– Нина, у моей жены сегодня день варенья! Отоварь мне талоны без очереди!
– Что? Пошел на хер отсюда!
– Но ты, морда! Убери свои клешни!
– Нина! Здравствуй, подружка! Да, да – на все.
– А что конторским можно без очереди?! Тогда и мне на все та-лоны!
– Ты ручонки-то не тяни! Не то ноги протянешь!
Когда подошла очередь моего сезонника, он, мокрый и полузадох-шийся, с трудом вытащив из внутреннего кармана куртки драгоцен-ные талоны на водку, протянул их продавщице Нине Чудакиной:
– На все, родная.
Нина, совершенно к этому времени измотанная, взяла их в руки, развернула и протянула парню обратно:
– Это талоны на масло.
– Что? – побледнел пацан, недоверчиво разглядывая свои тало-ны, – Я что же их перепутал? – и из его глаз брызнули слезы. Надо же такому было случиться – в спешке перепутать талоны?
Но от того, что водки пить стали меньше, жить мы стали хуже, потому что Раиса Максимовна, руководящая доселе только своим по-датливым супругом Михаилом Сергеевичем, стала руководить и стра-ной, не смысля при этом в экономике ни шиша. И трудящиеся нашего поселка, быстро смекнувшие, что из этого ничего не получится, начали рубить хлева и обзаводиться скотинкой. А чтобы было жить все-таки немножко повеселее, поначалу скупили в аптеке и выпили все запасы муравьиного спирта, окрестив его «Мурашики». Затем добрались до «Стручковой настойки», «Йода», «Зеленки». В то время из-за дефици-та сахара в редких домах стоял запах ядреной русской браги, но и здесь выход был найден. Трехлитровые банки с яблочным соком, сиротливо пылившиеся на полках во всех без исключения магазинах, вдруг стали пользоваться повышенным спросом. И скупали их преимущественно мужики.
– Нинуля, будь добра, подай мне пару баночек моего любимого яблочного сока.
– Держи, Витаха, свой любимый сок. Твой сосед утром купил целых четыре банки. Зачем?
– У него сегодня именины. Сама понимаешь, водки – нет, будут пить только сок.
– У тебя именины?
– Нет. Через неделю у моей любимой тещи. Так что давай мне еще две банки, чем мы хуже их?
Ларчик открывался просто. Принеся домой яблочный сок, товарищ вскрывал все банки разом, бросал в них по щепотке дрожжей, натяги-вал на каждую баночку тонкую медицинскую перчатку. Сок начинал бродить, перчатка постепенно надувалась, а затем опадала, что означало – зелье готово.
Но потом пропал с прилавков и яблочный сок, и дрожжи, и народ приуныл. Кто-то ставил брагу без дрожжей на одном горохе, а кто-то кинулся дегустировать оставшиеся в аптеке настойки, стеклоочисти-тели и клей из хозяйственного магазина.
Три мужика, работавшие во вторую смену в цехе переработки технологической сцепы, именуемым у нас просто «Колуном», выпив на посошок какой-то гадости, умерли в тот же вечер. Это был первый звоночек.
Жуткая инфляция и отсутствие наличных денег в сбербанке лишили людей кровно заработанных и сложенных на сберкнижки на черный день трудовых денег. Многие, живя в нашем поселке, ко-пили на автомобиль «Жигули» или даже «Волгу». Многие мечтали, выйдя на пенсию, купить где-нибудь в теплых краях дом с машиной в придачу и прожить так остаток своих дней припеваючи. И все они остались ни с чем.
Я как-то быстро сориентировался, снял со сберкнижки свои тысячи четыреста рублей и послал их сестре Татьяне в Подмосковье с просьбой купить мне мотоцикл «ИЖ» с коляской, но и «ИЖаки» исчезли из про-дажи. Деньги мои пригодились впоследствии, когда я поехал за Ириной на Украину аж в самое Гуляй-поле.
У старейшего работника Нижнего склада по фамилии Крысов было на сберкнижке сорок тысяч рублей, на которые можно было купить девять кирпичных домов на Кубани или восемь советских автомобилей «Жигули».
многих было по десять или по пять тысяч.
