выручки‚ и данники
взбунтовались. На все деньги от проданной клюквы они накупили самогонки
и закатили банкет. Когда Вовка пришел за своими кровными, они взяли в руки
топоры и изрубили его. А потом бросили в пруд, на берегу которого
разворачивались эти события, и продолжили пьянку. На прощание.
– Посадят обоих, – констатирую я.
– А что они теряют?
– Ничего. Никогда не надо загонять человека в угол, из которого нет выхода.
Помнишь, в депо молодые слесаря загнали крысу в угол?
– Помню. Она развернулась, прыгнула и вцепилась одному
па-реньку зубами в живот.
– Вот такXто.
– Я чего пришелXто, Владимир? Сегодня сходил к коммерсанту
и обменял свои три ведра клюквы на шесть банок китайской тушенки.
– Емкость?
– Один литр, говядина, сорт высший.
– Вот спасибочкиXто, тебе за эту новость. Если ты еще мне объ-яснишь,
куда мне направить свои стопы, то я тебя еще и расцелую.
Шурик коротко и доходчиво объясняет мне, как добраться до скла-да,
арендуемого коммерсантом, и мы прощаемся:
– Завтра же и пойду с утречка.
– А потом?
– А потом опять на болото. Куды ж крестьянину деваться?
А на следующий день я шагаю в сторону Нижнего склада. За
пле-чами у меня пестерь, в котором три ведра перебранной
отборной клюквы.
* * *
Бартерный обмен происходит быстро и без эксцессов‚ и
возвра-щаюсь я домой уже с шестью банками тушенки в этом же
пестере. Снова загружаю в него три ведра клюквы и иду менять
на следующие шесть банок.
Дома я чищу картошку на целую сковороду, жарю ее с лучком
и щедро заправляю тушенкой. После праздничного обеда,
оставшуюся картошку перекладываю в полиэтиленовую банку –
это обед завтра на болоте.
Болото на этот раз встречает меня солнцем и небом
удивительной голубизны. Надежный и удачно сработанный
комбайн очищает от клюкв кочку за кочкой, низинку за низинкой,
ягоды толпятся и пе-ресыпаются в комбайне, летят в
полиэтиленовый пакет…
Вторая наша производственная практика проходила все там
же – на реках Мезени и Вашке.
На этой раз я был направлен вместе с пареньком из нашей
97 груп-пы Сашей Пискаевым на танкер «Колгуев». Его
четыре танка, общей емкостью сто пятьдесят тонн,
доставляли бензин из порта Мезень в отдаленные поселки,
расположенные по берегам рек.
Порядок и дисциплина на судне были идеальными, чистота
необыкно-венной. О распитии спиртных напитков даже не
было и речи. Курение – только на баке, экипаж был дружный и
сработанный. Совершив рабочий рейс, танкер пару дней
отстаивался у отдельного причала. Механик наш, уже
довольно немолодой, с которым мы прекрасно сработались, не
раз говорил нам с Сашей:
– Осенью обязательно приходите к нам на судно, я вас возьму.
И взял бы, если бы однажды поутру Саша, стоя на вахте в
машинном отделении‚ не перепутал ведра с маслом. Я, собрав
из-под пайол воду с маслом, поставил ведерко в уголке,
передал вахту Александру, забыв при этом сообщить ему,
что в ведреXто‚ в общемXто‚ вода, поверх которой около
половины масла.
Он спросонья бухнул эту гремучую смесь в масляный бак‚ и
вскорости наш единственный движок дал дуба. И поплыл наш ТН
« Колгуев» вниз по течению. И плыл он до тех пор, пока мы
раскручивали вручную старень-кий брашпиль, который в свою
очередь очень неохотно травил якорную цепь вместе с якорем
«Холла». После того наконец наш танкер все-таки встал на
якорь ровно посредине судового хода. Механик, к этому времени
уже достаточно осатаневший, удумал снять головку с
двигателя и выя-снить причину, из-за которой судовой
двигатель заклинил.
Когда головка, наконец, была сдернута при помощи стальной прово-локи,
здоровенного дрына и мускульной сил молодых здоровых курсантов, механик
забрался на блок цилиндров главного судового агрегата, глянул на
178
черные обгоревшие поршни и цилиндры и все понял. И мы поехали с Сашей
Пискаевым в отпуск несколько раньше, чем это предполагалось.
Кочка за кочкой, низинка за низинкой, и в начале четвертого в моем пестере
уже снова ведра три клюквы.
«Хватит», – решаю я и иду на знакомый ориентир в виде белой тряпки,
висевшей на высокой сосне.
На следующий день я снова здесь же собираю клюкву. По-
прежне-му‚ светит солнышко, по-прежнему‚ небо синееXсинее,
но температура сегодня уже значительно ниже – всего одинXдва
градуса тепла, а в воз-духе чувствуется уже приближение
заморозков. Как-никак – октябрь месяц.
В свою третью навигацию я попал уже на Северную Двину и
был поначалу временно направлен на пассажирский колесный
пароход «М.В. Фрунзе» простым матросом. А работа на
пассажирском пароходе даже матросом, где имеются буфет и
ресторан, где спиртное льется рекой и где сплошные танцы под
музыку, – это ежедневный и еженощной празд-ник. И когда кэп
получил телеграмму, из которой явствовало, что мне следует в
городе Архангельске перебраться на буксирный теплоход, где я
буду работать по своей специальности, то есть рулевым-
мотористом, я ответил на это категорическим отказом. А кэп
со мной спорить не стал.
Однажды наш старенький пароход почтил своим
присутствием Се-верный русский народный хор, следовавший
по городам и весям необъят-ной Архангельской губернии.
Естественно‚ кэп от лица нашей дружной команды и лица
всегда не трезвых пассажиров‚ жаждавших поразвлечься
нахаляву, попросил их что-нибудь спеть. Они, конечно же,
согласились. Переоделись в концертные голубые платья до
пят, расшитые белыми лебедями, встали полукругом в
роскошном носовом салоне, и дирижер взмахнул палочкой. Хор
рядом набрал в грудь побольше воздуха, широко открыл рты,
чтобы выдать русскую народную песню, и тут массивная
деревянная дверь салона с грохотом распахнулась. На пороге
стоял вах-тенный матрос Тоха Глебов в расстегнутой до
пупа рубахе, с красно-белой повязкой на руке и пьяный в доску:
– Это что еще за бл… ди?! – по-хозяйски осведомился Тоха.
Северный русский народный хор впал в ступор в полном
составе вместе со зрите-лями. Кэп, первым пришедший в
себя, самолично изорвал Тохину любимую рубаху в клочья‚ и
вахтенные уволокли его в каюту, где он, посрывав с себя
оставшееся отребье, завалился спать.
Пока Тоха почивал, шутник-машинист свистнул у наших
почталь-онов губную помаду и тушь, разукрасил лицо спящего
так, что он стал похож на настоящего папуаса. А на спине
огромными буквами написал: «Хочу на Луну!» и на пузе – «Под
грузом не стоять».
Проснувшийся через несколько часов Тоха двинул на вторую
пасса-жирскую палубу, где находился общий гальюн с
умывальником с целью освежиться водичкой. Детишки,
играющие в пятнашки в широком проходе, при виде его взвыли
от ужаса и бросились в рассыпную. Тоху снова схватили за
белы ручки и уволокли обратно в каюту от греха подальше.
Там сердобольные сослуживцы подвели его к зеркалу,
крепко держа его за руки, чтоб он, глядя на собственное
безобразие, не сотворил еще чего-нибудь. При помощи
вафельного полотенца, смоченного остатками пива из
бутылки, привели страдальца в божий вид, после чего Тоха
сел на свою коечку и горько заплакал. Таким его и застал в
очередной раз разъяренный кэп и, что самое интересное,
пожалел и простил.
Частенько мы с ребятами, будучи свободными от вахты,
цепляли на руки красно-белые повязки вахтенных, брали
компостер и шли проверять билеты у пассажиров. Как
правило, советские граждане предъявляли их совершенно
безропотно и тут же предлагали:
– По граммульке?
– Хотя мы и на вахте, но вам отказать никак не можем. Следующая
каюта нас встречала таким же праздничным застольем
и после «проверки билетов», незамедлительно следовал
традиционный вопрос:
– По граммульке?
Как правило, после третьей каюты никаких билетов
никому уже не требовалось.
КакXто ко мне, стоящему на вахте, подошел паренек-
машинист:
– Вовчик, нужна каюта на пару часов. Я
протянул ему ключ:
– Моя вахта заканчивается как раз через два часа.
Пару недель назад его дружка списали с судна за пьянку. Проживал
он же в маленькой одноместной каюте и я, пользуясь случаем,
переселился туда подальше от круглосуточного шума и гама.
Через два часа, сменившись с вахты, я умылся по пояс в
умывальнике на пассажирской палубе и с рубашкой в руке
направился в свою каюту. Распахнув дверь, я увидел
пьяненькую дамочку лет двадцати восьми, си-дящую на моей
койке в одной кружевной сорочке. От увиденного у меня
отвалилась челюсть, и случилось кратковременное
помешательство. Немую сцену нарушила проводница, она же
жена нашего капитана, взявшаяся невесть откуда и
мгновенно оценившая ситуацию:
– Сволочь! Там бедные дети в истерике бьются, а ты
затащил их маму в каюту! На следующем дебаркадере
вылетишь ласточкой с па-рохода!
180
Пока она кричала и бегала за кэпом, я понял, что этот
машинист по-просту смылся от любвеобильной дамочки,
никак не хотевший покидать их уютное гнездышко,
предоставив мне высокую честь выпроваживать ее из каюты.
Подошедший кэп, будучи мужчиной многоопытным, глянул на
меня и усомнился в версии, высказанной ему его супругой:
– Не может быть, я буквально пятнадцать минут назад
собст-венными глазами видел, как он, будучи на вахте,
выпроваживал пьяного в дупель мужика с третьей палубы.
Навигация для «М.В. Фрунзе» закончилась в том году тоже
несколько раньше: ночью здоровенная баржа, которую тянул
буксир, следовавший встречным курсом, проломила своим
массивным бушпритом скулу нашего парохода, и он двинул
своим ходом в родной затон Велико-Устюгского
судоремонтного завода.
Ягодка за ягодкой, комбайн за комбайном‚ и к вечеру в моем песте-ре снова
чуть более трех ведер клюквы.
На следующее утро уже морозец покрывает топким
прозрачным ледяным слоем лужи на дороге, по которой я
следую на посадочную. На болоте дело обстоит не лучше –
верхний слой мха схватился мо-розом‚ и ягоды выковыривать из
него дело очень хлопотное. Поэтому я сажусь на пестерь,
закуриваю сигарету и жду. Жду, пока слабое ок-тябрьское
солнышко отогреет болото. После одиннадцати часов мой
верный комбайн принимается за работу, и к концу дня мне
удается насобирать два с половиной ведра клюквы.
Дома я подсчитываю плоды своего труда и невольно охаю –
во-семнадцать ведер. «Хватит», – решаю я, надо отдохнуть пару
дней. Два дня я провожу в праздничном безделье, млея от
счастья. А потом начинаю перетаскивать картошку в подпол.
Покончив с этим нуд-ным, но необходимым делом, я меняю
несколько ведер картошки на капусту, морковку и свеклу. Часть
капусты засаливаю, а часть уходит у меня на салаты.
Зашедший вечерком в гости Коля Щербина сообщает мне,
что когда-то изготовлением лебедки с плугом занимался у нас в
поселке Игорь Козулин.
– Сделал?
– Не знаю, сосед. Да ты сходи к нему и все узнаешь сам.
– Дело говоришь, Николка, завтра же и сбегаю к нему.
Игорь Козулин, встретивший меня во дворе своего дома, в ответ на мой
нетерпеливый вопрос грустно улыбается:
– Было дело.
– А сейчас?
– Что сейчас?
– Пашешь?
– Нет. Плуг, который я купил, только борозды рыл.
– Почему?
– Почему, я не знаю. Обращался здесь к кузнецам, но ни один из них плугов
никогда не делал и поэтому ничем помочь не смогли.
– Так‚ может‚ где-нибудь в районе имеется кузнец‚ и съездил бы
к нему.
– Да не было таких в районе.
– Посмотреть бы на плуг твой, Игорь?
– Выбросил я его. И лебедку разобрал тоже.
– Движок-то какой стоял?
– От мотороллера, с принудительным воздушным охлаждением.
– С редуктором?
– Чего?
– Я тут делал лебедку с редуктором один к двадцати пяти и
движ-ком мощностью один киловатт, трехфазным, но
подключенным на 220 вольт.
– Нет, тянул напрямую. Да что тут мы говорим, у меня остался журнал
«Юный техник», я тебе сейчас принесу.
Домой я прихожу уже с журналом, присаживаюсь на диван‚
нахожу нужную статью.
Два деревенских умельца для вспашки огородов
сконструиро-вали плуг с мотолебедкой. Простой и удобный.
Рама лебедки была сварена из сороковых уголков. На ней
крепился двигатель от мо-тороллера с принудительным
воздушным охлаждением‚ имеющий барабан с тонким тросиком.
Сзади к раме крепились два грузоцепа или попросту два ножа
шириной десять сантиметров и длиной двадцать. Эти
грузозацепы входили в землю и надежно крепили лебедку к ней.
Все.
Плуг был сварен из тонких листов стали, точно также‚ как у
меня. Ручки на нем отсутствовали‚ и это объяснялось тем, что
при данной конструкции плуга в них нет необходимости,
