Глава I Надо жить

Поздним февральским вечером, когда наш северный поселок, именуемый Лойга, жарко натопив печи и похлебав щей, кто с мясцом,

кто с одной кислой капусткой, готовится ко сну, я открываю дверь своей однокомнатной квартиры. Лицо мне обдает ледяным нежилым холодом и, включив свет на кухне, я оглядываю свое жилище, покину-тое мной, моей женой Ириной и ее маленьким сыном Мишкой пару месяцев назад.

На кухне у стены стоит небольшой кухонный столик, пара табуре-ток, в углу у окна – газовая плита, на стене у входной двери – добротно оббитый дерматином с утеплителем умывальник с полочкой и неболь-шим зеркальцем, а справа от стены – резная вешалка, сработанная золотыми руками Коли Бушковского. Я прохожу в комнату, – мамин диван, мамин шкаф и мамина кровать уютно расставлены вдоль стен,

у окна стоит мамин стол, на котором зияет серым немым экраном черно-белый телевизор «Рекорд». Рядом с ним – мой прекрасный проигрыватель «Элегия-101» с набором пластинок в количестве ста пятьдесяти штук и двухкассетный магнитофон.

Все это я перевез сюда с Шуриком Казаковым и двоюродным братом Колей Ворониным еще вчера из нашего нового жилища – ру-бленного бревенчатого дома, стоящего на краю поселка, купленного два месяца назад за миллион двести рублей в рассрочку.

вновь надеваю теплые суконные рукавицы и выхожу на ули-цу. Небо затянуто мрачными угрюмыми тучами, редкие фонари на фонарных столбах сияют холодным белым светом, кое-где светятся окна домов, и то там, то тут перебрехиваются наши лойгинские двор-няги. В дровеннике почти на ощупь набираю полную охапку дров и, отдуваясь, несу ее в дом. Надо истопить печь, поскольку ночевать

мне сегодня придется здесь. Набиваю печь дровишками, открываю заслонку, и через несколько минут в печке уже весело гудят и потре-скивают дрова. Примерно через час, когда в квартире становится уже достаточно тепло, я снимаю с себя теплую ватную фуфайку и вешаю ее на вешалку. Мой желудок начинает посасывать, а мой мозг начинает потихоньку выходить из оцепенения.

– Надо чего-нибудь съесть, Владимир, – говорю я сам себе. В ку-хонном столе нахожу трехлитровую банку, заполненную до половины ячневой крупой. Вслед за ней извлекаются из стола еще две трехли-тровые банки с сушеными грибами, которые заготовила когда-то мама. В маленьком погребке сиротливо стоит деревянный ящик, заполненный до половины мелкой картошкой величиной с грецкий орех. Вот и все мои припасы. И если учитывать то, что зарплату нам не давали уже три месяца, то картина получается не очень уж и веселая. Я ставлю на раскаленную плиту кастрюльку с водой, аккуратно и очень добросовестно чищу с пяток картошины, опускаю их в воду, а мысли уносят меня в осень прошлого 1993 года.

Дела в нашем леспромхозе шли все хуже и хуже, то есть мы, по-прежнему заготавливали лес, в объемах, конечно, гораздо меньших, чем в еще в неразвалившемся Союзе, но лес наш был уже не очень-то кому и нужен, – то есть сбыта не было. А раз не было сбыта, то не было

денег. В начале прошлого года нам еще выдавали поначалу какие-то гроши, а к концу года мы уже и забыли, как выглядят новые российские дензнаки. Но все мы верили, что это когда-нибудь закончится, и поэтому продолжали жить, играли свадьбы, правда, куда более скромные, ездили в отпуска на взятые в долг или же сэкономленные деньги, рубили бани

стайки, заводили скотинку и пили все, что горит синим пламенем.

я с моей женой Ириной, красавицей и умницей с высшим образова-нием, прожив три года в однокомнатной квартире, загорелись желанием купить дом с баней, стайкой, прудом и огромным огородом. К этому времени, поскольку она нигде не работала и получала от государства скудную пенсию по инвалидности, мы уже продавали в поезде то пирож-ки, то грибы-ягоды, дабы иметь хоть какие-то наличные деньги. То есть имели уже кое-какой опыт коммерции, удивительно быстро набирающей обороты.