понесли наших мужиков на погост одного за другим. А свежие еловые ветви, которыми выстилают дорогу перед траурной процес-сией, стали печальным и постоянным атрибутом наших поселковых улиц.
Часов в семь вечера ко мне в гости заходит Шурик Казаков. На нем нет лица:
– Батя умер.
– Когда.
– Сегодня ночью.
Шурик снимает с головы легкую вязаную шапочку и присажива-ется на табурет.
– Целый день пробегал сегодня. Мать старенькая, ничего не мо-жет. Гроб заказал в столярке на Нижнем складе. Ходил к Крутикову, завтра обещал выдать мне все деньги. Ты послезавтра можешь отпро-ситься с работы.
– Без вопросов.
– Ну вот и хорошо. Пойдешь с мужиками могилу копать. Земля под снегом мерзлая. Придется рубить топорами, долбить ломами. Я тебе дам свою «Дружбу». Сколько можешь – там пропилишь. Договорились?
– Договорились.
А через день с раннего утра я стою уже у дома родителей Шу-рика. Четыре крепких парня с Нижнего склада, делегированные с работы руководством леспромхоза, курят у крыльца и негромко переговариваются между собой. Я здороваюсь с ними, жму по очереди им руки и тоже закуриваю. Со стороны хозяйственных пристроек появляется Шурик. У него на плече мотопила «Дружба»,
на плече пачка цепей:
– Все собрались? – ставит он «Дружбу» возле крыльца на деревян-ные мостки.
– Все.
– Ломы и лопаты с собой?
– С собой. Две лопаты, лом и два топора.
– Владимир, тебе – «Дружба» и цепи.
– Давай, – я вскидываю мотопилу на плечо, а на другое вешаю цепи. – Заправил?
– Да. Под завязку. А вот еще, – Шурик достает из кармана ключ и свечку, – возьми, мало ли что.
– Ну, с Богом.
Мы спешно трусим по темным улицам поселка в сторону ОРСа, который находится на краю поселка возле железной дороги. А по железной дороге в километре от поселка находится наше поселковое кладбище.
– Место искать еще надо.
– Я позавчера могилу Мокрецову копал. Там неподалеку есть место хорошее.
– Уже заранее присматривал, Леха?
– Я у Фиалковского незаменимый в этом деле человек. Там кстати дорожка протоптана.
– Уже легче.
– Конечно, легче. Мы в прошлый раз ее целый час ногами тро-пили.
– Леха, земля-то насколько промерзла?
– Сантиметров на сорок.
– Уже легче.
– Конечно, чтобы вы без меня делали.
На кладбище Леша ведет ннас по широкой протоптанной дорожке. У свежего холмика, еще не занесенного снегом, с деревянным новень-ким крестом он останавливается и показывает рукой в сторону:
– Ну что, пойдет?
– Пойдет, Леха.
– Ну тогда приступаем, – объявляет Леха и куда-то исчезает. Вско-ре он появляется с двумя совковыми лопатами в руках.
– Кладбищенские.
Мы быстренько расчищаем от снега широкую площадку и слегка запаренные смотрим на Леху. Он командует:
– Заводи пилу опиливай землю отсюда и до сюда.
Я завожу «Дружбу» и она начинает вгрызаться в мороженую землю.
– Вот так, молодец. А сейчас от сих до сих. Опять ревет мотопила,
пропиливаю неглубокий параллельный паз и глушу пилу:
– Все, цепь уже не идет. Сейчас поменяю.
Уже полностью рассвело, и за час работы мы успеваем снять слой мерзлой земли всего сантиметров на десять глубиной.
– Успеем, Леха?
– Успеем. Дальше легче пойдет.
Еще через час наконец-то заканчивается слой мерзлой земли. Леха объявляет перекур. Со стороны протоптанной дорожки слышится лег-кое похрустывание снега и из-за заснеженных елей появляется Шурик Казаков с сумкой в руке.
– Водка мужики.
– Ого. Как раз кстати.