поскольку два колеса, бороздное и полевое, венчающие сошник,
регулировали глубину и ширину вспашки.
Я внимательно разглядываю фотографию плуга и отмечаю
для себя, что угол наклона отвала к земле у них значительно
больше, чем у тракторного. Ну, конечно, как же я не
сообразилXто: трактор пашет на скорости‚ значительно
превышающую скорость пеше-хода или точнее конного плуга‚ и
парни свой плужок скопиро-вали именно с него, которого я,
кстати, в глаза не видел. И угол наклона отвала относительно
полевой доски у них тоже меньше.
182
Сам отвал сделан почему-то очень низким и я‚ прочитав полно-
стью статью, нахожу этому логическое объяснение – почвы у
них песчаные.
Какие варианты крепления лебедки не приходили в мою
бедо-вую головушку, но вот до такого – грузозацепы, я
додуматься не мог. Конечно, движка от мотороллера у меня
никогда не было и не будет, но что если попробовать поставить
на раму редуктор и… мотопилу «Дружба»? Потянет? Конечно,
мощность ее от 1,2 до 2 лошадиных сил, что значительно
больше однокиловаттного электродвигателя с двумя
работающими катушками. Что для этого надо? А надо
придумать
и изготовить крепление для «Дружбы». Это раз. Следующее,
мне ка-жется, что тяжеловато будет таскать такую тяжеленную
конструкцию, да еще с торчащими острыми грузозацепами. А
что если раму сделать из двух частей, соединенных петлями?
Вроде бы‚ неплохо. Значит‚ часть рамы, с закрепленными к ней
ножами, можно будет при помощи удобной ручки складывать и
перетаскивать лебедку в сторону, как это делали парни, будет
гораздо удобнее. А дальше? Дальше задняя часть рамы
откидывается к земле‚ и весом тела грузозацепы загоняются в
землю. Все. А там, Бог даст, сделаю и плуг. Спешить мне
некуда, до весны еще далеко.
– Кузнец из отпуска вышел! – увидев меня, открывающего дверь кузницы,
радостно кричит Миша Земнягин.
– Здравствуй, Михайлушка! – в тон ему восклицаю я. – Как вы тут без
меня? Разболтались‚ поди?
– Не то слово, Вовчик, – залетает в кузницу Михаил. Я включаю свет и вдруг
ощущаю, что в кузнице тепло. Пробегаю вдоль стен
и ощупываю радиаторы отопления – они все горячие.
– А я тебе тут кое-что принес, – присаживается на диванчик Ми-хаил и
достает из своей матерчатой котомочки книгу.
– Что это?
– «Технология металлов». Год выпуска 1972. Дарю.
Я беру в руки старенькую‚ изрядно потрепанную книгу и перели-
стываю страницы наугад.
– Вот спасибо тебе. А то я уже год работаю в кузне, а в
марках стали ни в зуб ногой.
– Андрюха Ипатов говорил, что тебе, пока ты был в отпуске, при-своили
кузнеца четвертого разряда.
– Андрей?
– Ну да. Он же теперь у нас начальник УЖД. А ты что, не знаешь?
* * *
– Для меня обе твои новости чрезвычайно приятны.
МужикXто он неплохой.
– Много клюквы наносил?
– Восемнадцать ведер.
– Чем собирал?
– Комбайн сделал.
– Молодец. Потом принесешь, я сделаю себе тоже.
– Добро. Что у вас тут новенького?
– Да все поXстаренькому. Бушковский совсем оборзел –
натырил где-то себе автоматов, выключателей, рубильников и
сидит у себя‚ как паук, сторожит, глаз с них не сводит.
– Ну, он‚ наверно‚ понял, что ты него увел автомат?
Миша смеется и закуривает сигарету:
– Ну что с плугом? Что решил?
– Я тут вчера взял у Игоря Козулина журнал «Юный техник» со статьей.
Так вот там два паренька сконструировали плуг с мотолебед-кой на раме.
Рама крепится к земле двумя ножами. Каково?
– Молодец. Ты журнальчикXто принеси посмотреть.
– Обязательно принесу. А плуг какой?
– С двумя колесами.
– А, полевое и бороздное, видел я такие.
– Ты знаешь, мне плужок с этими колесами пришелся по душе.
А на лебедку ведь можно поставить редуктор с «Дружбой».
– Не хочешь больше ставить электродвигатель?
– Миша, ты не поверишь, – не могу. Как вспомню, так кисти рук
выкручивать начинает.
– Это бывает.
– МАЗы еще не начинают готовить к зиме в вашем автогараже?
– Да шевелятся там уже несколько человек.
– Ну ладно, завтра я принесу журнал, и мы с тобой прикинем, как
достать раму для лебедки.
– Прикидывать будешь ты один, Вовчик. Так будет лучше для тебя.
А книгу береги. И почитывай. И чем чаще, тем лучше.
Дверь кузницы открывается, в проеме возникает могучая
фигура Андрея Ипатова:
– Вышел?
– Вышел.
– Тебе четвертый разряд присвоили, зайди, распишись в приказе.
– Добро.
– Угля надолго еще хватит?
– До конца месяца. А что‚ подвоза не ожидается?
184
– Нет.
– Андрей, я косил в прошлом году на соседней станции Уфтюга. Там возле
вокзала имеется кочегарка и‚ судя по выбитым стеклам
и дверям, не действующая.
– И что?
– Возле нее лежит куча хорошего угля, тонн на пять.
– И?
– А зимой Володя Бескуров вывозил мне сено оттуда, то есть до-
рогу по тайге он туда знает.
Андрей сдвигает на затылок вязаную шерстяную шапку и
задум-чиво чешет лоб.
– Вот что‚ я попробую договориться.
– Не худо бы, а то ведь без уголька всем туго придется.
Андрей уходит, а Миша Земнягин смотрит через окно вслед ему:
– Этот договорится. Так что‚ Вовчик, будешь зимой с угольком,
с работой и даже с плугом. Ну, я пошел?
– Бушковскому привет. Протри ему очки, скажи, я попросил.
– Солидолом? Обязательно протру.
До конца ноября в кузнице не прекращает ухать пневматический молот
и гореть горн, помогая водителям МАЗов готовить свои маши-ны к
предстоящему зимнему сезону, и уголек мой кончается. Я иду
в диспетчерскую, где расположен кабинет начальника УЖД:
– Андрей, насчет уголька не узнавал?
– Узнал и уже договорился. В середине декабря, когда замерзнут болота‚ в
Уфтюгу пойдут два трактора с кузовами. Вопросы?
– Пока нет.
– Свободен.
И снова зимушка зима окутывает белым пушистым снегом наш
таежный поселок. Новые, теперь уже зимние заботы ложатся на
плечи людей – надо везти дрова с Нижнего склада или из леса,
надо их пи-лить, колоть; по утрам очищать от снега деревянные
мостки, ведущие
к баням, дровяникам и хлевам; и так далее и тому подобное.
Однажды идя с работы, я встречаю Надю Лапину:
– Володя, я завтра еду за книгами. Тебе чего-нибудь привезти?
– Надя, привези мне библию.
И Надя через несколько дней привозит мне ее – прекрасно
иллю-стрированное подарочное издание. И по вечерам я все чаще
и чаще от-крываю ее. А во время чтения душа моя делается
спокойной и умирот-воренной, как будто мы с ней входим,
погружаемся и живем в мире,
* * *
который нам и родной‚ и близкий, и дорогу к которому мы
почему-то забыли.
А в середине декабря дверь моей кузницы распахивается
мощной рукой Андрея Ипатова:
– Чего читаешь?
– Технологию металлов.
–  Молодец. Завтра поедите на пригородном поезде в Уфтюгу.
С тобой будут три молодых слесаря. Совковые лопаты возьмете
у Кур-гузкина. Трактора придут попозже, так что успеете
приготовить уголь к погрузке. Обратно приедете тоже на
«коротыше», то есть зайцами. Вопросы?
– Вопросов нет.
Утречком я в зимней спецовке и совковой лопатой на плече топаю на
вокзал. У входной двери три темные фигуры искрят цигарками,
и в их руках я замечаю белые черенки лопат.
– Здорово‚ орлы!
– Здоровей видали.
– Как настроение?
– Херовое настроение, товарищ кузнец. Гонят в лютую стужу
к черту на кулички.
– Я ж говорил‚ Петруха, что надо было смыться куда-нибудь?
– Куда?
– Ну там‚ заболеть, закашлять и залечь.
– Андрюха тебе заменит! Так заменит, что будешь икать до
самого призыва.
– Да ладно вам, накидаем всего два кузова и домой.
– Что? Каких еще два кузова?!
– Братцы, это что же получается? Кургузкин нас надул?
Показывается пригородный поезд, и мы идем к нему.
В Уфтюге идем к заброшенной кочегарке и лопатами
очищаем от снега кучу угля. А вскоре я улавливаю и звуки‚
идущих на полной скорости тракторов. Первый из-за крайнего
жилого дома вылетает Т-55 Володи Бескурова. У кучи угля он
резко разворачивается, опуска-ет щит со стальным кузовом и
выпрыгивает из теплой кабины в снег:
– Здорово‚ орлы!
– Здоровей видели.
– Почему хамим? Берем лопаты и принимаемся за погрузку угля.
– Так ты че, один? А мыXто думали, что Кургузкин…
– Сейчас подойдет Т-4 еще.
Мы принимаемся за работу и уголек медленно, но уверенно
пере-кочевывает из кучи в кузов.
186
– Володя, как уголь?
– Что надо!
Из-за дома показывается Т-4 и несется к нам. При виде его моло-дые
слесари горестно вздыхают, грустнеют, но продолжают работать. Погрузку мы
заканчиваем часа через три, прощаемся с трактористами
и идем к вокзалу. Бешеная работа настолько разогрела наши
тела, что воздух вокруг вибрирует и колышется. Я смотрю на
два оставшихся жилых дома и вспоминаю хорошими словами их
жильцов, не отказав-шим нам в помощи на сенокосе. Зайти что
ли в гости?
В свое время Уфтюгский леспромхоз, исчерпав сырьевую базу, то
есть, вырубив весь лес вокруг и около, был обречен на медленное, но
верное уми-рание. По советским законам, населению местная
власть была обязана предоставить жилье и работу – всем и сразу‚ и
где-нибудь неподалеку.
Но Советская власть этого делать не хотела или не
могла‚ и поэтому работы в лесу не прекращались, но велись
так, что зарплата у людей упали чуть ли не втрое. И они
стали уезжать‚ кто куда. А несколько оставших-ся семей,
которым уезжать было попросту некуда, расселили в поселке
Октябрьском. Как им и было положено по закону. Две семьи
пенсионеров
и вовсе никуда не уехали и доживают здесь свой век. В тишине и покое.
Вдруг я замечаю как из трубы кирпичного двухэтажного дома‚
стоящего рядом с вокзалом, курится сизый дымок. До поезда
еще часа два и я предлагаю молодежи:
– Может, нагрянем в гости вон в тот дом, чего нам тут мерзнуть?
– Зачем? Мы и на вокзале на лавочках полежим в тепле.
– Закрыт вокзалXто.
– Кто ж тогда в доме живет?
– Судя по всему, в нем раньше жили эти самые работники вокзала;
может, кто-то еще остался.
Мы оставляем свои совковые лопаты у подъезда и по узкой
лестни-це поднимаемся на площадку первого этажа. Я толкаю
левую крайнюю дверь – с той стороны дома из трубы шел дымок
– и вхожу в тесную прихожую:
– Хозяева!
– Что надо? – слышится из кухни чей-то хрипловатый голос.
– Водички не дадите испить?
– Проходи.
– Я вхожу на кухню: обшарпанные стены, обшарпанная печь, об-лезлый
кухонный стол‚ за ним сидит на табурете мужчина лет сорока
и пьет чай. Лицо худощавое серого цвета, рукава серой водолазки за-
катаны по локоть, а руки – в синеве наколок. Он оглядывает меня спо-
койным уверенным взглядом и кивает на чайник, стоящий на плите:
– Чайку?
– Не откажусь, только со мной еще три орла.
– Хватит на всех.
Мои помощники проходят вслед за мной на кухню и
бесцеремонно усаживаются на широкую лавку, стоящую у стены.
Мужчина достает из стола пачку невиданного доселе мною чая под
названием «Импе-раторский», пакет с сахарным песком и
несколько железных кружек:
– Угощайтесь.
– Благодарю, – подхожу я к столу, беру кружку, бросаю в нее
ще-поть чая и наливаю кипятку. Слесаря следуют моему
примеру, пере-брасываясь шуточками и матюками.
– Тихо вы! – рявкаю я на них. Они недоуменно взирают на
своего старшего товарища и притихают. Мужчина смотрит на
часы и подни-мается:
– Мне пора на работу, мужики. Вы тут ешьте, пейте. Через
час наши придут с работы.
– Чем занимаетесь?
– Лес заготавливаем для частника, – коротко отвечает он и,
надев фуфайку и шапку уходит. И слесари дают волю своим
чувствам – один довольно бесцеремонно начинает шарить в
столе, а двое других ныря-ют в соседнюю комнату, и я слышу,
как там они довольно и радостно гогочут. Я иду вслед за ними и
вижу их‚ разлегшихся на чужих кроватях
в чем были – в фуфайках и валенках.
– А ну‚ встали!
– Че?
Я хватаю крайнего за шкирку и подымаю с койки. Наглая улыбка
его при этом сходит на нет, а глаза делаются удивленными и
больши-ми. Видимо‚ от того, что мое лицо предвещает ему очень
мало хоро-шего. Второй паренек, не ожидая помощи, соскакивает с
койки сам:
– Ты чего‚ Володя, мы же пошутили.
– Койки поправьте, как было и за мной на кухню.
Я резко разворачиваюсь и иду на кухню, где слышится хруст
алю-миниевой фольги. Оставшийся товарищ за время моего
отсутствия уже вытащил из картонной упаковки остатки чая в
фольге и пихает их в карман брюк.
– Положи на место! – опять рявкаю я. Он беспрекословно
выпол-няет мое указание и‚ выжидающе‚ смотрит на дружков,
маячивших за моей спиной с грустными рожами.
– Сели в ряд, на лавочку! А теперь слушайте и запоминайте слова мои
вещие. Здесь живут мужики, судимые по многу раз. Они пустили нас в