– Ну что, попробуем? – обратился я к жене, вернувшись из конторы УЖД, где мне уже к концу отпуска внезапно выдали восемьдесят тысяч отпускных и шмякнул толстую пачку российских дензнаков на стол.

– Давай, – согласилась она и обвела своими бездонными зелеными глазами наше маленькое жилище, – а то смотришь на это и… как серпом по яйцам.

Мы поднапряглись, поджались и собрали еще столько же денег, на всю сумму купили в городе Котласе на хладокомбинате несколько коробок мороженого и продали их в нашем поселке всего за пару дней. Выручка составила триста двадцать тысяч рублей. От этих быстрых и легких денег голова моя пошла кругом, а у Ирины, как я понял спустя два месяца, как говорят в народе, – снесло крышу напрочь. Эти легкие денежки нас и развели.

Когда моя похлебка из картошки, ячневой крупы, сухих грибов

без соли доходит до полной готовности, я наливаю себе миску и съе-даю ее всю, без остатка и без хлебушка.

эту ночь я так и не уснул и, проворочавшись с боку на бок до самого утра, вырвал из своего сердца вместе с кровью свою Ирину раз

навсегда. А потом пошел на работу. В свою кузницу.

Маленький узкоколейный вагончик зеленого цвета стоит возле посадочной, сколоченной из доски-пятидесятки. Станционный те-пловоз ТУ-7 № 2, прицепленный к нему, дымит из выхлопной трубы сероватым дымком, а возле вагончика, как всегда, – дорожные ра-бочие, работники подвижного состава и нашего депо, где я сейчас и работаю. Аккумуляторщик Саша Букарев, огромный и неспешный, одетый в валенки с галошами и черную ватную фуфайку, протягивает мне свою мужественную руку:

– Кузнецу привет.

– Здорово, Саша.

Я достаю из пачки «Прима» предпоследнюю сигарету и, повернув-шись к холодному ветру, чиркаю спичку и с наслаждением закуриваю.

– Тяпку бы хорошую сделать, из чего не подскажешь? – медленно

задумчиво тянет Саша.

– У меня в стоге есть полотно с пилорамы, – выпускаю я дым в сторону, поскольку он не курит, – приходи, отрублю кусочек. Я себе осенью такую же сделал. Попробовал на грядке – в землю идет, – аж сердце заходится от счастья.

– Добро, к обеду загляну на огонек.

Раздается свисток тепловоза, и мы с ним перемещаемся с поса-дочной в тамбур вагончика. Дорога от посадочной до диспетчерской занимает около десяти минут, и за это время мы с Сашей делимся лойгинскими новостями и успеваем обсудить великое множество проблем. Спрыгнув с подножки в снег, я по старой привычке бросаю взгляд в сторону «Двойки» – кто же там диспетчер? А с подножки

«Двойки» с громким «ой!» неловко летит в снег Люся Кондратьева, а за ней ее неизменная стрелочница Тоня Дрожжина.

Кузница моя, облезлая и грязная, стоит в сторонке от депо и вплот-ную примыкает к кочегарке. Возле сваленного с МАЗа воза осиновых хлыстов топчется знакомая суховатая фигура Шурика Казакова.

– Шурик, как селявуха!

– Че?

– Как сам?

– Нет, ты только посмотри на это! – вместо ответа полным возму-щения голосом вопрошает Шурик и кивает в сторону воза, – и этой сырой осиной я сегодня буду топить котлы и подниму температуру до шестидесяти градусов, как этого хочет Кургузкин?

– Ну да.

– А вот это он видел! – Шурик снимает с руки теплую рукавицу

его рука с мозолистой фигой, уверенно и точно направляется в сто-рону депо, где находится кабинет нашего механика Саши Кургузкина, бывшего машиниста ТУ-7 № 8, а морозный воздух сотрясают жуткие матюги. Я быстренько семеню в сторону кузницы, снимаю замок с входной двери, включаю свет и, невольно поежившись от могильно-го холода, окидываю взглядом помещение: металлический стол, увен-чанный слесарными тисками, кузнечный горн с широким колоколом, электрическое точило, пневматический молот серого цвета, огромная железная печь у окна, которую мы со сварщиком Шурой Матаниным сварганили на прошлой неделе.