Шурик оглядывается по сторонам и, не найдя ничего более под стол, ставит сумку на бугор свежей земли. Достает из сумки газету, расстилает, выкладывает на нее хлеб и сало. Затем в его руках появля-ется бутылка водки:
– Давай, мужики, подходи по одному. Парни по очереди выпивают из кружки водки и закусывают. А я нажимаю на хлеб и сало.
– Успеете, мужики?
– Успеем. К двум часам подойдем с ветками. Ты пилу забери. Не нужна она больше.
– Добро.
Шурик вскидывает на плече «Дружбу» и коричневые от глины цепи и, опять похрустывая снежком, быстро уходит. А мы еще через пару часов закончив работу, идем в поселок, ломая по дороге еловые ветки.
После похорон я, улучив момент, потихоньку сбегаю домой, минуя тем самым поминальный стол с едой и водкой. Потому что мне не хочется отвечать на бесконечные: «А ты почему не пьешь?» и «Надо выпить, уважить покойного».
* * *
Утром я просыпаюсь в холодном поту. Простыня и подушки про-мокли так, что хоть выжимай опять. Всю ночь мне снился грохо-чущий транспортер разделочной площадки, всю ночь я стальным крючком скидывал тяжелые бревна в накопительные карманы. Время от времени лишь на несколько секунд я вырывался из этого кошмара, вскакивал с постели, оглядывая сумасшедшими глазами свою темную комнату, убеждаясь, что это всего лишь сон, и с об-легчением падал в свою постель, влажную от соленого пота. И все начиналось сначала.
Проснувшись рано утром, быстренько собираюсь на работу, на-ливаю поллитровую банку супчика, кладу ее в свою рабочую сумку, а вслед кидаю несколько лепешек, испеченных еще вечером на ско-вороде. Эти лепешки мне уже не только есть, а и смотреть не хочется, но что поделаешь?
Возле депо в курилке сидят несколько молодых парней в оранже-вых жилетах поверх фуфаек. В руках у них – соковые лопаты.
– Что за люди? – обращаюсь я к механику Кургузкину, следующе-му по тропке вслед за мной.
– По твою душу, Вовчик.
– Как так?
– Сегодня будут доставать из тупика тепловозы ТУ-6.
– И?
– И их будут готовить к летнему сезону водители МАЗов. Автовы-возка-то вот-вот встанет.
– Да уж, – отвечаю я, провожая глазами следовавший к Нижне-му складу груженый тяжелыми хлыстами лесовоз леса, кабина и лес
которого забрызгана свежей грязью цвета детской неожиданности, – похоже, что для меня начинается настоящая работа.
В кузнице я первый делом затопляю печь, включаю поддув ни-когда не затухающего горна и задумываюсь. Что мне еще надо для этой работы? Железнодорожные накладки, из которых изготавливал я в этой кузнице тормозные колодки? Нет. У нас их добывают или
точнее воруют у дорожников сами машинисты тепловозов. Так было заведено до меня, так делал я двенадцать с половиной лет, так делается
сейчас. А сколько у меня готовых комплектов колодок в столе? Ого! Целых четыре штуки по шестнадцать тормозных колодок в каждом. Так, дальше. Мужикам нужно будут ломы? Заготовки у меня имеются. Монтажки? Что у нас с пальцами от тракторов Т-55 и Т-4? По десятку, пожалуй, наберется. Что еще? А что еще надо – покажет время. А пока надо сходить в депо, потолкаться среди рабочего класса и узнать, как в чем он печет хлеб.
«Электроцех» встречает меня радостным гвалтом и сизыми клубами табачного дыма. На лавочках сидят человек шесть крепких парней, водителей МАЗов, а в центре, как всегда, – Саша Букарев.
– Слушай, Бурлилов, ну как это можно пить освежитель воздуха?
– Очень просто.
– Да, да, было бы желание. Ого-го-го!
– Берешь гвоздик, пробиваешь дырочку на дне…
– Пашка, вы уже все МАЗы поставили?
– Все, Коля, все.
– Слушай, народ честной, – громко захлопываю я за собой вход-ную дверь, – слово молви, как хлеб испечь?
– Что?
– Володя, здорово!
– Хлебушка он захотел. Го-го-го.