гости, обогрели и напоили чаем, то есть встретили по-людски.
188
И надеюсь, что мы будем вести себя соответствующим образом.
По таким законам они жили на зонах и по ним же продолжают жить
на воле. Потому что их там так приучили на всю оставшуюся жизнь.
Там за крысятничество и свинство наказывают очень и очень
жестоко.
И если вы еще чего скрысятничали, то живо доставайте из карманов.
– Да нет же, ничего мы не брали.
– Ну, смотрите. Сейчас они вернутся с работы и быстренько
все поймут. Бежать вам здесь некуда, поскольку выбраться
отсюда мы можем только на «Коротыше».
Парни испуганно переглядываются и притихают. А я заканчиваю
свою короткую лекцию:
– При хозяевах не материться, не ругаться, не плеваться. Вопросы?
– Да ладно, Вольдемар, мы ж не дети малые.
– Вот и хорошо.
Внезапная декабрьская оттепель, растопившая
десятисантиметро-вый слой пушистого снега, встречается и
комментируется гражданами нашего поселка весьма
нелицеприятно:
– Только валенки надели‚ и вот на тебе – опять сапоги
доставай из кладовки!
– Погода совсем с ума сошла, раньше такого не было. Раньше зима
была как зима: со снегом и морозом.
– Понаделали дыр в космосе своими еб… ми ракетами! Цветочки
выращивать они туда летают, видишь ли!
Я тоже, с вечера достав с веранды свои кирзовые сапоги, иду
на работу и невольно ежусь под холодным моросящим дождем.
Навстречу мне по мокрым доскам посадочной бежит маленький
вымокший ко-тенок. Он надрывно кричит хриплым сорванным
голосом и бросается то за одним проходящим мимо него
человеком, то за другим: возьмите меня, я замерз, я хочу есть!
Но жители поселка, спешащие на работу, не обращают на него
никакого внимания. Завидев меня, он бежит ко мне с громким
жалобным криком: мяу, мяу, мяу! Я беру на руки его мокрое
дрожащее крупной дрожью тельце:
– Ты чей? Сколько тебе дней от родуXто? Месяц? Ну, иди ко
мне за пазуху. Там тепло‚ – засунув его невероятно худое
тельце под теплую фуфайку, я смотрю на часы, пожалуй, успею
сходить домой и поспеть ко второму рейсу станционного
тепловоза. Уже перед самым домом котенок перестает дрожать
и затихает. Согрелся, значит. На кухне я махровым полотенцем
протираю его мокрую шерстку и осторожно опускаю его на пол –
живи. Затем достаю из кухонного стола два чайных блюдца: в
одно наливаю супчика, а во второе – водички и иду на работу.
А вечером я застаю его спящим на диване, свернувшегося в
клубочек. Ну‚ ладно, спи, а я пока супчик сварю. Так, это что же
такое – воду выпил почти всю, а вот к супу, судя по всему,
почему-то не притронулся. Я до-стаю из подпола картошку и
принимаюсь ее чистить. Когда она уже вы-мыта, порезана и
готова перебраться в кастрюлю в полном составе, у себя под
ногами я слышу отчаянно-требовательное кошачье «мяу, мяу,
мяу».
– Проснулся?
– Мяу, мяу, мяу!
– Ты чего? Вон у тебя есть супчик с тушенкой, иди ешь, – отвечаю ему, беру
в руки и подношу его к блюдечку с супом.
Он нюхает его, отворачивается и снова бежит к столу:
– Мяу, мяу, мяу.
Я снова беру в руки его тщедушное, невероятно худое тельце, под-ношу к
блюдечку и осторожно тыкаю мордочкой в суп
– Ешь! Вкусный же супчик. Сам варил.
И снова у стола:
– Мяу, мяу, мяу!
– Картошки что ли хочешь? На, попробуй, – кладу я несколько
кубиков сырой картошки рядом с его миской, и он начинает жадно
есть ее. Быстренько проглотив все, он снова требует:
– Мяу, мяу, мяу!
– Да на, ешь. У меня этого добра немерено.
Наевшись сырой картошки до отвала, котенок запивает ее
водич-кой и спешит на диван. А просыпается он, когда я уже
сажусь ужинать, и снова начинает что-то требовательно
просить. А затем жадно поедает кусочки черного хлеба.
– Да, парень, – сокрушенно качаю я головой, – видимо‚ ты в
сво-ей кошачьей жизни после мамкиного вкусного молока кроме
сырой картошки и черного хлеба ничего не ел.
Поужинав, я открываю печную дверцу, кочергой разбиваю
красне-ющие угольки в печи и закрываю задвижку. Так, ну раз
котейка поела, попила, то вскорости захочет и в туалет. А где
твой кошачий туалет? Нету. На веранде я нахожу старую
консервную банку из-под сельди. То, что надо! И низкая‚ и
широкая. В дровеннике, где у меня хранит-ся полмешка опилок,
заполняю баночку традиционным для лесного поселка кошачьим
наполнителем: опилками. Аромат у них еловый, смолистый и
густой. То есть все, что надо для полного счастья моему коту.
Или кошке.
Поутру я внимательно обследую котенка на предмет принадлеж-ности к
полу и прихожу к выводу, что это – кот.
– Значит, будешь Сенькой, – резюмирую я.
190
И Сенька тут же начинает проявлять повышенное
беспокойст-во, бегать по квартире, соваться мордочкой в углы и
требовательно пищать. Я подхватываю его на руки и сажаю в
баночку с опилками. И он садится, и делает свое кошачье дело
быстро и безропотно. Затем тщательно обнюхивает темненькую
кучку и принимается закапывать
ее опилками. Снова нюхает и покидает свой туалет.
– Молодец‚ Семен, – хвалю я его, надеваю теплую фуфайку и
шап-ку и иду на работу.
Саша Козаков возле кочегарки стальным крючком откатывает отпиленные
чуреки, как всегда‚ успешно пыхтя при этом.
– Бог в помощь, Шурик.
– Благодарствую. Иди – покурим.
Мы стоим, пускаем в хмурое морозное небо табачный дым и
де-лимся последними новостями. Вдруг мои глаза выхватывают
из пачки хлыстов толстую белую березу, а на ней здоровенный
узловатый на-плыв. Я подхожу ближе, – точно‚ кап.
– Шурик, отпили мне его.
– Раз плюнуть, Володя. Но зачем он тебе?
– Да давно хочу финку сделать с ручкой из капа, а вот на глаза
он мне никак не попадался.
Шурик берет в руки электрическую пилу, выпиливает кусок бере-
зового ствола вместе с капом:
– Забирай.
Я крючком выкатываю массивный опилыш на свободную пло-
щадку:
– Шурик, кап отпили вот здесь и затем на бруски шириной
сан-тиметров по пять.
– А пожалуйста?
– Пожалуйста.
Прямоугольные бруски капа я бросаю в потайное место
между стеной и горновым колоколом, где им будет тепло и сухо
и где они через пару недель должны высохнуть. А потом
начинаю заниматься работой для мотолебедки плуга. Стальные
уголки размечаю, разрубаю под молотом при помощи зубила и
равняю острые неровные концы на точиле. Затем еще раз
вымеряю размеры и иду в сварочный цех варить.
Сваренные части рамы остаются остывать, а я, привлеченный гвал-том,
сотрясающим стены Электроцеха, открываю его массивную дверь, где на
лавочке сидят только двое – Шура Матанин и Саша Букарев.
– Братцы, депо ходуном ходит от ваших воплей. В чем дело?
– А я сказал, что любого продавца, проработавшего в торговле пять лет,
можно смело ставить к стенке и стрелять!
– И что, есть за что?!
– Есть! Уж я-то знаю, – моя в торговле пятнадцать лет.
– Ух, ты!
– Братцы!
– Это кто, Шурик?
– Кузнец.
– Что ему надо?
– Тебе что надо?
– Надо, надо, надо нам ребята‚ жизнь красивую прожить.
– Это, что было?
– Пошел вон отсюда.
Взъерошенный и оплеванный я покидаю стены
негостеприимного Электроцеха. Широкие ворота депо
открываются‚ и в него влетает голубой ТУ-7 № 4. Двигатель его
рявкает, пустив к прокопченному потолку столб черного
вонючего дыма, и замолкает. С подножки спрыгивает машинист
Женя Сумский:
– Володя, аккумуляторщика не видел?
– Аккумуляторщик Букарев сидит в электроцехе и треплется со
сварщиком Матаниным.
– Уже неделю прошу, чтобы одну банку нам заменил.
– Я горю желанием тебе помочь, твоему горю, потому что он меня
только что страшно обидел.
– Как?
– Пойду и скажу Кузгузскину, что «Четвертка» уже час стоит в депо
и не может завестись по причине неисправности аккумулятора, а Бу-карев ваш
тепловоз игнорирует. А ты подтвердишь.
– Обязательно.
Я иду на склад и пересказываю механику там ужасающие подроб-ности,
касающиеся неисправности аккумулятора «Четвертки» и нера-дивости
аккумуляторщика‚ и ныряю в токарный цех.
– Коля, петли мне не выточил?
– Через пару минут будут готовы, подожди.
С готовыми еще теплыми петлями для рамы лебедки я
покидаю токарку и вижу картину, достойную кисти самого
Рембранта: Саша Букарев, в предынфарктном состоянии и
красный, как пожарный щит, что-то объясняет механику
Кузгузскину, а Шура Матанин в сторонке давится от смеха. И по
этой‚ по самой причине‚ я, прихватив свои остывшие заготовки
из сварочного цеха, скоро покидаю депо.
В кузнице, положив раму лебедки, я устанавливаю на нее редуктор: все
– окей. Так, теперь крепление пилы. Несколько дней назад мне невероятно
повезло: удалось достать хомут от «Дружбы», при помощи
192
которого редуктор крепится к корпусу пилы. Но хомут не простой
– не из алюминиевого сплава, какими сейчас комплектуются
мотопилы «Дружба» и «Урал», а стальной, еще первых
выпусков. Я приварил к нему стойку, и крепление для пилы было
готово. Из старой, но еще исправной звездочки‚ я вытащил
шлицевую часть, токарь Николай выточил под нее шкив, в
который я вварил среднюю шлицевую часть‚ и шкив на пилу был
тоже готов. Что мне еще надо для полного сча-стья? Реверс от
«Пионерки»? Неплохо бы, но где его взять? Правда‚ Вася
Дмитриев обещал, но к весне, чего ждать, конечно же, не стоит.
Я размечаю отверстия для крепления редуктора, намечаю их при помощи
керна и разрешаю себе перекур с дремотой до обеда.
После обеденного перерыва в кузницу вваливаются Миша
Зем-нягин и Витя Григорьев. Миша –не в меру разговорчив – и
от него курится свежий самогонный запашок. Он видит на полу
возле на-ковальни раму лебедки с установленным на нем
редуктором, и его восторгу нет предела:
– Вовчик, слов нет!
Витя внимательно разглядывает конструкцию:
– Что это будет?
– Лебедка для плуга.
– Движок какой будет?
– «Дружба».
– Ты что, плуг сможешь сделать?
– Сделает, – заверяет его Миша Земнягин, – обязательно сделает.
– Они усаживаются на диванчик и начинают светскую беседу, а
я тем временем убираю редуктор и раму уза‚ пневматический
молот и чищу горн. Шлак скидываю совком на длинной ручке в
двухведерный ба-чок, стоящий под столом, закладываю новую
солидную порцию угля, и, включив поддув, выравниваю ее.
Укладываю на уголь весом желез-нодорожные накладки Р-24,
заваливаю их углем и закуриваю сигарету.
– Колодки кому? – интересуется Витя, ранее работавший в этой же
кузнице с кузнецом Алексеем.
– Женька Сумский принес.
– Вовчик, – радостно потирает руки Миша Земнягин, – скоро
Новый год!
– И?
– Все кругом без исключения и весьма уверенно твердят, что вы-
дадут зарплату к празднику.
– Перед Октябрьскими тоже все без исключения и весьма уверен-но
твердили тоже самое, и в итоге, как ты знаешь, не дали ни шиша.
– На всех не хватает, – вздыхает Витя и хитро щурится.
– Не понял.
– А что тут понимать? Конторские, и моя жена в том числе, еже-месячно
получают зарплату. Всю до копейки.
От этой новости мы с Мишей на короткое время впадаем в
стол-бняк, а потом дружно и с большим чувством начинаем
крыть жуткими матами всю конторскую братию. Не успевает
затихнуть наше глубо-кое возмущение, как в кузницу врывается
и Саша Букарев. Глаза его полны праведного гнева, а голова по-
бычьи наклонена вперед. Он подходит ко мне и во
всеуслышание объявляет:
– Сволочь!
Затем резко разворачивается и покидает кузницу. Наступает
звеня-щая тишина. Слышно как из широко открытого рта Миши
Земнягина капает слюна на его штаны. Наконец он закрывает
рот, вытирает губы и с болью в сердце спрашивает:
– Вовчик, за что же он тебя так?
Я еще приоткрываю заслонку подачи воздуха в горн:
– Захожу я сегодня утром в электроцех… К вечеру закончив работу с
тормозными колодками, я чищу горн,
выношу и вываливаю за кузницей шлак, приношу пару бачков
све-жего угля, убираю подкладочный инструмент на свое раз и
навсегда заведенное место, подметаю кузницу. Все, рабочий
день закончен. А завтра мне надо принести редуктор от
«Дружбы», разметить пазы для крепления пилы и так далее и
тому подобное.
И как ни странно, с утра и до самого конца занимаясь только
лебедкой, мне удается ее почти закончить. То есть я
просверливаю отверстие для болтов крепления редуктора.
Затем при помощи сверла, сварки и напильника изготавливаю
пазы для крепления стойки хомута пилы и при помощи ремня‚
выклянченного у Васи Дмитриева, под-гоняю стойку до нужного
места и закрепляю ее болтами. Привариваю петли и ручки,
разгибаю уставшую ноющую спину – все. Останется еще
