Следующий мой рабочий день до обеденного перерыва пролетел как один миг, и я, уложив в стол два дорожных молока почти идеаль-ных форм и с идеальными отверстиями под ручку, наконец-то присту-пил к таинству изготовления дроби.
В ведро на две трети наливаю воды, сверху миллиметров пять дизельного топлива и ставлю ведро под колокол, чтобы копоть от сгорающей солярки выходила наружу через трубу. Подвешиваю над ведром баночку с пробитыми гвоздиком более менее одинаковыми отверстиями. За кузницей, подальше от лишних глаз, ручником раз-биваю аккумуляторную банку, куски свинца обваливаю в снегу при помощи ног, обутых в валенки с галошами и, отряхнув их, складываю в ведерко. Осколки банки заваливаю снежком и, удовлетворенно крякнув, несу свою добычу в кузницу.
Сразу же после сытного обеда, когда жизнь в депо и гараже на вре-мя затихает, закладываю свинец в банку и зажигаю дизтопливо в ведре. Минут через десять, внимательно прислушавшись, я действительно улавливаю «фьить, фьить, фьить» и радостно потираю руки:
– Пошла вода.
Кусочки свинца в банке начинают таять, я добавляю в банку новую порцию, опять – «фьить, фьить, фьить». По прошествии примерно двух часов я, черный от копоти, сливаю за кузницей горячую воду из ведра, а на дне вижу солидным слой отлитой дроби. И что удивитель-но, дробь примерно одинакового размера и с виду не так уж и плоха. Из обрезка доски и старой суконной куртки «работника леса» я бы-стренько сооружаю лоток и приступаю к решающей стадии операции. Сортировка дроби идет удивительно легко и быстро, и к концу рабоче-го дня я уже сижу на своем любимом диванчике, а перед моим носом стоит на столе почти целая бутылка ровной катаной дроби.
– Четверка! – охает молодой водитель МАЗа Леша Квач. – Где взял?
– Сотворил сам.
– Не лги мне!
– Вот те крест. Меняю на зайца.
Леша хватает тяжеленную бутылку дроби, как перышко, и прижи-мает ее к самому сердцу:
– Завтра принесу. У меня один лежит на веранде замороженный.
– Лады. И надолго тебе ее хватит?
– На всю зиму.
Счастливый Леша Квач исчезает, а я иду в депо, чтобы смыть с себя копоть, сажу и поделиться хорошей новостью с Сашей Букаревым. Он, довольный не меньше моего, негромко и доверительно сообщает мне:
– Моя-то в ОРСе работает. Так что не голодаем.
– Продукты им выдают?
– Как бы не так. Им выдают зарплату. Регулярно каждый месяц. Вот так-то кузнец.
Эта новость приводит меня к временному легкому помешательству,
мой сегодняшний вроде бы даже подвиг вдруг становится маленьким
никчемным действием.
«Как же так, – думаю я, присев на диванчик в кузнице перед доро-гой домой, – мы все работаем, и одни при этом сидят, положив зубы на полку, а другие живут себе припеваючи?» И мне становится грустно.
С утра у кузницы останавливается МАЗ, груженный лесом, а из кабины спрыгивает в снег Леша Квач. Он бежит к двери и протягивает мне зайца в зимней белой шубе:
– Как и обещал.
– Благодарю, Алексей.
– Ну, бывай здоров.
Я прячу зайца в стол, пью чаек и берусь за дело: в углу у меня лежат изогнутые и изорванные тяги и подвески, рухнувшего в уширения сне-гочиста. На холодную под молотом я правлю несколько тяг, а остав-шиеся заряжаю в горн, поскольку здесь без подогрева не обойтись.
После тяг в горн идут подвески один за другой и правятся при помощи бойков молота и подкладного инструмента. Расправившись
ними, я иду в депо. Возле снегочиста, стоявшего как обычно на яме, сидят на теплой батарее отопления Володя Никитинский и Женя Сумский и ведут неторопливую беседу.
– Женя, – окликаю я одного из них, – забирай свое добро.
– Здорово, Вовчик.
– А лапу дорожную ты нам не сделаешь? А то мы свою где-то потеряли.
– Это какую свою?
– Ну ту, что у нас на панели всегда лежала.
– И откуда она образовалась на вашей панели? От сырости?
– Слушай, Югов, что ты нам мозги пудришь? Нам нужна лапа, чтобы дергать костыли! Ты понял?
– Не понял.