Народ честной в течение нескольких минут вводит в курс дела:
– Для хлеба нужна форма, дорогой товарищ. Форма – это такая штука, в которой и пекут хлеб. Понял?
– Понял. А где ее взять-то?
– За пекарней имеется огромная куча мусора. Она уже оттаяла от снега. В нее все время выбрасывали эти самые форм, только брако-ванные. Понял?
– Понял.
– Дальше замешиваешь тесто. Для этого нужна мука, соль, вода
дрожжи.
– Угу.
– Ставишь в форме, смазанной предварительно маслом, тесто. Не жидкое, но и не слишком тугое. Утром поставил, вечером – пеки.
– Паша, ну что ты человека в заблуждение вводишь? Как это утром поставил, вечером – пеки? Надо тесто ставить в теплое место и жела-тельно с вечера. Оно поднимется, его надо умять. Еще раз поднимется, еще раз умять. Духовка-то есть у тебя?
– Есть?
– Моя печет в печке на углях.
– Ну и?
– Во!
– Дрожжи-то имеются?
– Нема.
– Я тебе после обеда принесу. Лады?
обеденный перерыв, быстренько проглотив свой супчик с лепеш-ками, я бегу к диспетчерской, от которой отправляется на посадочную станционный тепловоз с вагончиком. В руке у меня стальной крючок, только что откованный мною и при помощи которого я намереваюсь добыть из кучи мусора так необходимые мне формы для выпечки хлеба.
Широкие аэродромные плиты, которыми выложены улицы нашего поселка, уже очистились от снега. Март месяц, как-никак. Дай Бог тебе здоровья за эти плиты, Сан Саныч.
Появился он у нас на смену нашему бессменному директору Гурию Васильевичу Попову, который сделал наш леспромхоз «миллионером», то есть дававшим по миллиону кубометров делового леса в год. Мы этим, конечно, тоже гордились и яростно били себя кулаками в грудь:
– Лойга дает! Снова выдали миллион кубов.
– Знай наших!
Но от этих слов и стучания кулаками дома наши, собранные из дере-вянных щитов, набитых стружкой и крытые большей частью осиновой дранкой, лучше и теплее не становились, а улицы, кроме центральной, выложенной плитами, с весны по осень заливал «жидкий асфальт», то есть грязь, густо замешанная гусеницами трелевочников.
А у нас все, как в Париже, Только дома пониже И грязь пожиже.
один прекрасный день вертолет МИ-8, ежегодно доставлявший высоких гостей аж из самой Вологды на день рождения Гурия Василье-вича, увез на себе и нашего директора. А в тот же вечер на наши танц-площадки, где молодежь яростно «скакала» под оглушительную музыку, льющуюся из двух огромных стереоколонок, появился мужичок лет соро-ка. Он был среднего роста, волосы у него были до плеч, а в зубах торчала «беломорина». Он оглядел танцующих небрежным взглядом, выплюнул недокуренную папироску и подошел к первой красавице поселка:
– Разрешите, мадам.
Мадам такому галантному кавалеру отказать не могла и пошла с ним танцевать, склонив свою русую головушку к его сшитому с иголочки пиджаку.
Ее кавалер, доселе хлебавший водку из горла за клубом с друганом, поя-вился на танцплощадке и увидел свою даму в объятиях какого-то мужика с патлами до плеч. Возмущенный до глубины души подобной наглостью, едва дождавшись окончания танца, подошел он к Сан Санычу и окатил его леденящим взглядом:
– Пойдем, мужик, за клуб.
– Зачем? – удивился Сан Саныч, не зная, что фраза «пойдем за клуб» означает ни что иное, как поединок на кулаках за клубом.
– Рыло он тебе там начешет, – пояснил друган кавалера, старатель-но занюхивая выпитую водку рукавом.
– А-а. Пошли, – просто ответил Сан Саныч и почему-то глянул на свои наручные часы. И процессия двинулась в указанном направлении.
счастью, побоищу не дал случиться проходящий мимо клуба молодой механик, уже успевший познакомиться с новым директором.
– Вы что сдурели? – с ужасом вопросил он, глядя прямо в алчные глаза молодых пацанов, это же наш новый директор!