Еще в прошлую зиму, когда здесь работал кузнец Леша и его мо-лотобоец Витя Григорьев, кочегар, дежуривший в один из выходных в гордом одиночестве, напился до потери пульса, топки его потухли

остыли, и водичку в трубах отопления депо и нашего, и лесопунктов-ского гаражей и кузницы прихватило морозом. За неделю бешеной работы удалось восстановить отопление в депо, а на гараж и кузницу махнули рукой:

– Летом сделаем, когда будет тепло.

Но, как ведется на Руси из века в век, вспомнили об этом только поздней осенью, когда вновь грянул мороз и опять махнули рукой:

– Летом сделаем, когда будет тепло.

Я распахиваю дверцу печи, бросаю туда несколько поленьев, сма-чиваю в дизтопливе кусочек ветоши и затопляю печь. Затем включаю поддув горна, и кучка каменного угля, тихо тлевшая всю ночь, начи-нает потихоньку дымиться. Дымок этот становится все гуще и гуще, и наконец языки горячего пламени начинают пробиваться сквозь

некрупные куски угля. Старенький закопченный чайник водружается сверху на печь, и я присаживаюсь на деревянный диванчик.

Дверь кузницы с треском распахивается, и я слышу довольный голос Шурика Казакова:

– А вот это ты правильно делаешь. Когда чайничек закипит, хватай его и прилетай в кочегарку ко мне, а то у тебя здесь дубарина, – и дверь снова захлопывается.

Когда из носика чайника появляется струя белесого пара, я наде-ваю на руку толстую рукавицу, чтобы не обжечься о горячую дужку чайника, и вместе с ним отправляюсь к Шурику, где оказываюсь в чи-стой теплой и светлой кочегарке. Шурик стоит у деревянного столика

выгружает из сумки небольшие сверточки:

– Чаек, сахарок, все как у людей, Володя.

– Чаек – это хорошо, – проглатываю я слюну, – с утра я попил дома только тепленькой водички.

– Не горюй. Был бы жив, а жизнь наладится.

После горячего сладкого чая настроение мое резко меняется и я, закурив свою последнюю сигаретку, встаю с табуретки:

– Пойду к себе.

– Чем заниматься будешь?

– Да надо бы дорожницам ломы оттянуть, принесли вчера вечером штук восемь.

– Ответ неправильный, Володя. Тебе сейчас надо думать о хлебе насущном, а не о ломах.

– Верно, ты глаголешь, Шурик, – задумчиво чешу я макушку головы. В кузнице на диванчике меня поджидает дорожный мастер Зина Июсупова.

– Зина, сейчас я ломы твои быстренько заправлю.

– Ничего, ничего, я подожду.

Я открываю заслонку поддува и включаю воздушный насос. Став-лю возле горна подставку и один за другим ввинчиваю в раскаленные угли все восемь ломов. Зина встает с диванчика:

– Вовка, а ты мне тяпочку не сделаешь?

– Сделаю к вечеру.

– Мне нужна такая же, как ты себе осенью сделал.

– Понял, Зина. Плата – сигаретами.

– Хорошо. После обеда зайду и принесу тебе две пачки, хватит?

– Хватит.

С ломами я расправляюсь в течение получаса и, сняв фуфайку, устало присаживаюсь на диванчик. Снова хлопает входная дверь, и в кузнице вновь появляется Шурик Казаков.

– Закурим, – достает он из пачки сигарету.

– Премного благодарен.

Мы пускаем дым, кто кольцами, кто тонкой тугой струей и молчим каждый о своем.

Два с половиной месяца работаю я здесь. А началось все чуть больше года назад, когда на УЖД зарплата резко упала. Две бригады, состоящие из нескольких тепловозов каждая и зарабатывающие стабильно рублей по 400–500, в течение нескольких лет, работающие на вывозке леса, стали вроде бы как и не нужны. К этому времени экипаж нашего ТУ-7 № 5 значительно обновился. Михалыч вышел на пенсию, Витя Григорь-ев, выработав необходимые для досрочной трудовой пенсии двенадцать с половиной лет, ушел работать в кузницу УЖД молотобойцем, а на их места, немного поработав, пришли Валера Смирнов, Ваня Гусев и я, не-вольно оказавшийся бригадиром, взял хорошего и надежного парня Колю Мельничука и моего кумира детства Валеру Кушнира. Валера долгое время работал на Нижнем складе, в том числе и машинистом теплово-за ТУ-6А. К нам на УЖД он пришел после тяжелой операции и работал кондуктором. В первую нашу смену, глядя на него, совсем беспомощного, становящегося на колени, чтобы перебросить балансир стрелочного перевода, я, конечно, не обрадовался такому помощнику, но ведь это же был Валера Кушнир, имя которого было на устах всех мальчишек нашего поселка и произносилось всегда с огромным уважением:

– Нет, ты видел? Вчера на танцах один выстоял против двух сезон-ников в драке.