Все мы отлично знаем, что дорожным инструментом тепловозы никто и никогда не снабжает. Это, так сказать, официально. А нео-фициально на каждом тепловозе этот инструмент имеется, поскольку качество нашей УЖД оставляет желать лучшего. И добывается этот инструмент тепловозными бригадами старым как мир способом – во-
ровством у дорожных бригад, а то и с других тепловозов. А поскольку кузнец «молодой и не опытный», то попытка экипажа поиметь лапу для снегочиста – ни что иное, как просто наглость.
Я открываю дверь электроцеха и захожу туда. На скамейке неиз-менный Саша Букарев увлеченно беседует с водителем МАЗа Валерой Разницей:
– Ну стоял у меня в гараже этот «Запорожец» лет восемь. Ну и что? Раза три я прокатился на нем по поселку, съездил пару раз на вокзал встретить гостей.
– Вот, вот и я говорю, зачем здесь нужна машина? Куда на ней ехать? Кругом тайга и дорог из поселка нет. Только зимники.
– Слушай, Валера, дальше. Продал я его, а на эти деньги выучил свою дочку.
– Мою уже никто не купит.
– Сгнила?
– Сгнила.
Завидев меня, Валера подымается со скамьи, умоляюще приклады-вает руки к своей широкой груди, и на его лице появляется счастливая улыбка:
– Володя!
– Денег у меня нет.
– Каких таких денег? – недоумевает Валера, и его лицо вытяги-вается.
– Валера, когда я вижу знакомого, улыбающегося мне во все свои тридцать два зуба, это означает только одно – ему что-то от меня нуж-но, и вполне возможно, что он хочет занять у меня денег. А поскольку денег у меня нет, я об этом сообщаю прямо.
Валера оглядывается на хохочущего за его спиной Сашу Букарева
печально качает своей кудрявой головой:
– Ну что вы за люди. У человека такое несчастье, а вы зубы ска-лите.
– Но, но!
– Что тебе надобно, старче?
– Бампер ночью на погрузке оторвали. И еще узлом завязали.
– Ого!
– Может, попробуем, что-нибудь сделать, Володя?
– Неси к кузне, – в чем проблема-то?
– Вася Дмитриев говорит, что дело – швах.
– Вот мы и посмотрим.
Я иду в кузницу, а вслед за мной выходит на свежий воздух Саша Кургузкин. У кочегарки механик гаража Вася Дмитриев, работающий на этой должности первую зиму, яростно нападает на кочегара Витю, работающего в кочегарке второй сезон, и которого я почти не знаю.
– У меня в гараже трубы чуть теплые. А если замерзнут?
– А я-то тут причем?
– Как это причем? Ты – кочегар или балалайка?
– Василий, я – кочегар, но ты посмотри, чем мы топим котлы! Одна гнилая осина. Ты мне скажи: я ее привез? Нет! Ее привез Кур-гузкин. Где Кургузкин? Вон он за твоей спиной торчит у депо!
Вася Дмитриев и я оглядываемся в сторону депо почти одновре-менно, но Кургузкин испарился из нашего поля зрения в мгновение ока. Механик гаража оставляет в покое ни в чем неповинного кочегара и идет в депо, в надежде «надрать уши» виновнику его бед механику депо Кургузкину, а я с состраданием гляжу ему в след, – Кургкузки-на он там, конечно, не сыщет днем с огнем. А Валере Разнице надо помочь. Парень он бесхитростный и честный и доброго отношения к себе заслуживает несомненно.
К обеду мазовский бампер, хоть и разорванный в трех местах, но выпрямленный: где – бойками мотора, где – кувалдой, где – на холод-ную, а где – на горячую, мы с Валерой несем в сварочный цех, чтобы Шура Матанин не скучал на любимой работе.
– И не забывал кузнеца-кормильца, – назидательно говорит Ва-лера Шурику.
В обед я опять занимаюсь дробью и в конце рабочего дня иду
лесопунктовский гараж, где Серега Хазей ремонтирует свой Т-4. Он принимает мой дар с благоговением, прижимая его к самому сердцу, и торжественно обещает принести мне на днях добытого зайца.
– Лады, – отвечаю я довольный собою и смотрю на часы: пора со-бираться домой. Дома я подвешиваю над пустым тазом зайца за задние лапы, снимаю с него шкуру,, и разделываю тушку на семь маленьких
порций или на семь супов.
А в ушах звучит присказка моей мамы, которую она повторяла
черные и неласковые, и тяжелые дни: надо жить.
Вечером ко мне в гости заглядывает на огонек Шурик Казаков
застает меня, сидящего перед дымящейся миской с мясным супом.
– Супчику решил отведать, – крепко жмет мне руку Шурик.
– Садись за стол. Налью мисочку.
– Премного благодарен. Ого! С мясцом.
– Зайчик.
– Где сподобился?