изготовить два грузозацепа и закрепить их на раме при помощи
болтов. А придя вечером с работы, я вижу Сеньку‚ сидящего у
мисоч-ки с супом и уплетающего его за обе щеки. Наевшись, он
залезает ко мне на колени и благодарно урчит. И когда я ложусь
спать, ко мне на подушку взбирается теплый пушистый комочек,
прижимается к моей щеке своим худым тельцем, и мы вместе
засыпаем.
Тридцатого декабря, отрабатывая на точиле стальную пластинку, я
вдруг чувствую легкий укол в левый глаз. Такое бывало со мной и ра-нее, и
мне всегда удавалось при помощи ватки, намотанной на спичку
194
* * *
и смоченной собственной слюной, подцепить мелкую наждачную крошку,
промыть глаз холодной водой и все дело на этом, собственно‚
и кончалось.
И на сей раз я проделываю тоже самое, но соринка покидать
глаз почему-то не хочет. От этих усилий глаз быстро краснее и
начинает обильно слезиться. Тогда я иду в депо и обращаюсь к
Саше Букареву, к этому времени окончательно и бесповоротно
простившему меня:
– Помоги.
Саша долго и безуспешно пытается достать соринку из гла-за, и
я при этом чувствую легкое покалывание. Мудрые советы
подошедших в электроцех Шуры Матанина, Миша Земнягина
и Толика Бушковского результата тоже не приносят – соринка
сидит в роговице уверенно и непоколебимо. И тогда профессио-
нальный консилиум, состоящий из сварщика, аккумуляторщика,
двух незаменимых электриков и механика Кургузскина приходит
к единодушному мнению:
– Топай ты‚ друг‚ в больничку.
– Пойдем на обед и зайду по дороге, – беспечно отвечаю я и
иду в кузницу.
Любовь Алексеевна, главврач нашей больницы, осмотрев
мой глаз, дает заключение:
– В роговицу глаза впилась мелкая стружка, Вовка.
– И что теперь?
– Тебе надо ехать в Котлас в районную больницу, где ее
смогут достать.
– Когда?
– После Нового года.
– Да вы что, Любовь Алексеевна! А почему не завтра?
– Завтра в больницах останутся только дежурные врачи. И
первого числа будет тоже самое.
– Что?!
– Сейчас я тебе выпишу направление, и ты с ним иди в главную контору.
Тебе дадут денег на билет. Или они у тебя имеются?
– От сырости что ли?
Из больницы я выхожу в легкой душевном расстройстве. В главной конторе
бухгалтер выдает мне деньги только на билеты до Котласа
и обратно и дает в дорогу полезное напутствие: паспорт возьми
с со-бой, а то без него ни билета не дадут, ни в вагон не пустят –
капита-лизм.
Далее я затопляю печь, ставлю на плиту кастрюлю с картошкой для супчика
и, сидя на табуретке у кухонного стола‚ предаюсь печали:
– Надо же такому случиться: зарплаты на Новый год не дали, чай почти
кончился, сигарет осталось полторы пачки, да еще и стружка в глазу сидит.
В общем‚ как в известной присказке: везет же Марье
Ивановне – муж есть, любовник есть, так еще и
подростки в подъ-езде ее изнасиловали.
Сенька сидит на полу у моих ног и внимательно слушает мой
печальный монолог. А потом с боевым кошачьим кличем «Ур-р-
р» прыгает мне на колени, сворачивается теплым ласковым
клубочком и начинает урчать.
Так мы и проводим с ним все новогодние праздники: то за
кухон-ным столом, то на диване перед телевизором. Я
закапываю в глаз какие-то капли и стараюсь не тревожить его.
Из телевизора льются тревожные новости: начинается бойня в
Чечне. И я‚ сидя перед теле-визором, не знаю за кого «болеть»‚
потому что голова моя, как и все головы в нашей стране,
работает враздрай.
А второго января 1995 года я рано утром сажусь в общий
вагон пас-сажирского поезда Москва-Котлас и с изумлением
вижу, что провод-ницы одеты строго по форме, а в вагоне
идеальная чистота и порядок. Выйдя в тамбур покурить‚ я с
удивлением отмечаю отсутствие следов блевотины на полу и на
стенах. Стоп-кран, раньше всегда со следами былой и краски,
сверкает свежей «аварийкой». Но больше всего меня поразил
туалет: идеальная чистота с запахом свежего дезодоранта.
В Котласской районной больнице врачXокулист, приятная жен-
щина в хрустящем белом халатике‚ осмотрела мою рану‚ приятно
улыбнулась, взяв со стола какой-то тонкий крючок:
– Сейчас достанем вашу стружку.
При виде этого крючка глаза мои вылезли на лоб, и я ощутил
острую необходимость посетить больничный туалет и по
большой‚ и по малой нужде одновременно. Но тут последовало
неуловимое движение руки, и я ощутил в глазу легкий укол.
– Все, – улыбнулась врач и поднесла к моем носу свой жуткий инструмент, –
вот‚ смотри‚ твоя стружка.
Она закапала мне в глаз какие-то капли‚ и я, от всей души поблаго-
дарил ее, направился к выходу из кабинета. По дороге я усиленно по-
моргал левым глазом и ничего не почувствовал. Неужели все? Неужели
я отмучился? Обратный билет я купил только до станции
Ломоватка, то есть до середины пути, а на сэкономленные таким
образом деньги прикупил себе чаю и сигарет.
– Вовка! – окликает меня идущий с работы мой сосед Сережа
Гаврилов. Он стоит у калитки и дымит цигаркой толщиной с
палец. Я подхожу к нему и крепко жму его руку:
196
– Здоров‚ Сергей. Ты чего бороду-то такую отрастил? Сергей
нежно гладит свою бороду и смеется:
– Так солидней. С работы?
– С работы.
– Тяпку сделаешь мне?
– Сделаю.
– Я тебе самосада дам.
– Добро. Много ль вырастил?
– Хватит. И тебе‚ и мне.
Поболтав еще немного о ничего не значащих пустяках, я иду даль-ше. Мне
нравится немногословный Сергей, его сын Володя, пахарь
и труженик. Мне нравится семья Гавриловых: бесхитростных, простых
и работящих, и общение с ними всегда оставляет в душе только
ра-дость и удовлетворение. Рев тракторного двигателя и
дрожание земли под ногами заставляет меня оглянуться: по
дороге, расчищенной от снега бульдозером, несется Т-55 со
здоровенной пачкой дров на щите. Возле меня он резко
тормозит‚ и дверца кабины открывается. Я вижу лицо нашего
тракториста Володи Бескурова и‚ судя по виду‚ он уже изрядно
под мухой.
– Дрова нужны?
– Нужны.
– Куда сваливать?
– Вон туда.
Пятьдесятпятка разворачивается, поднимая снежную пыль, и
пач-ка дров летит в канаву, засыпанную снегом напротив нашего
дома. Володя поднимает щит и спрыгивает с подножки на
утрамбованный накатанный дорожный снег:
– Выпить есть?
– Шнапс в количестве пол-литра.
– Тащи.
Я бегу домой, достаю из холодильника бутылку самогонки,
стоя-щую там до черного дня и торжественно вручаю ее Володе.
Он акку-ратно заталкивает ее в карман новенькой серой
фуфайки и поднимает вверх указательный черный от мазута
палец:
– С тебя еще одна.
– Володя, ну только на днях. Сейчас нету.
– Верю.
И «Пятьдесятипятка» уносится прочь. Я осматриваю пачку и прихо-жу к
заключению, что дровишки очень даже ничего. Везет же дуракам.
Вечером‚ сидя перед телевизором с урчащим маленьким Сенькой на
коленях, после тяжелых раздумий, я прихожу к выводу – надо
гнать самогон. Потому что где-то достать бутылку, обещанную
Володе Бескурову, не имея в кармане ни гроша, мне
представляется малове-роятным. Невольно вспоминается
старая история с лосем, когда я работал на ТУ-7 № 5.
Как-то по весне, когда только-только сошел снег, наша
«Пятерка» стояла на восьмом километре, пережидая состав
с грузом, идущий с «Бе-резовца». В это время вынырнул из-за
кривой легкий ТУ6А с рабочими вагонами, и кондуктор, беря у
дежурной по посту, между делом сообщил ему, что у них на
глазах лося задавил медведь. Возбужденный дежурный тут же
пересказал эту новость моему кондуктору Коле Кузнецову,
совсем недавно перебравшемуся с Лесного в Лойгу, где он
браконьерил напропалую. Коля в свою очередь бросился к
тепловозу, стоящему на объездном пути.
–  Поехали, глянем! – возопил он, ворвавшись в кабину, где я сидел
в кресле, мирно попивая чаек.
– Куда, Николка? – со слезами на глазах спросил я, с трудом откаш-
лявшись от чая, попавшего в легкие.
И Николка объяснил мне: что‚ куда и зачем. Отцепив порожняк,
«Пятерка» испарилась с поста «Восьмой» и уже через несколько
минут материализовалась на мосту двенадцатого километра.
– Смотри-ка, точно лежит!
– Как живой! А здоровенный!
Лось, которому медведь свернул шею ударом лапы‚ лежал у самой воды,
запрокинув назад свою голову, всего в ста метрах от нас.
– А мишка-то где, Николка?
– Тут где-то торчит неподалеку. Ждет, когда мясо
протухнет, он ведь свежее-то не ест.
– Я бы поел свеженькой лосятинки. Может, сбегаешь с
топориком до лосика?
– Да ты что! – округлил глаза Коля. – А если медведь!
– Да нафига ты ему нужен, такой тощий.
После недолгого, но ожесточенного препирательства, Николка, алчно
клацая зубами, короткими перебежками устремился за добычей.
– Печенку нарубай! Печенки хочу! – орал я ему вслед и сигналил ти-фоном
во всю ивановскую. Вскорости Коля воротился с добычей в сумке
и грохнул ее на столик:
– Делим пополам. Знатная жареха будет.
Я перекинул реверс и ТУ-7 № 5 поспешил обратно на «Восьмой». Коля
тем временем отрезал кусочек окровавленной печенки и показал ее мне:
– Смотри‚ какая!
Я посмотрел на нее.
198
– Чтой-то уж очень похожа твоя печенка на легкое. Ну-ка‚
полей
ее водичкой из чайничка.
Николка обмыл мясо водичкой, пожамкал в руках и вынес
заключи-тельный вердикт:
– Точно легкое. Надо же, перепутал, придурок.
– Значит, вся добыча твоя, зря, что ли жизньюXто рисковал.
С этим же Николаем связана еще одна история, случившаяся
уже под осень.
Под вечер тепловоз ТУ-7 № 5 с порожняком шел на Лесной, и
Ни-колка, восседавший на широком шикарном топчане, оббитом
красным войлоком, вдруг начал проявлять беспокойство.
– Ну что ты местоXто себе не находишь? – удивленно
воззрился я на него. – Опять чего-нибудь стырил и в лесочке
спрятал? Выкладывай, облегчи душу. – И Николка ее облегчил.
Сегодня с утречка он с собачкой и одностволочкой за спиной про-
гуливался по лесу на двадцать втором километре. Его пес вдруг залез
в кусты, и Коля явственно услышал его злое урчание и жадное
чавканье. И он поспешил следом. И увидел, как его верный друг
вытаскивает из какой-то ямы, забросанной сучьями и
корягами, здоровенный кусок мяса. Коля не стал носиться за
псом по лесу с целью отобрать добычу, а раскидал коряги и
охнул: в яме лежал лось, разделенный на огромные куски. Он
сразу понял, что это дело рук браконьеров с его некогда род-
ного поселка Лесной‚ и оцепенел от ужаса – ему померещились
чьи-то близкие тяжелые шаги. «Сейчас пристукнут тут и
забросают меня корягами вместо лося», – пронеслось в его
воспаленном мозгу. Он рванул с плеча свою одностволку и
приготовился к неравному бою. А из кустов выскочил его пес-
барбос с обглоданным шматком в зубах и удивленно
уставился на него: «Ну чего ты стоишь‚ как придурок? Давай
пожрем, – это же теперь все наше!»
Но Николай не стал слушать глупое животное, а выбрал
здоровенную заднюю ляжку, водрузил ее на загривок и
ломанулся в сторону поста «Двадцатый» от греха подальше.
Там неподалеку он финкой снял пласт дернины, вырыл ямку и
прикопал свою законную добычу.
– Надо бы забрать, пропадет мясоXто! – закончил он
волнующее повествование.
– Надо. Где останавливаемся, говори.
Мы с ним поXбратски поделили лосиную ляжку в три часа ночи, когда
работы больше не предвиделось, и под покровом темноты разбежались по
домам. А потом еще долго угощались в кабине тепловоза на работе:
– Лосятинки не желаете отведать?
– Какая она у тебя?
– Жареная с луком.
– Давай. А то у меня тушеная.
Я выношу с веранды сорокалитровую алюминиевую флягу,
недавно добытую мною по случаю, и‚ наскоро одевшись в фуфайку
и валенки, водружаю ее на санки‚ и спешу за водой на колодец.
У колонки сегодня небольшая очередь: все – и мужчины‚ и
женщи-ны с такими же самодельными саночками и
алюминиевыми флягами. Крайняя женщина, закутанная в
пуховый платок, оглядывается, и я узнаю тетю Валю Петрашеву.
– Здравствуй, теть Валя.
– Ваводька, привет, – улыбается она в ответ своей белозубой
улыб-кой. Сколько я ее знаю, на ее лице всегда вот эта
задорная добрая улыбка. И мне кажется, что она совсем не
стареет, те же красивые глаза, темные волосы, аккуратно
зачесанные назад и собранные в ту-гой узел на затылке,
которых сейчас‚ правда‚ не видно, и те же лучики морщин,
разбегающиеся от глаз, когда она смеется.
– Как у вас, нормально?
– Все хорошо, Ваводька. Дед мой, правда, прихворал сегодня.
– А что с ним, сердечко?
– Сердечко. Говорю ему – иди в больницу, так ведь ни в какую.
– А ты как?
– Живу потихоньку.
– Ну и, слава Богу.
Прибыв обратно к дому, затаскиваю флягу с водой на кухню.