От этой новости с ними случился кратковременный столбняк, и в один миг они стали трезвыми и всепонимающими.
Уже на следующий день весь наш поселок судачил о случившемся:
– Ты, слышал, Степаныч, новость?
– Про нового директора что ли?
– Не ссыкун, мужик.
– И петли до плеча, как у батьки Махно.
– Пацаны, вчера Колян чуть нового директора не отоварил!
– Колян это может!
– Не стал, говорит, связываться – сидеть не охота.
А новый директор, он же –Батька Махно – прошелся по улицам поселка, залитым после очередного дождя водой, смешанной с грязью,
снова выплюнул «беломорину» изо рта в огромную лужу:
– Не порядок.
И у складов Нижнего склада стали выгружаться вагоны с огромны-ми аэродромными плитами, а улицы одна за другой в течение двух лет превратились в настоящие городские аллеи. Дома ремонтировались уже капитально, то есть полностью разбирались, заливался фундамент, на нем собирались отремонтированные щиты, набитые стружкой, а крыши крылись рубероидом или шифером. Молодежь, возвращающаяся из армии, оставалась в родном леспромхозе, где можно было быстро заработать и на новые вещи, и на свадьбу. Возникшую проблему с жильем Сан Саныч решал просто:
– Жениться, говоришь, хочешь?
– Да, Сан Саныч, вот только с жильем у нас худовато – в бараке
молодой женой жить не очень-то хочется.
– Хорошо, тогда будешь строить себе дом сам.
– Как это?
– Я дам тебе бригаду строителей, брус на строительство, цемент, гвозди и все остальное. Согласен?
– Конечно, Сан Саныч, что за вопрос.
И в поселке быстренько выросли еще две улицы, вытянувшиеся аж до Печорского Нижнего склада. Дома на них встали на зависть всем двух-квартирные с огромными комнатами и просторной кухней, срубленные из толстого бруса.
А потом наш Сан Саныч уехал от нас. Спустя несколько лет мне довелось встретиться с ним на железнодорожном вокзале. Он приезжал в Лойгу по каким-то своим делам и стоял на перроне, дымя неизменной «беломориной». Я поздоровался с ним и спросил:
– Сан Саныч, говорят, что вы к нам вернетесь?
Он улыбнулся мне своей широкой доброй улыбкой и покачал головой:
– Нет, уже не вернусь.
– Жаль, очень жаль, – погрустнел я и протянул ему на прощанье руку:
– Всего вам доброго, Сан Саныч.
Возле пекарни я действительно увидел огромную гору, и действи-тельно уже оттаявшую от мусора, и приступил к работе. Через полчаса бестолкового ползания по этой кучу и работы крючком, я вытащил на сет божий парную округлую форму, и на вид вполне сносную, и облег-ченно выдыхнул из груди воздух:
– Слава Богу.
В кузнице я промыл ее водой и внимательно разглядел на предмет годности к дальнейшей эксплуатации. Одна форма мятая, и обе они в каком-то черном налете. Но это не беда, главное, что они у меня есть, а уж до ума я их доведу обязательно. Тоненьким зубильцем я срубаю стальные полосы, соединяющие их при помощи заклепок. Ту, что получше, помещаю в горн для обжига, памятуя о том, что темпера-тура плавления алюминия где-то около 600оС, а значит, эту форму из алюминиевого сплава мне перегревать в горне не следует. Через пару часов обе мои формы уже сверкают чистотой, и одну из них я затал-киваю в свою сумку с целью заворонить ее дома в печи при помощи растительного масла.
У диспетчерской в тамбуре зеленого вагончика меня поджидает Саша Букарев:
– Дрожжи-то нужны, пекарь?
– Ой, конечно, конечно, Шурик! Я ведь совсем и забыл о них.
– Формы для теста?
– Конечно, вот смотри, какая красавица.
– Воронить дома собрался?
– Ну да. Там и почище и масло есть растительное.
– Ну, ну. Хлебушек испечешь, дашь попробовать. На, держи пачку сырых дрожжей.
– Благодарю, Шурик.