Я рассказываю Шурику об аккумуляторах, о свинце и о дроби, он, прихлебывая аппетитный супчик смеется:
– Хочешь жить – умей вертеться.
Поужинав, мы закуриваем по сигарете и удобно устраиваемся на стареньком диване перед телевизором. Шурик, щурясь от едкого табачного дыма, комментирует происходящее на экране старенького телевизора.
– Бой в Крыму, все в дыму, ни хера не видно.
– На новый телик деньгов нема.
– Антенну сними, попробуй, может концы кабеля окислились.
– Может быть. Займусь в выходной.
Я выхожу на кухню, открываю печную дверцу и, помешав кочергой догорающие угли, возвращаюсь в комнату:
– Дрова надо везти, а на какие шиши?
– Сегодня Корня встретил, говорит, что живет хорошо с Лидией.
– А прежний ее муж куда делся?
– Сгинул где-то, наверное, то есть ни слуху ни духу.
– Ты, кстати, знаешь, за что его посадили?
– А не за что.
Саша Корнев, молодой и пышущий здоровьем парень, отслужив свои положенные два года в советской армии, вернулся домой в свой родной поселок Лойга. Однажды вечерком, будучи под хмельком, он обратился
своему собутыльнику со следующим заявлением:
– Бабу хочу!
– Не вопрос, Шурик, – затушил чинарик в банке из-под кильки в то-матном соусе его собеседник, и, слегка отодвинув занавесочку на окне, ткнул прокуренным пальцем в светящееся окно дома, стоящего напро-тив. – Ольга всех принимает – даром, что молода.
– Так у нее ж родители дома, – заерзал на табуретке Шурик.
– Сегодня у Витали день варенья, так что их дома-то сегодня как раз и не будет. Но ты с пустыми-то руками не ходи в гости, возьми бутылочку, килечки там.
Изголодавшийся по горячему женскому полу, Шурик уже через полчаса сидел у своей соседки в гостях и за выпивкой рассказывал ей байки из сво-ей армейской жизни. А она, совсем еще юная, распахнув светло-голубые глазищи, сидела напротив в тонком халатике, облегающим ее ядреное, здоровое тело и слушала его. И закружило, понесла Шурика всепоглоща-ющая безумная любовь, да так, что он ничего не видел и ничего не хотел слышать.
– Ой, Сашка, – качала головой хорошенькая незамужняя соседка, твоя-то Оля вчерась пришла домой только под утро. Сама видела…
– Завидно? – ухмылялся Шурик.
– Да молдаван к ней ходит, когда ты на работе во вторую!
– Он – друг ее папаши, дура!
через три месяца рано утром кто-то рывком сдернул теплое одеяло
Шурика, сладко спавшего на летней кухне.
– Какая сука тут? – залапал руками по постели Шурик не в силах продрать глаз после вчерашней попойки с друганами.
– Подъем, зятек! – гаркнул ему прямо в ухо знакомый до боли голос. Шурик с трудом приоткрыл один глаз и увидел перед собой разъяренное
лицо Олиного папаши:
– Ты что, Вить?
– Ольга беременная.
– От кого?
– Что?!
– То есть, как беременная?
– Ты, что, сволочь, не знаешь, от чего бабы беременеют! – взревел Виктор и врезал Шурику между ног так, что тот выпрыгнул из койки прямо на стул.
– Ты знаешь, сколько Оленьке лет?
– Да я как-то и ни спрашивал…
– Одиннадцать.
– Что?!
– Одиннадцать!!!
– От этой новости Шурик в одно мгновение покрылся холодным по-том, а мозги его пришли в совершенейшее расстройство:
– Как же быть?
– Женись на ней!
– Да мы это запросто, вот только…
– Кто последний, тот и папа!!!
На том и порешили. Но местная общественность, всегда неравнодуш-ная к чужому горю и живущая по принципу: сами не живем и другим не дадим, – забила тревогу. И районный прокурор вынужден был вмешаться в тихую семейную жизнь молодых.
Судья, мельком взглянув на них, сидящих на разных лавочках и с моль-бой взирающих на нее, зачитала приговор:
– Восемь лет колонии строго режима.
Ровно через год Оля родила второго ребенка и, по настоянию ее отца, в нашем поселке образовалась новая семья. Но общественность вновь забила тревогу, и молодой новый муж подался в бега от греха подальше, а Оля осталась одна с двумя малыми детьми на руках. Го-ревала она недолго и вскоре вновь забеременела. На этот раз папашу третьего ребенка сыскать так и не удалось, а отцом четвертого оказался худенький и тщедушный паренек из Молдавии, и он взвалил
 |
 |
 |