Так‚Владимир, может‚ сегодня и замутишь браженцию-то? Что
нам мешает? Вода есть, дрожжи и сахар тоже имеются. Следует
только отлить из фляги ведерко холодной водички, согреть ее
при помощи кипятильника, поскольку печь уже истоплена.
Когда вода в ведре становится горячей, я выливаю ее обратно
в флягу и размешиваю поварешкой. Ну как оно? Вроде‚ как в
норме. Теперь отрежем от пачки сырых дрожжей солидный
кусочек, поме-стим в миску с теплой подсахаренной водой и
трошки подождем. А потом бухнем в воду сахарный песок,
тщательно перемешаем и до-бавим дрожжи. Но негоже браге
стоять на холодном полу, потому что она‚ родимая‚ не любит
холода. Поэтому за печкой ставим низенькую табуреточку,
ставим на нее флягу, которую в свою очередь надо укрыть чем-
то теплым. Чтобы она бродила как надо и чтобы любопытный
глаз незваного гостя ее не приметил.
Я выхожу в коридор, где у меня висит на гвоздике старенькая фу-
файка, в это время входная дверь резко открывается, и от неожидан-ности
я столбенею. Шурик Казаков, шагнувший в темный коридор,
200
видит в темноте два моих выпученных глаза и замирает с поднятой
ногой и открытым ртом.
– Шурик, заикой же сделаешь!
– Уф-ф, да я и сам перепугался, увидев тебя. Ну, думаю,
Кондратий схватил парня.
– Ты чего на крыльце-то торчал?
– Бычок докуривал.
– А-а.
На кухне я укрываю флягу, и Шурик профессионально щурится:
– Брага?
– Брага. Думал, укрою, и никто не увидит. А ты вот тут как тут.
– Вообще-то‚ в нашем шебутном поселке я считаюсь самым луч-шим
дегустатором, – скромно признается Шурик.
– Губу закатай. Брага – она для самогона, а самогон – для
про-дажи. Ты лучше скажи, у кого можно взять на прокат
самогонный аппарат?
– У Корня.
– Что взамен?
– Плата по таксе, а такса один… пузырь.
– Что у тебя за книга за пазухой?
– Да взял вот у матери почитать: Юрий Бондарев‚ «Горячий снег».
– Кому он сейчас этот «Горячий снег» нуженXто?
– То есть?
– Шурик, тебе батя про войну рассказывал? Он же у тебя воевал.
– Иногда‚ по пьянке. Плакал больше.
– Ну и что?
– Война, Володя, у него была совсем другая, не книжная.
– Верно. Мне тоже приходилось слышать иногда рассказ
фрон-товиков. Не со сцены клуба, а на кухне за бутылкой. И у
них война была тоже не такая. Сейчас, когда Советская власть
приказала дол-го жить, часть правды о той страшной войне все-
таки открылась.
И эта часть тоже не имеет ничего общего ни с «Горячим снегом»
ни с книжкой «Батальоны просят огня», ни с тысячами романов
совет-ских писателей и ни с сотнями кинофильмов о войне.
Сейчас меня от них тошнит.
– Верно мыслишь‚ Владимир, – присаживается на диванчик
Шу-рик Казаков, закидывает ногу, и, покачивая безразмерным
стоптан-ным валенком, развивает свою мысль, – но они-то как
мыслили? Они думали, что Советская власть будет вечной и что
их исторические опу-сы тоже переживут века. Ведь никто и
представить не мог, что в один прекрасный солнечный день она
испарится.
– Слушай, Шурик, а рожам-то не стыдно было смотреть в
лицо твоему бате, в лице солдат, которые всю войну не
вылезали из окопов? Ведь тогда, когда они писали свои романы,
которые, по сути, являются ничем иным, как плодом их
кабинетных фантазий и даже отдаленно не напоминают тех
жутких будней войны, эти солдаты были живы
и здоровы?
– Они не об этом думали?
– А о чем?
– О славе.
– Вот именно, о славе. Партии, правительству, этим гребаным
писателям было наплевать на сотни тысяч погибших и незахоронен-ных
солдат, костями которых усеяна вся европейская часть бывшего
СССР. И им было наплевать на живых. Сколько правдивых книг
ты прочитал о войне?
– «У войны не женское лицо» – раз. «Гу-га» – два, ну еще
параXтройка и все.
– А фильмов видел?
– Фильмов? «Засады на дорогах» – раз. Что еще? Да‚ вроде бы‚
и все.
– Цикл документальных фильмов Константина Симонова о
сол-датах.
– Сильные вещи.
– И что теперь? Кому эти горы романов нужны? Никому. Мно-
го ли солдат осталось в живых, которые были в окопах, а не в
тылу, охраняя обозы или зэков и которые могут еще рассказать
о войне? Немного. Я еще в школе, когда мы проходили
«Повесть о настоящем человеке» не понимал, для чего живого
боевого летчика по фамилии Маресьев подменять каким-то
Мересьевым? А уже позже, для чего было снимать фильм «В
бой идут одни старики»‚ навыдергав истин-ные факты из
биографии боевых летчиков и не упомянув их ни каким боком? Я
понимаю, война – это страшная штука, и жуткие подроб-ности,
может‚ писать-то и не хотели, но вот это, извини меня, уже не
очень порядочно.
Постепенно накал наших страстей сходит на нет, Шурик покидает мое
теплое жилище и уходит в студеную ночь.
– Кузнец, финочку не сделаешь? – протягивает мне руку Саша
Букарев, зайдя поутру в кузницу.
– Есть мысля заняться этим неблагодарным делом, – отвечаю я ему. –
Каким вы, сударь, представляете свой будущий нож?
202
* * *
Шурик чешет макушку и беспомощно разводит руки.
Я достаю из-за кузнечного колокола прямоугольный брусок высох-шего
березового капа и небрежно бросаю его на стол:
– Пойдет?
– Кап? Конечно. КлинокXто из чего лучше сделать? Может‚ из
напильника?
– Хрупкий, пробовал.
– Из рейки топливного насоса, говорят, делают?
– Хрупкий, пробовал.
– Из клапана ДВС?
– Кто бы его принес нам на блюдечке с голубой каемочкой.
– Тогда из чего?
Я достаю из стола кусок полотна, которым на пилораме пилят
бревна на доски:
– Попробую из этого полотна. Толщина устраивает‚ да и гнется
оно неплохо. На, попробуй.
– На зуб?
Когда Шурик Букарев покидает кузницу, я тонким мелком
вычер-чиваю на полотне абрис будущего ножа и при помощи
бойков пнев-матического молота и зубила, насаженного на
крепкую березовую ручку, вырубаю заготовку. После этого сразу
же по доброй укоренив-шейся привычке заправляю его на
электрическом точиле. Попытки выточить на этом же мощном
производственном агрегате, вывести ровно красивые фаски
заканчиваются ничем, и я откладываю это неблагодарное
занятие. Мне для этого нужно маленькое и маломощ-ное
устройство, примерно такое же, как когда-то было у меня дома:
изготовленное из электродвигателя от стиральной машины.
Надо сходить к Мише Земнягину, решаю я, он у нас как-никак –
электрик
и к тому же не жмот.
Миша в ответ на мою нижайшую просьбу беспомощно
разводит руками:
– Нету, Вовчик. Да ты сходи к Бушковскому, может‚ он и даст.
– Не дам! – категорически отвечает Толик, и очки его враз
запо-тевают.
– Что тебе надобно, старче?
– Гвоздодер!
– Когда?
– К вечеру.
– А движок когда?
– К вечеру. С подставкой, с конденсатором и шнуром с вилкой.
– Ого!
Если честно, то мне нравится иметь дело с Толиком – все точно, все
конкретно‚ и никто никому ничего не должен.
В конце рабочего дня я вручаю ему шикарный гвоздодер,
сделан-ный мною из гусеничного пальца от трактора Т-4, и,
подхватив под мышку увесистое точило, шлепаю к себе в кузню.
Насадку на вал, которую к этому времени уже изготовил токарь
Николай, я нагреваю
в горне до темно-вишневого цвета и насаживаю ее на горячую. Завтра я
принесу из дома хороший точильный круг и займусь фасками.
И действительно фаски у меня получаются неплохими – на
тройку с плюсом, но полировочный алмазный круг на
вулканитовой связке, выпрошенный мною тоже у Николая, очень
удачно заполировывает мою халтуру‚ и клинок смотрится даже
очень ничего.
Этот клинок я зажимаю в тисках хвостовиком вверх, который
в свою очередь заточен и выступает над тисками всего на пару санти-
метров. Беру в руку брусочек капа и тихими ударами ручника насажи-ваю
его на хвостовик. Когда кап касается тисков, я вновь поднимаю
в тисках клинок и снова насаживаю брусок. Закончив эту работу,
начи-наю на точиле обтачивать ручку. Через пару часов
пыльный работы она приобретает законченный вид и очень
похожа на ту, что я нарисовал на листе бумаги. Далее в дело
идут крупная и мелкая наждачка, йод и лак по дереву. И завтра,
когда лак окончательно просохнет, я вручу его Саше Букареву и
займусь уже следующей финкой. Для себя.
Брага моя к концу пятого дня окончательно успокаивается, и
в суб-боту я решаю сходить к Шурику Корневу за самогонным
аппаратом. Возле его дома я вижу пачку дров, частично
раскатанную возле де-ревянного забора‚ и Шурика, сидящего на
корточках с дымящейся цигаркой во рту. Рядом с ним пышет
жаром уставший «Урал»:
– Бог в помощь, Шурик, – присаживаюсь я рядом с ним на
брев-нышко.
– Здорово. Помочь хочешь?
– Угу. Ночь не спал, только об этом думал. Тут слух
нехороший по поселку идет.
– Какой? – настораживается Шурик.
– Аппарат у тебя самогонный есть…
– Ну?
– Нужен он мне на вечер. Не дашь?
– Бери. Таксу знаешь?
– Знаю.
Шурик выносит холщевый мешок с самогонным аппаратом и тор-жественно
вручает мне его с напутствием:
– Управляйся до вечера. Сегодня ж баня, сам понимаешь.
204
Дома я затопляю печь, переливаю в десятилитровую
алюминиевую фляжку аппарата часть браги и приступаю к делу.
Дело завершается только к вечеру и я, тщательно промыв и
фляжку‚ и змеевик, спешу выполнить обещание, данное Шурику
Корневу.
А он как раз идет из баньки в светло-серых валенках, черных трусах
и ватной фуфайке, наброшенной на плечи.
– Уже?
– Держи пузырь, Шурик.
– Как качество?
– Продегустируй.
Шурик вынимает бумажную пробку из бутылки, делает пару глот-ков и
закатывает глаза к черному звездному небу:
– Ну как?
– Хороша, зараза.
– Держи аппарат, – большое человеческое спасибо.
По дороге к дому я вижу знакомую сухощавую фигуру Шурика
Казакова, сгибающегося под тяжестью десятилитровой
канистры. Завидев меня, он останавливается, ставит свою ношу
на утоптанный, плотный снег дороги и громко выдыхает:
– Уф-ф.
– Спер?
– Угу. Пока Ванечка Ракчеев на пескосушке копошился, я отлил
у него пару канистр. Одна пойдет на дрова, а вторую загоню
кому-нибудь.
– Загони мне.
– Пузырь.
– Лады. Давай свой товар. В таком случае я завтра же и
займусь дровишками.
– Я тоже собираюсь у матери дрова распилить.
– До завтра.
– До завтра.
В воскресный день я выскакиваю из постели чуть свет и ставлю чай.
Сенька, сходив в свой туалет и тщательно прикопав опилочками плоды
своего труда, подходит к своей пустой миске, обнюхивает ее
и выжидательно смотрит на меня:
– Мяу.
– Сейчас, сейчас, дорогой.
Я наливаю ему в миску супчика с тушенкой, и он приступает к за-
втраку. Потом я одеваюсь, беру в руки деревянную лопату и
выхожу на улицу. Минут двадцать у меня уходит на то, чтобы
почистить мостки до бани, до туалета и до дороги. Затем я очищаю
от снега пачку дров
и‚ быстренько выкурив сигаретку, колуном разрубаю проволоку,
свя-зывающую дрова. Они раскатываются в разные стороны, но
я успеваю увернуться от тяжелых бревен.
Моя «Дружба»‚ еще летом промытая и смазанная и стоящая
с пол-ным баком бензина, как мне посоветовал делать Коля
Щербина, заводится легко и быстро. Погоняв ее с минуту на
разных оборотах, я глушу пилу. Беру в руки стальной крючок и
иду к пачке.
Работа начинается.
И заканчивается она уже затемно. Шурик Казаков, забежавший
в гости, застает меня неподвижно сидящим на табурете возле
кухон-ного стола в мокрых насквозь валенках, в мокрой
фуфайке и с вы-сунутым до пола языком. С минуту и с
неподдельным интересом разглядывает меня и трогает за
плечо:
– Володя.
– А, – поворачиваю я лицо к нему. – Шурик, какими судьбами?
– Ну, слава Богу, а то я думаю, тебя Кондратий схватил. Я
тяжело подымаюсь с табуретки:
– Я сейчас, Шурик, схожу за дровами.
Принесенную охапку дров я вываливаю на подтопочный лист
возле печи и затопляю печь. Ставлю на плиту кастрюльку с
супом, сково-родку с жареной картошкой и лишь после этого
начинаю раздеваться. Мокрые валенки ставятся на печь, мокрая
фуфайка и свитер при-страиваются на проволоку, протянутую
над плитой, а мокрые брюки вешаются на задвижку.
– Есть будешь?
– Не откажусь.
– Тогда раздевайся и за стол. Ты дроваXто пилил сегодня?
– Распилил полпачки. А ты, я вижу, свою добил?
– Добил. Шнапс?
– Премного благодарен, проведу так сказать дегустацию.
– Корень уже продегустировал.
– И как?
– Понравилась.
Я разливаю в миски суп, наливаю в стопку самогон и подаю
ее Шурику:
– Пожалте, сэр.
– Благодарствую. Надо же – как слеза младенца!
Шурик медленно высасывает самогон, бережно ставит стопку на стол и
закатывает глаза к потолку:
– Хороша, зараза.
– Корень так же оценил.
206