– Кремень – парень.

– Вовка, я сейчас видел Валеру Кушнира. Идет такой на танцы

болоньевом плащике. У тебя хлеб с маслом?

– Не-а, – с маргарином.

– Делись и айда в клуб. Ой, что там будет сегодня!

Постепенно мы с Валерой разговорились, быстро нашли общий язык

крепко подружились.

– Валера, как так тебя в таком состоянии вытолкали на работу?

– Сказали, здоров.

– Вот твари.

Некоторые над Валерой хихикали, некоторые говорили мне, что, дескать, зачем просишь к себе в смену его кондуктором, но я на это не обращал внимания, потому что знал, что ему работать со мной гораздо легче, я никогда не сетовал на его медлительность, на его способность за-сыпать в самое неподходящее время, на его беспомощность. Постепенно состояние Валеры улучшилось, и когда на нашей «Пятерке» освободилось место машиниста тепловоза, я взял его к нам в экипаж, даже вопреки

воле начальника УЖД. А позже, по этой по самой причине, мне пришлось уйти с УЖД на Нижний склад, где зарплата к тому времени, была зна-чительно больше. Уходя, я сказал ребятам:

– Я вернусь сразу же, как только у нас сменится начальник. А сказал

это очень уверенно, так как начальники УЖД менялись каждые два года стабильно.

Поначалу работа на разделочной площадке мне безумно нравилась – зацепил крючком бревнышко, скатил бревнышко. И все. И не надо думать о ремонтах, разбитой вдрызг дороге, о плане и нет тебе бессонных изма-тывающих ночей и нет никаких аварий. Все просто – зацепил бревнышко, скатил бревнышко. К тому же зарплата была поистине щедрой. Затем и на Нижнем складе ее стали потихоньку урезать, и поэтому трижды вспыхивали стихийные забастовки. Директор леспромхоза Слава Крути-ков, бывший мастер участка, выбранный на эту должность всенародным голосованием, дважды приходил к нам, выслушивал наши возмущенные требования и обреченно махал рукой:

– Пусть будет по-вашему. Но учтите, мы все деньги проедим.

В третий раз зарплату нам так и не прибавили, и трехдневная заба-стовка как-то сама по себе сошла на нет. К этому времени я уже успел взять в леспромхозе беспроцентную ссуду и купить в подсобном хозяйстве Шевелевка молодую, но стельную коровку. Дома у меня работы значи-тельно прибавилось, а вот силенка от монотонной тяжелой физической работы быстро убывала. Теперь я восстанавливался только к концу второго выходного дня и, ложась спать, с ужасом думал, что завтра мне надо чуть свет опять бежать на Нижний склад и швырять, швырять

швырять тяжеленные бревна в накопительные карманы. Ребята на площадке работали в основном молодые, а мне уже шел четвертый де-сяток лет, и с работы они спешили веселой гурьбой, а я тащился далеко позади, еле передвигая ноги. Дома я ужинал и без сил падал на диван. А ночью в моей голове опять грохотали транспортеры площадок, летели бревна в накопительные карманы, и я просыпался среди ночи в холодном липком поту.

Жуткое лето 1993 года мне, конечно, будет помниться всю мою оставшуюся жизнь. Мы косили траву на соседней железке дорожной станции Уфтюга в поймах одноименной речки. А когда наше сено почти подсохло, и надо было ехать туда, перевернуть и уже убирать его сначала в копны, а потом в зароды, зарядили дожди, вода в Уфтюге поднялась

унесла наше сено к едрене фене.

потом умерла моя мама. Последнее, что она видела в своей жизни, выйдя на крылечко, это – нашу родную улицу, залитую солнечным светом

меня, тощего и вымотанного, спешащего к поезду с косой на плече.



 
Besucherzahler Beautiful Russian Girls for Marriage
счетчик посещений