Дома я топлю печь, а когда прогорают дрова и в ней остаются только красные пышущие жаром угли, приступаю к воронению форм. Складываю их тонким слоем растительного масла, помещаю на угли при помощи кочерги. Сразу же в моей голове возникает вопрос: а как же я, когда буду печь хлеб, буду доставать их из печи или духовки? Только при помощи ухвата, который мне надо завтра же изготовить. После того, как формы перестают дымиться, я достаю их из печи
ставлю на приступок у плиты. Ну, как вы? А формы проворонились лишь местами и поэтому, дав им остыть, повторяю операцию. Убедив-шись, что они заворонились более менее ровно, закрываю заслонку печи. Все. А тесто я поставлю утром.
На следующий день я прихожу с работы уже с новеньким ухватом
радостно потираю руки в предвкушении исторического события. Ну, как там тесто на печи? Ого, уже опало. Ну и хорошо. Снова затопляю печь, одну форму смазываю изнутри растительным маслом, заполняю на треть тестом и помещаю ее в духовку. Через полчаса, приоткрыв уже горячую дверку духовки, я обнаруживаю свою форму уже почти в идеальном состоянии, тесто поднялось почти до краев. Ну что ж, будем ждать.
На крыльце слышится чье-то неторопливое обстоятельное по-топтывание, а затем знакомое покашливание Шурика Казакова. Он приоткрывает входную дверь и скромно вопрошает:
– Хозяин, дозволь зайти.
– Дозволяю. Что у тебя под мышкой.
– «Смену» вот захватил у одного товарища, с хорошим детектив-чиком.
– О, Шурик, премного благодарен.
– Я надеюсь, что ты за это угостишь меня чайком?
– Сей момент, только чайник поставлю на плиту.
– Воду-то в чем возишь?
– На прошлой неделе сделал тележку под флягу, а колеса у меня есть. Как-то Вова Бурлилов подогнал за литр.
– Это хорошо. А детективчик классный. Ты в баню-то к нему ходишь?
– К брательнику Коле Воронину.
– Как же ты стираешь? На кухне?
– Ну да. Нагреваю воды в двухведерном бачке, беру кусок хозяйственного мыла, строгаю его и опускаю в воду. Мыло рас-ходится, и получается что-то типа стирального порошка. В этой воде замачиваю белье на сутки. На следующий день снова грею воду. А пока она греется, при помощи стиральной доски в ванне перестирываю бельишко. Выжимаю его, сливаю ее в ведра и вы-ливаю в огород…
– Картошечка будет лучше расти.
– Дальше в ванной, меняя холодную и горячую воду, полощу в трех водах. Воду опять тащу в ведрах в огород. В общем, уходит на это дело полдня.
Когда чайник закипает, я разливаю по кружкам кипяток, бросаю
них по щепоти хорошего индийского чая и закрываю их крышками, чтобы чаек запарился. Шурик берет со стола пачку чая, крутит ее в ру-ках и благоговейно нюхает:
– Где сподобился?
– Калымил.
– Тебе, Владимир, нужно хлев переделать на баньку. Без баньки никак нельзя.
– Знаю, Шурик, знаю. Нужен кирпич, плита, дверцы, заслонка, ну и, конечно же, парилка,– где взять?
– У моего дома кочегарка была для интерната.
– Почему была? Она и сейчас там стоит.
– Володя, народ уже разбирает котлы на кирпичи. Я как-то про-ходил мимо, смотрю, мужик на саночках везет оттуда кирпичи. Дай, думаю, зайду, посмотрю ребяческим оком, что там и как. А она ро-димая уже не работает, трубы срезаны, а один котел уже наполовину разобран. И если ты слегка подсуетишься, то будешь с кирпичами
самое ближайшее время. Усек?
– Благодарю вас за совет, сударь. Завтра же с утра я приступаю к делу.
– Ну чем возить будешь?
– У меня к этим колесам еще есть две телеги. Одна – это кузов, я ее сделал еще тогда, когда у матери баню строил. Возил на ней песок, щебень и щебенку.
– Щебенку-то для чего?
– В фундамент.
– Да, было дело. Хорошую мы с тобой баньку срубили, – ставит пустую кружку на стол Шурик, – как сейчас помню…
 |
 |
 |