– Вот сразу видно: человек подошел к делу с душой и с чистой
совестью. Давно ж я такой не пил!
– Да, Шурик, некоторые наши поселковые несознательные
гра-ждане, гонящие самогон с целью сбыта, выжимают из фляги
браги до десяти бутылок, а для придания необходимой дури
добавляют в свою двадцатипятиградусную всякую гадость, в
том числе и какие-то та-блетки.
– Да, брали мы тут у одной, ну ты ее знаешь, всю жизнь
сивухой торгует, так после трех стопок мозги набекрень съехали
напрочь. А у тебя сколько бутылок вышло?
– Ровно семь. Гнал, пока выгорело до трети ложки. Все по-
чест-ному.
– Во, котейка твой проснулся. Кис, кис, кис, иди суда. Смотри-
ка ты‚ как заурчала. Дай я тебя поглажу, Сенька. Вот так, вот так.
Володя, да это же кошка.
– Кошка?
– Ну да, – поднимает Шурик Сенькин хвост и демонстрирует
мне его достоинства.
– Надо же! Подрос, так оно виднее стало. Значит, будет Санька.
– За Саньку?
– Давай свою стопку. И разбегаемся, а то у меня глаза уже закры-
ваются. Пузырь свой не забудь.
Одну бутылку самогона я отдаю Володе Бескурову, а остальные
у меня расходятся всего за пару дней. В кармане у меня
появляются так необходимые мне деньги, а в холодильнике
лежит добрый шмат свежего соленого сала, который Виктор‚
сменщик Шурика Казакова в кочегарке, приносит мне в обмен на
шнапс.
Вторую по счету финку, изготовленную мною уже более
качествен-но, я неосмотрительно показываю Коле Щербине, и
она перекочевы-вает в карман его теплой куртки. Третью, уже
почти готовую увидел зашедший в кузницу Коля Мельничук и
уже не смог оторвать от нее ни глаз, ни рук. А вот четвертую я
все же оставил себе и на просьбу очередного товарища,
забежавшего в кузню «на огонек» и выразив-шего пожелание
стать обладателем холодного оружия‚ «как у Коли Мельничука»‚
ответил категорическим отказом:
– Надоело!
В течение января я разделываюсь с дровами, оставив
огромную кучу колотых поленьев возле бани до весны. А в
феврале решаю при-ступить к изготовлению плуга. За
прошедшее время все детали его окончательно вызрели в моей
голове, и мне осталось только воплотить все это в жизнь.
Во-первых, отвал я решил делать шире, выше и более
загнутым, учитывая то, что почвы у нас глинистые, то есть более
тяжелые и менее рассыпчатые.
Во-вторых, конструкцию лемеха, оставив точно такой же, как
на моем первом плуге, изготовить из рессоры и приварить к
отвалу электросваркой.
Ручки я, как и у ребят, авторов плуга из журнала «Юный техник»‚ решил
не делать, это – в-третьих.
И самое главное, не имея опыта, как пахаря, так и
изготовления плугов, я решил подстраховаться и сделать
борозды и полевое колесо‚ регулирующимися по высоте и
ширине. То есть‚ если плуг будет зары-ваться в землю, то
колеса можно будет поднять, увеличив тем самым угол наклона
лемеха, а если он не пойдет в землю и будет стремиться
выскочить из земли, то колеса можно будет опустить. И самое
главное, бороздное колесо я сделаю большего диаметра, чем
полевое, потому что оно будет идти уже по вспаханной рыхлой
почве, где забивание его землей очень вероятно. И
регулирующим полосу вспашки, потому что мне не известно
еще, как потянет лебедка. А если плуг будет брать полоску
шириной всего сантиметров в десять, то моя лебедка, как я
надеюсь, сделает это легко. Да и как говорит Миша Земнягин,
чем уже полоса, тем мягче и рыхлее пашня. Это – в-четвертых.
И в-пятых, я возьму из своего первого плуга прежнюю
конструк-цию полевой доски и отвала, то есть сделаю из листа
стали толщиной два с половиной миллиметр две заготовки,
которые впоследствии сварю в одну.
В течение недели я изготавливаю корпус плуга, привариваю к
нему остро заточенный лемех‚ и Миша Земнягин, пришедший
оценить мою работу, приходит в дикий восторг:
– Молодец! С тебя бутылка!
– Что?!
– Вовчик, я вчера познакомился с хорошей женщиной на Печоре
и по этому поводу малость перебрал.
– У нее?
– Нет, дома в горьком одиночестве. Так мы на обед к тебе идем?
– Пошли. У меня телевизор как раз крякнул.
– Что с ним?
– Кинескоп потух.
– Это уже серьезно. Но если ты говоришь, дело в кинескопе,
то это дело поправимое.
– Как?
– Он у меня есть. Как раз такой, как у твоего «Рекорда».
208
Выпив и закусив, Миша осматривает мой потухший
телевизор
и сообщает мне радостную весть:
– Точно‚ кинескоп. Ты как в воду глядел. Завтра я пойду на работу
и занесу его тебе. А в обед мы отремонтируем твой телевизор и
обмоем. Лады?
– Лады.
На сошник плуга идет точно такая же труба, как у первого, с
той разницей, что на конце я привариваю поперечную трубу, а к
ее концу гайку. Оси для колес изготавливаю из прочной
тракторной тяги и заги-баю их под прямым углом. Затем делаю
еще по одному коленцу – это уже для колес, которые я
выпросил у Васи Дмитриева. За это Вася попросил меня
подварить его «Пионерку», что я и выполнил с честью. Итак, мой
плуг к концу был готов и вместе с лебедкой выкрашен половой
коричневой краской, выклянченной в свою очередь у Саши
Кургузскина.
Леспромхозовские работяги, заходящие в кузню по разным
при-чинам, осматривали мое детище, кто с восторгом, а кто и с
большим сомнением:
– Я пахал в колхозе десять лет! Этот плуг пахать не будет!
– Развалится твой плуг на первой же борозде, уж слишком сла-
бенький! Сколько он веситXто?
– Десять килограммов.
– А конный? Целых восемьдесят!
Однажды земляки Андрея Ипатова, проживающие под
Киземой и приехавшие бурить у него в огороде скважину под
воду, зашли ко мне в кузницу поправить пришедший в
негодность бур, который они изготовили своими умелыми
руками. И один из них, осмотрев мой плужок, коротко бросил:
– Толково сделано.
А когда они ушли, Андрей Ипатов сказал мне:
– Этот знает, что говорит. Всю жизнь огороды пашет.
Идя вечером домой от тети Агнюши, где мы сидели на
диванчике, обсуждая наше житье-бытье, я встречаю Бориску
Александрова, спе-шащего куда-то с эмалированным ведром в
руке.
– Никак за грибами?
– Клюкву в поезде продал, купил продуктов.
– Как селявуха, Боря?
Боря замедляет свой бег, останавливается и, скинув
рукавицу, про-тягивает мне руку:
* * *
– На полторы окружности. Вот продал последнее ведро
клюквы,
а как дальше жить‚ один Бог ведает, – сижу без работы. У матери на шее
сидеть не хочется, но что делать?
Бориска, отсидев к этому времени в общем и целом
двенадцать лет, так и остался для нас все тем же
бесхитростным и простым парнем, каким мы знали его с
детства. Сажали его‚ как правило‚ за драки со сверстниками и за
дурную привычку махать при этом ножичком.
– Почем клюкву продаешь?
Боря называет цену, и я восторженно охаю.
– Слушай, у меня на веранде полно клюквы, а бегать по поездам
я не любитель, может, займешься?
– С удовольствием.
– Клюква не катанная. Перекатаешь, продашь, а денежки
поделим пополам. Лады?
– Лады. Новости слышал?
– Какие?
– Коля Меньшиков повесился.
– Не мудрено, мой друг, – он же нигде не работал.
– Говорят, что немало задолжал каким-то коммерсантам из
Уф-тюги.
Я живо вспоминаю уфтюгских «коммерсантов», занимающихся заготовкой
леса и неопределенно хмыкаю:
– Все может быть.
А о своих мыслях благоразумно умалчиваю, потому что в нашем таежном
поселке принято «за базар отвечать» в таких делах.
– Геша освободился.
– Геша? Я его не видел, если мне не изменяет память, уже лет пят-надцать.
Сколько он отмотал-то на сей раз?
– Семерик. Я его вчера встретил у главной конторы. Говорит, что устроился
в лес работать, хату дали на Садовой.
– Ого, надо бы в гости зайти.
– Вторая дверь с краю. Когда за клюквой-то приходить?
– Завтра и приходи. У меня есть пестерь легкий на три с полови-ной ведра,
так что тару не бери. Ну, пока.
– Пока.
Подойдя к шестиквартирному бараку, я голичком, стоящим у
пер-вой двери, отметаю валенки, и, постучав во вторую,
открываю ее. В темном коридорчике нащупываю руками
следующую и коротко стучу?
– Не закрыто, входи.
210
Геша стоит в узкой маленькой прихожей. Постаревший‚ с глубоки-ми
морщинами на сером лице, одетый в новенький ватник и валенки,
с накинутой на плечи фуфайке.
– Володя, ты?
– Я.
– Вот не ждалXто. А ты не меняешься.
– А ты постарел, Геша.
– Проходи на кухню. – Я вслед за ним прохожу на кухню и с
ин-тересом оглядываю ее: старый деревянный стол, две
табуретки‚ – вот и вся мебель. Ободранная‚ лет десять не
беленая печь, с эмалирован-ным старым чайником на плите.
– Устроился?
– Как видишь.
– Дрова-то есть в дровеннике?
– Остались от прежних хозяев.
– Я сейчас встретил Бориску Александрова, он мне и сказал,
что ты освободился.
– А-а.
– Это хорошо, что тебя на работу взяли.
– Конечно.
– Аванса не дали?
– Нет.
– Копейка-то есть?
– Нет.
– И когда на работу.
– Завтра.
– Закурить можно?
– Закуривай, – ставит Геша на стол пустую баночку из-под
кон-сервов.
– А ты не куришь?
– Курю.
Я выкладываю на стол пачку «Примы»:
– Угощайся.
– Благодарю.
Я вновь оглядываю кухню, чувствую легкое непонятное мне беспо-
койство, что-то здесь не так. А что? Холодильника нет, пакетов-кулеч-
ков тоже нигде не видно, и из посуды – всего один чайник.
– Продуктов тебе не давали в бартерном?
– Нет.
– А что так?
– Директор сказал: отработай неделю.
– Ясно. А тебе вообще-то поесть чего-нибудь есть?
– Нет.
– И завтра ты с пустым желудком и с пустыми руками идешь
на работу?
– Как видишь.
– Слушай, одевайся и пошли ко мне.
– Пошли.
Дома я разогреваю кастрюлю с супом на электроплитке и
разливаю две полные миски.
– Садись, ужинать будем.
Затем я ныряю в подпол с матерчатой сумкой в руках и
накладываю в нее картошки. К картошке прибавляется сахар,
рис, гречка, полпач-ки чая, и пара пачек сигарет:
– Это тебе, Геша, разбогатеешь, вернешь.
Придя вечером с работы, я затопляю печь. Затем спускаюсь
в под-пол, чтобы набрать картошки и вдруг в моей руке
оказывается кар-тошина, погрызанная то ли мышами‚ то ли
крысами. Что такое? Я вылезаю на свет Божий и внимательно
разглядываю следы зубов – они довольно крупные и явно не
мышиные. Крыса? Но откуда? Ведь в на-шем доме их отродясь
не было.
Я достаю из шкафа новенькую переноску, приобретенную на днях
у Толика Бушковского в результате исторической сделки,
вошедшей в историю нашего леспромхоза под названием
«Вилы – переноска»‚ и снова ныряю в подполье. Перед моим
взором около десятка карто-шин белеют свежими следами
крысиных зубов. Вот это да! Я собираю их в кастрюльку и
внимательно обследую углы подпола на предмет входного
отверстия, прогрызанного непрошеными гостями. Есть одно. Как
всегда – в углу. Первую мысль, пришедшую в мою головуш-ку‚
заделать это отверстие при помощи деревянного чепика, я
отметаю решительно и бесповоротно.
Когда в нашем хлеву мы держали поросенка и кур, я увидел в
полу таже‚ как и здесь в уголке, аккуратное круглое отверстие,
явно прогры-занное крысами. Тогда я вытесал такой же круглый
чепик и забил его туда. Но на следующее утро такое же
отверстие появилось в другом углу. Самое интересное, что ни
куры наши, ни хрюшка, не проявляли ни-какого видимого
беспокойства, и яйца не пропадали. Третью крысиную лазейку я
заделывать не стал, поняв, что это кончится для меня весьма
плачевно – крысы попросту изгрызут весь пол.
Однажды утром, задав корм курам, я закрыл дверь хлева и пошел за едой
для хрюшки. А когда вновь открыл дверь, то увидел преинтересную картину:
куры спокойно клевали свой корм из низкого длинного корыта,
212
а рядом с ними спокойно завтракала крыса. То есть они все
вели себя‚ как старые добрые знакомые. Крыса, увидев меня,
естественно‚ ныр-нула в свою нору и взирала на меня оттуда
маленькими своими незлыми глазками.
– Да и фиг с тобой, – сказал я ей, – живи ты тут. Только
яйца не воруй наши.
Я заткнул отверстие ветошкой, поставил на картошку
мышеловку
и довольный своей находчивостью покинул погребок.
В следующий вечер, снова включив переноску, я спускаюсь в
под-полье, предвкушая увидеть супостата‚ пойманного
мышеловкой, но меня ожидает легкое разочарование:
мышеловка захлопнута, а кар-тошка светится свежими следами
крысиных зубов. Я снова заделываю отверстие, заряжаю
мышеловку‚ и мне становится совсем не весело – при таком
темпе порчи картошки я рискую к концу весны остаться без нее.
Что делать? Перетаскать в дом и рассыпать на полу под
койкой? Нет, так она уже через месяц придет в полную
негодность. Нужны капканы. Где их взять? А пойду-ка я к Коле
Щербине, у негоXто они наверняка имеются.
Колю я застаю сидящим на кухне, заряжающим патроны с высу-
нутым от напряжения языком.
– Коля, у меня беда!
– Жалуйтесь, ваше Высокосковородное.
– Крысы под домом завелись. Картошку в подполье жрут –
спасу нет.
Коля не спеша прекращает свое занятие, закуривает сигарету и объ-
ясняет мне суть происходящего:
– Кто-то из твоих соседей забил поросенка. И крысиная
семья, чтобы не подохнуть от голода и холода, перебралась в
ваш дом. По-ближе к кухне, так сказать.
– У тебя капканы есть?
– Какие?
– Да хрен его знает, какие, – мне надо крыс переловить.
Коля чешет макушку головы и встает со стула:
– Сейчас принесу.
Он приносит два небольших капкана и подает их мне:
– Это – на ондатру. Смажешь растительным маслицем, не
жирно, чтобы они не чуяли твой запах, зарядишь и положишь
какую-нибудь приманку.
– Куда?
– Вот сюда.
– Вот спасибо.
– Ни пуха, ни пера.
Дома я аккуратно заряжаю капканы, ставлю их в подполе на
кар-тошку, не забыв при этом положить в них приманку – два
малюсень-ких кусочка тушенки из последней банки.
А утром, едва продрав глаза, я ныряю в подпол и от моего
хорошего настроения не остается и следа: в один капкан крысы
засунули мыше-ловки и тем самым захлопнули его, и второй
тоже захлопнут. Когда я на кухне начинаю с большим интересом
разглядывать капкан, то обнаруживаю в нем отгрызанный
крысиный палец. Я снова протираю их растительным маслом и
отправляю на прежнее место.
Но неделю оба капкана стоят не тронутыми, и мне остается только
собирать погрызанную крысами картошку и сокрушенно качать голо-вой:
как бороться с этой напастью, я не имею ни малейшего понятия.
Придя с работы, истопив печь и поужинав, я вдруг вспоминаю
о Геше. Ушел и как в воду канул. Что с ним? На всякий случай я
на-кидываю в сетку прежний набор продуктов и‚ одевшись,
выхожу на улицу. С неба сыплет крупный снег, одинокие темные
фигуры про-хожих спешат по своим делам и‚ как всегда,
перебрехиваются наши лойгинские дворняги. Где-то в одном
конце поселка вдруг начинает звонко и яростно гавкать один
пес, его тотчас поддерживают сосед-ские друганы‚ и клубится
над поселком их дружная ругань. Через минуту она сходит на
нет‚ и вновь над поселком повисает темная тишина.
Геша сидит у своего стола в прежней позе‚ и на лице у него
прежняя непроницаемая маска.
– Присаживайся, – привстает он и с табуретки и протягивает
мне руку.
– Ну как ты?
– Все также.
– Продуктов в бартерном не получил, значит?
– Когда? Только в выходной. А он через три дня.
– Я вон тебе принес немного.
– Благодарю.
Я присаживаюсь на табурет и достаю сигареты:
– Кури.
– Благодарю.
– Геша, ты сколько уже отсидел в общем и целом?
– Семнадцать лет.
– Не надоело?
– Нет. Мне там лучше.
– Каждому – свое.
214
Геша вспоминает несколько эпизодов из своей прошлой
жизни, наполненных юмором и весельем, но мне, не смотря на
это, туда ни-сколько не хочется.
– Ну, я пойду, – встаю я и, попрощавшись, иду домой. Навстречу мне
спешит какая-то темная фигура, и когда мы сближаемся, я вижу
у товарища на плече ружье:
– На охоту?
Товарищ резко останавливается.
– Володя?
– Серега?
– Богатым будешь. К матери иду на Печеру. Волки к поселку
по-дошли, не слышал?
– Нет.
– Двух собак на Печере уже с цепи сняли.
– Дела.
– Мать у меня там живет на отшибе, боится, страшно. Вот я
ей ружьишко и несу.
– Ну, бывай.
– Бывай.
Лет десять назад в окрестностях нашего поселка тоже
появились волки. Но с собачками они разделывались иначе.
Зимой в лесу охот-ники бьют зайца. Делается это испокон веков
следующий образом: гончая охотничья собака берет след и
начинает гнать зайца. А заяц всегда бегает по кругу, чтобы в
один прекрасный момент мощным прыжком в сторону уйти со
свежей тропы и зарыться в снегу. А гончий пес продолжает
бегать по кругу по свежему заячьему запаху. Чтобы этого не
случилось, у тропы встает охотник с ружьем и поджидает зайца.
И в этом вся соль зимней охоты на зайца.
Волки это быстро поняли и внесли в этот план маленькое, но
су-щественное изменение: заяц шел по кругу, гончий пес бежал
за ним, охотник с ружьем в руках поджидал глупого зайца, а
волк, спрятав-шись у тропы впереди охотника, поджидал его,
пса. Все заканчивалось очень быстро: раздавался собачий визг‚
и на тропке оставались лишь следы крови да глубокий волчий
след, ведущий в чащу леса.
Однажды наш сосед‚ дядя Гриша Щербина‚ со своим верным
Бу-кетом попал в точно такую же переделку. Волку в тот раз,
правда, не повезло, поскольку Букет был мощным, здоровенным
псом, помесью гончей суки и какого-то забродного кабеля
неизвестной породы. Волку он не поддался и сцепился с ним не
на жизнь, а на смерть, пока дядя Гриша, мгновенно оценивший
ситуацию, бежал к ним, стреляя из ружья в воздух.
Спустя пару недель, бывалый и находчивый таежник
Василий, по кличке Теркин, подкараулил этого волчару и
завалил его. По какой-то неведомой мне причине он притащил
его домой, ошкурил и выбросил ободранное тело покойного в
канаву возле посадочной, аккурат на-против аптеки. Я утром
возвращаясь с работы, специально пошел той дорогой, чтобы
глянуть на этого волка. Он был и вправду здоров, даже будучи
без шкуры. Постояв немного у его туши, я поднял глаза и вдруг
увидел Букета. Он стоял метрах в двадцати за старым дощатым
сара-ем и смотрел на этого волка. Смотрел, вытянув шею,
настороженно
и удивленно, как будто хотел понять, что это за зверь такой, хотевший
несколько дней назад лишить его жизни.
Дома меня встречает Санька и радостно, выгнув спинку дугой,
трется о мой холодный валенок.
– Соскучилась?
– Мур, мур, мур.
– Я по делу ходил.
– Мур, мур.
– Проголодалась, что ли?
– Мур.
–  Сейчас я тебя покормлю, заменю опилочки в твоем туалете
и полезу в подпол, где мне надо заделать чем-нибудь крысиную
нору, поскольку ветошку мою они куда-то утащили. Уж не гнездо
ли для молодого пополнения готовят?
На холодной веранде, куда я забрел в поисках чего-нибудь
подхо-дящего для крысиной дыры в подполе, на глаза мне
попадается банка с солидолом. А что если этим солидолом
залепить? Попробую, – будь что будет. И я при помощи лучины,
отщепленной от полена ножом, замазываю отверстие.
В кузнице до обеда‚ закончив ковать ломы для дорожных рабочих, вторую
половину дня я посвящаю самообразованию. То есть беру прутки
и детали разных марок стали и пробую по искре определить их
марку. Но марку по искре определить совершенно невозможно, а
вот класс – по-жалуйста. Многочисленные светлые звездочки дают
углеродистые стали без легирующих элементов.
Самозакаливающиеся стали дают красную искру, но какая из них R-
18‚ а какая – Р6Ф5‚ тоже не разобраться. Стали‚ легированные
хромом и прочими добавками‚ дают желтую искру. Но это при
условии, что детали, которые я подвергаю точке на точиле не
старье, пролежавшее достаточное количество времени в куче
металлолома либо в земле, а новенькие или покрытые слоем
масла‚ и по этой причине их еще не тронула коррозия. Ржавчина
окрашивает искру в желтый цвет,
и ошибка при определении класса стали здесь гарантирована.
216
– Ну, ладно, что есть – то есть, – выключаю я точило и приса-
живаюсь на диванчик. А в глазах моих еще минут десять
мелькают разноцветные звездочки. Мысли мои витают вокруг
завтрашнего рабочего дня. Чем займусь я с утра? Сделаю
гвоздодер механику Кузгузскину, он сегодня заходил после
обеда и уведомил меня об этом. Что еще? Тормозные
колодкиXто у меня имеются в каком ко-личестве? Ого, – два
комплекта, значит‚ могут и подождать. Ах да, кочегары просили
сделать колун, я что-то про него совсем забыл.
А дальше? А дальше видно будет. А сейчас уже время
собираться домой. Я еще раз окидываю взглядом свою кузницу,
весь подкла-дочный инструмент на месте, шлак вынесен, уголь
в достаточном количестве лежит справа от горна – хватит на
целый рабочий день. Батареи отопления работают, и от них в
кузнице всегда тепло и уютно, крыша по весне не потечет, а вот
стены надо бы побе-лить, уж слишком закоптились. Да и молот
помыть дизтопливом не мешало бы.
Дома я рывком открываю крышку подпола и вдруг чувствую в
спи-не адскую боль и выпрямиться уже не могу. С превеликим
трудом я добираюсь до дивана и с превеликим трудом занимаю
более-менее удобное положение – буквой «зю» в сидячем
положении.
Таким и застает меня забежавший в гости Коля Щербина.
– Ты чего‚ сосед?
– Спина, – задавленно хриплю я в ответ, держась рукой за
поя-сницу.
– На работе что ли прострелило?
– Не-а, в подпол полез, капканы проверить.
– Поймал хоть одну?
– Не-а. Не хотят они в них лезть.
– Веток хвойных наломай за кузницей, масло сними начисто и
натри хвоей.
– Думаешь, поможет?
– Не знаю. Мишу Геца они так достали, что он поймал одну крысу, облил ее
бензином, поджег и отпустил.
– И далеко убежала?
– Нет, тут же под дом нырнула.
– А Миша что?
– Миша закричал: «Зоя, подь сюда! Сейчас сгорим!». Она его
по-том чуть не убила.
– Ого!
– Ты вот что‚ сосед, давай‚ как можешь, выпрямляйся и ложись на спину, а я
тебе сейчас спину помассирую, так оно может и поможет.
И действительно после получасового массажа с дивана я поднялся уже
почти как молодой, и Коле крепко-крепко пожал руку за это.
– Спину погреть тебе надо.
– Как?
– Да очень просто! – воскликнул кочегар Виктор, когда я на
сле-дующее утро, зайдя к нему попить чайку, поведал о своей
беде. – Электросваркой. Мы в лагере только так спины лечили,
потому что большеXто было и нечем.
Шура Матанин с большим удивлением выслушал мою просьбу
и добросовестно спалил целый электрод в полуметре от моей обна-
женной поясницы. И ведь помогло.
– Ну что‚ Санька, молочко будешь? – придя домой с
бидончиком молока, который мне посчастливилось добыть в
бартерном магазине, спрашиваю я котейку.
– Мяу.
– Ну-ка, ну-ка, попробуй. Ого, понравилось. Ну, давай я тебе
еще подолью. А вот еще селедки принес. Сейчас замочу ее в
водичке, и уже завтра ты сможешь поесть рыбки.
– Мяу.
– Ну что‚ посмотрим капканы?
– Мур.
А в обоих капканах сидит по крысе с вытаращенными
мертвыми глазами и оскаленными зубами. Вот это да! Я с
капканами в руках выхожу на крыльцо и извлекаю из них
добычу. Первая крыса берется за длинный серый хвост,
раскручивается над головой и удачно при-земляется за баней. А
вот вторая срывается и летит в огород к соседке Августе.
– Да и фиг с ней, – провожаю я ее полет взглядом и тут же
возле крылечка чищу капканы сначала снегом, а потом
протираю ветош-кой, смоченной в растительном масле. Капканы
я снова устанавли-ваю на картошку, а отверстие в углу
замазываю все тем же солидолом, потому что у меня возникла
великая уверенность в том, что крысы, пробираясь через его
вонючую липкую массу, забили себе ноздри солидолом,
потеряли обоняние и вляпались в Колины капканы, как кур во
щи.
И действительно, последующая неделя полностью
подтвердила мое предположение: в капканы попались еще
четыре крысы и их набеги на мою картошку на этом
закончились. Капканы я продержал в подполье две недели – на
всякий случай, –а потом убрал их.
– Санька, – шесть ноль в нашу пользу.
– Мур, мур.
218
* * *
Санька, уже значительно подросла, носится по огороду за
какойXто мухой, а соседский сибирский кот наблюдает за ней‚
сидя на заборе. Еще зимой я видел, как он по снегу, которым я
облепил дом аж по самые окна, взбирался к окну и подолгу
разглядывал свою новую со-седку. Сначала Санька его
чуралась и страшно шипела на него через стекло, а потом‚
видимо‚ привыкла‚ и они уже подолгу сидели так напротив друг
друга.
По деревянным мосточкам неспешно идет Шурик Казаков. Зави-дев меня‚
он в приветствии поднимает свою мозолистую руку и‚ чер-тыхаясь‚
перебирается через дорогу, залитую свежей липкой грязью.
– Здорово‚ Володя, ты хоть досочку бросил через дорогу, что
ли.
– Пойдешь обратно, я сам лягу поперек дороги перед тобой.
– Слушай, у твоей матери огород уже подсох. Он же у нас на бугре.
– Ну да. Лошадь уже заказали. Через неделю пахать будем.
– Ты?
– Да ты что! Отродясь этим не занимался.
– А может, попробуем в понедельник у вас на огороде мой плужок?
– Думаешь, будет пахать?
– Хотелось бы надеяться.
– Ну ладно, в понедельник я дома. Приходи вечером часам к
ше-сти и привози свой плуг. А завтра я‚ наверно‚ буду навоз из
хлева до-ставать. Чаем не угостишь?

 

Глава III


Хлеб наш насущный

 

В свой первый отпускной день, который приходится на среду,

 

я просыпаюсь в шесть часов утра. Первым делом бросаю взгляд

 

в окно – погодка что надо‚ и на небе ни облачка. Быстренько

 

завариваю кружку чая и‚ одевшись в легкую спецовочку, сажусь

 

за стол завтракать. А мой завтрак уже много лет включает в

 

себя только вот эту кружку чая с си-гареткой вприкуску.

 

Мой пестерь собран‚ как и полагается в таких случаях‚ еще с

 

вече-ра – литровый бидончик-побирушка, самодельный

 

жестяной котелок, горсть чая, хлеб, сало. Сверху лежит

 

водонепроницаемая штормовка на случай дождя. Рядышком

 

стоят старенькие, но еще довольно хо-рошие сапоги-бродни.

 

Попив чайку, я одеваюсь, одеваю на плечи легкий пестерь и

 

без пятнадцати семь выхожу из дому. На посадочной, как всегда

 

по утрам‚ неразбериха и толкотня.

 

– Братцы, не подскажите, которые тут вагоны идут на

 

двенадцатую ветку!

 

– Кажись‚ первыми стоят. За клюквой?

 

– За клюквой.

 

Две женщины, стоящие чуть поодаль, одетые по-походному

 

и с рюкзачками за плечами‚ вступают в разговор:

 

– Мы позавчера и вчера туда ездили. По полтора ведра набрали.

 

– Клюквы сей год много там.

 

– Мне-то хватит.

 

– А вы там не были, что ль?

 

– Ни разу.

 

– Ой, болоту конца и края нет. С вагончика сходит целый отряд, а на

 

болоте так никого и не видать.

 

 

 

Одна из женщин, закутанная по-простецки в теплый платок‚ смо-трит на

 

часы и спохватывается:

 

– Ой, скоро уж пойдет.

 

Они спешат вперед по посадочной и исчезают в тамбуре

 

предпо-следнего вагончика. Судя по его обшарпанному виду и

 

новенькой деревянной раме со стеклами в центре, это и есть

 

наш вагончик, ко-торый прицепляют к рабочему специально для

 

ягодников. Я спешу вслед за ними и втискиваюсь внутрь через

 

узкую металлическую дверь с выдранными внутренними

 

замками и ручками. Вагончик полон. Оглядываю лица людей и

 

не вижу ни одного знакомого. Это меня не радует, поскольку на

 

двенадцатой ветке я еще ни разу не был, а мне обязательно

 

надо упасть кому-нибудь на хвост. Заметив свободное место в

 

углу, я спрашиваю у паренька, по виду моего ровесника:

 

– Не занято?

 

– Нет. Падай.

 

– Слава Богу, – снимаю я пестерь с плеча. Паренек с

 

интересом разглядывает его:

 

– Легкий?

 

– Девятьсот граммов.

 

– Ведра на четыре.

 

– Тридцать шесть литров.

 

– И где купил?

 

– В Киземе.

 

– В Киземе? – переспрашивает парень. Я догадываюсь, что он не местный,

 

присаживаюсь рядом с ним и протягиваю руку:

 

– Володя.

 

– Костя.

 

– Откуда?

 

– Из Питера. Приехал вот клюквы пособирать.

 

– Первый раз на болото?

 

– Обижаешь. Уже четвертый.

 

– Как оно?

 

– Как обычно. Поначалу прибился к женщинам и первые два

 

дня собирал ягоды чуть поодаль, держа их в поле зрения.

 

Сейчас освоил-ся. Хожу уже один. Дело-то привычное – у нас же

 

Карелия рядом. Там клюквы тоже полно, правда‚ такого

 

огромного болота я не видел нигде: конца и края нет. Ты

 

местный?

 

– Да. Только вот на двенадцатой ветке еще не был ни разу.

 

– Ничего. Пойдем со мной, а то одному и скучновато‚ и

 

немножко жутковато.

 

– Договорились.

 

За разговорами наши вагоны какXто незаметно сворачивают

 

с ма-гистрали на ус‚ и их бег существенно замедляется. Легкий

 

тепловоз ТУ-6А, то поддает газку на хорошем и ровном участке

 

дороги, то сбрасывает скорость до минимума на перекосах или

 

расшитых местах. Вагончик в это время медленно

 

переваливается с боку на бок, его обитатели начинают

 

тревожно переглядываться, и разговоры сразу же затихают.

 

Ветераны время от времени напряженно вглядываются вперед

 

через грязные стекла окон.

 

– Вот за этой вырубкой перелесок, а там‚ считай‚ уже приехали.

 

– Собирайся, Михайловна, уже приехали.

 

– Так скоро?

 

Костя, видя мое беспокойство, кивает на засуетившихся женщин:

 

– Подождем. Пусть выйдут.

 

Наконец вагон, дернувшись несколько раз на сцепках,

 

замирает на месте. Мы выходим в тамбур последними и

 

спрыгиваем в мягкий мох. Я обозреваю окрестности – справа и

 

слева мелкие перелески, а меж-ду ними – уже полоса болота с

 

редкими и низкорослыми соснами. Посреди этой полосы видна

 

широкая тропа, хорошо умятая много-численными ногами

 

ягодников. И к ней уже небольшими группами спешат ягодники,

 

в основном женщины. Костя закидывает рюкзак за плечи и

 

направляется к тропе, а я топаю за ним. Ноги выше щиколот-ки

 

утопают в мягком пружинящем мху. Пройдя метров двести, я

 

оста-навливаюсь и замираю – впереди только болото.

 

Нескончаемый ковер зеленого мха с редкими чахлыми

 

деревцами – то тут, то там. Голова моя невольно

 

поворачивается назад в поисках приметного ориентира, по

 

которому мы будем возвращаться назад. Есть. На высокой

 

сухос-тоине чуть левее лениво полощется белая тряпка

 

немалых размеров. Это хорошо. Ведь стоит отойти от окраины

 

болота вглубь метров на пятьсот, и эти мелкие перелески

 

исчезнут за болотным маревом.

 

Моя мама по осени ходила за клюквой с подружками на

 

болото, расположенное на четвертом километре по

 

магистрали. И брала меня, мальчишку‚ с собой. И всегда они,

 

выйдя к болоту, первым делом разве-шивали светлые

 

газетные листы на деревьях: где повыше, где пониже. Чтобы

 

знать, где тропинка, ведущая к УЖД. Я, как и все,

 

добросовестно собирал клюкву, не смотря на то, что ноги в

 

резиновых сапогах даже с теплыми носками, жутко замерзали

 

к концу дня, а пальцы рук то

 

и дело приходилось согревать своим дыханием. Но, не смотря на

 

это, я всегда был доволен тем, что мне удавалось насобирать

 

несколько литров клюквы. И еще мама летом брала меня с собой

 

за черникой. Правда‚ через несколько лет я эту чернику так

 

возненавидел, что никогда не собираю

 

и не ем ее до сих пор.

 

 

 

Выйдя к болоту, женщины маленькими группками расходятся

 

в разные стороны, а Костя ведет меня вглубь болота, метров

 

через пятьсот он оглядывается на меня:

 

– Вот от этой коряги забираем строго вправо вон до той сосны.

 

– А дальше?

 

– А дальше начинаются ягоды.

 

Пока мы брели по болоту, я беспрестанно косил взглядом по

 

сторонам и видел только редкие краснеющие клюквой кочки. У

 

сосны Костя останавливается, снимает рюкзак с плеч и, по-

 

копавшись в нем, достает газету, которую закрепляет на острых

 

сучках дерева:

 

– Это наш бивак. Снимай пестерь, перекурим и вперед. Я ставлю пестерь в

 

мягкий мох и плюхаюсь на него задом.

 

– Лепота.

 

Костя достает из рюкзака пакет и какой-то замысловатый агрегат,

 

невидимый доселе мною ни разу:

 

– Комбайн.

 

– Дай гляну. Ого, самодельный.

 

– Нашел на болоте под Питером.

 

– А как он?

 

– Увидишь. Ну что, пошли?

 

Мы проходим метров сто, и я восторженно замираю: передо

 

мной огромная поляна густо-густо красной ядреной клюквы.

 

Поначалу я присаживаюсь у высокой кочки на корточки на

 

четвереньки, вешаю побирушку на шею и начинаю брать ягоды

 

двумя руками, как в детст-ве приучила меня мама. Но скоро ноги

 

затекают и я, выпрямившись во весь рост, разгибаю голенища

 

сапог. И плюхаюсь на колени. Вот так-то оно гораздо удобней, и

 

колени не вымокнут‚ и ноги не устанут. Набрав свой бидончик

 

емкостью три литра, возвращаюсь к пестерю и высыпаю ягоды.

 

Ягоды – все как на подбор – крупные и темно-виш-невые. Затем

 

выкуриваю с великим наслаждением сигарету и снова

 

принимаюсь за работу.

 

Когда я в следующий раз возвращаюсь сюда с полным

 

бидончи-ком, вижу, что рюкзак Кости приобрел округлые формы.

 

Сколько же он набрал этим своим комбайном? Когда я

 

возвращаюсь с пятым бидончиком, Он из пакета высыпает в

 

рюкзак клюкву, смотрит на часы и щурится:

 

– Три часа. Выходим. Сколько набрал?

 

– Полтора ведра. А ты?

 

– Ведра три. В прошлый раз у меня было столько же. Ну что,

 

пошли?

 

Когда мы выходим к УЖД, я чувствую, что желудок мой

 

начинает подсасывать. Я быстренько ломаю сухие нижние ветки

 

с елей, развожу небольшой кострик и спешу со своим котелком

 

обратно к тропке, где под разлапистой могучей корягой

 

заприметил чистую воду. Котелок мой, подвешенный на

 

рогатине над костерком‚ быстро закипает. Я бросаю в него

 

щепоть чая и ставлю в мох:

 

– Ну что, поклюем?

 

– Поклюем.

 

Неподалеку на сухой валежине сидят уже несколько женщин и пе-

 

рекусывают, чем Бог послал. Они и усталые‚ и довольные.

 

– Кружка есть?

 

– Нет.

 

Я отливаю чаю себе в кружку и протягиваю котелок Косте:

 

– Дуй так.

 

Он с удовольствием пьет чай, шумно отдуваясь. Затем, опорожнив его,

 

блаженно вытягивается в мягком мху:

 

– Лепота.

 

– Девки, чай будите пить, – окликаю я женщин. Они почему-то

 

переглядываются и та, что с краю‚ идет к нам.

 

– Вон под той корягой чистая водичка, – показываю я ей пальцем

 

в направлении тропы, – набирай котелок и к костерку.

 

– У нас чая нет, а горяченькогоXто‚ ох как хочется.

 

– Дадим.

 

Девчушка, одетая как и мы по-походному, – в резиновых са-

 

погах, брюках и старенькой теплой куртке, – приносит воду, до-

 

жидается‚ пока она закипит, забулькает в котелке чаек‚ и уходит

 

к женщинам.

 

Когда подходит тепловоз с вагончиками, костерок наш уже

 

тща-тельно затоптан, и мы стоим у обочины в рядок. В вагоне

 

нас уже поджидают ягодники, проехавшие дальше и

 

собиравшие клюкву возле делянок. Все веселы, возбуждены‚ и

 

каждый спешит поделиться под-робностями прошедшего дня.

 

Вдруг вагон бросает в одну сторону, затем резко в другую,

 

раздает-ся грохот, и мы летим со своих уютных мест друг на друга.

 

Раздаются женские крики и хрипловатый мужской мат.

 

– Ой, что это?!

 

– Михайловна, слезай с меня, люди ж кругом…

 

Я успеваю схватить свой пестерь, летящий на меня и вижу

 

Костины выпученные глаза.

 

– Вагон грохнулся, – успокаиваю я его, – ты тут сиди, а я

 

пойду, гляну, что там.

 

 



 
Besucherzahler Beautiful Russian Girls for Marriage
счетчик посещений