На следующий день я прихожу в кузницу, полный решимости из-готовить хотя бы парочку молотков для дорожников. А возле кузницы лежит массивный березовый хлыст, явно приготовленный кем-то из водителей МАЗов для дышла на прицеп. Я подхожу ближе и вижу на концах его просверленные отверстия. Значит, оно так и есть. Вновь затопляю печь, включаю поддув горна и, покопавшись на низком столике с подкладным инструментом, нахожу его – палец диаметром миллиметров сорок и заостренный бойками молота с одного конца. При помощи этого раскаленного в горе пальца и увесистой кувалды водитель МАЗа и кузнец, то есть я, прожигают отверстия в дышле до нужного диаметра. А где же наша большая кувалда? Так вот она! Палец я кладу возле горна, рядом с ним укладываются нужные кузничные щипцы, кувалда становится у двери, а на нижний боек молота, вклю-чив его на минуту, я устанавливаю клин. Еще раз оглядываю все это, убедившись, что ничего не забыл, беру чайник и не спеша иду за водой на колодец, расположенный между диспетчерской и депо.
В депо, как всегда, полумрак: стены и потолок основательно про-копчены двигателями тепловозов, сквозь грязные стекла окон можно увидеть только какие-то тени. На яме стоит снегочист, а на крайнем пути притулилась «Тройка». Дверь ее кабины открыта, и в ней я вижу копошащегося Сашу Голышева.
– Шурик, привет.
– Здорово, Володя.
– Что у вас случилось?
– Движок зацокал.
– Прокладка?
– Прокладка.
– А где твои?
– Подойдут. Ты колодки сделал?
– Угу.
– Молодец-огурец. Мужики подойдут, принесем накладки и за-берем их.
Помахивая чайничком, я следую дальше. Сквозь неплотно прикры-тую дверь «Электроцеха», являющегося на самом деле комнатой от-дыха, слышится жеребячий гогот. Я приоткрываю дверь до половины
вижу сидящих на лавочке у окна Сашу Букарева и Шуру Матанина
рявкаю:
– Отставить смех!
– Кто это там гавкает?
– Кузницу привет, за водичкой?
– Некогда мне тут с вами лясы точить.
– Ой, ой, ой.
Возле дышла на корточках сидит фигура в промасленной блестя-щей фуфайке и внимательно рассматривает приверченное отверстие. Заслышав поскрипывание по снегу, фигура поворачивает ко мне го-лову и я узнаю Володю Бурлилова.
– Вовчик, ты чего?
– Да вот надо отверстия прижечь.
– Взглядом?
Володя выпрямляется во весь свой высокий рост, шевелит усами
крутит длинным носом в сторону кузницы:
– Шкворнем.
– Прямо сейчас?
– Ну да.
– Ну так бежи за чаем, за сахаром, а я этот самый палец быстрень-ко разогрею в горне.
Володя уходит в гараж, а я ставлю чайник на угли, и к его приходу он уже пускает плотную струю пара из носика.
– Вот тебе осьмушка грузинского и сахарок в пачке.
– Ух, ты! Благодарствую.
– Шкворень то у тебя готов?
– Уже в горне.
Когда заостренный конец пальца нагревается докрасна, я выхва-тываю его щипцами из горна:
– Кувалда у двери.
Володя хватает кувалду и вылетает из кузницы, а вслед за ним спе-шу и я. В несколько приемов мы пробиваем первое отверстие, пьем чаек и расплавляемся со вторым.
Довольный Володя спешит в гараж, а я, почистив горн от шлака, загружаю в него две стальные болванки, пригодные по весу на молот-ки дорожников, готовлю щипцы, прошивки, подкладной инвентарь, ставлю возле молота ведро с холодной водой и присаживаюсь на свой диванчик. Сколько же мы с Володей смен отработали? Не счесть. А сколько всего видели? Не упомнить. Но тот случай, когда «Пятерка» с порожняком ушла за габарит на двенадцатой километре Пятой ветки не забудется никогда.
Володя Бурлилов, уже имея повестку в советскую армию на руках, умудрился по пьяной глупости угодить в места не столь отдаленные сроком на два года. Освободившись, чтобы хоть как-то прибодрить ро-дителей, не выражающих бурной радости при встрече с любимым сыном, он сморозил:
– Зато в армию не возьмут!
Но не тут-то было. Буквально через месяц из военкомата ему пришла повестка о призыве на действительную военную службу. Как говорят, нежданная, негаданная. Служить Володя попал естественно в строй-бат, куда призывали исключительно цвет советской молодежи. После четырехлетнего отсутствия блудный сын опять устроился на родную УЖД и поначалу работал кондуктором. К работе своей относился добро-совестно, и работать мне с ним было одно удовольствие.
В тот вечер «Пятерка», приведя на станцию второй состав в коли-честве десяти груженых сцепов, спешила с порожняком на «Перевалку». Все было как обычно.
– Поклевать не хочешь? – обратился ко мне Володя, когда наш те-пловоз с порожняком минул «Восьмой» километр. Я пожал плечами:
– Давай.
Он поставил свою сумку на маленький столик, достал из нее свер-ток, развернул его, и кабина тепловоза наполнилась ароматом жа-реной курятины. Уже стемнело, и фары, и прожектора тепловоза тоже, как всегда, освещали достаточно хорошо впереди только ме-тров сто пути. Я повернул голову назад, пытаясь на глаз прикинуть весь ли у нас на крюке порожняк, и услышал приглушенный Володин выдох:
– Стрелка то, стрелка…
– А что стрелка на ус на двенадцатом километре? Рабочих вывезли оттуда еще в пять часов, грузить там сегодня не грузили, и стрелка
одиннадцать часов вечера естественно должна быть закрыта, – пронеслось у меня в голове, поворачивающейся на сто восемьдесят градусов. Тут глаза мои выхватили Володю, стоявшего с открытым ртом и напряженно смотревшего вперед по ходу движения тепловоза. И стрелочный балансир, лежащий не между двух брусьев, а на брусе. Тепловоз летел со скоростью сорок километров в час, и единственное, что я успел сделать, так это вскочить на ноги, увидеть, что перо стрелочного перевода находится в сантиметрах двух от рамного рельса и подумать: «Пронесет».
Бывает такое, когда перо не примыкает плотно к рамному рельсу, но в силу того, что расстояние между рельсами на стрелке всегда шире, гребень колесной пары следует на некотором расстоянии и от головки рельса и прибивает это перо к рельсу. Но нам не повезло.
Пол кабины тепловоза вылетел у меня из-под ног, кресло с силой вре-залось в левый бок, а стальной массивный ящик-бардачок полетел на меня и опрокинул на пол. Сверху на меня обрушалось что-то мягкое и сопящее, а уши разрывал жуткий грохот летевшего по сторонам порожняка.
Когда затих этот грохот, я слегка пришел в себя и понял, что на мне лежит Володя Бурлилов.
– Вставай.
– У, у.
– Вставай, говорю.
– Где мы? У-у-у.
Володя уполз куда-то в сторону, а я, лежащий в позе эмбриона, пере-вернулся и сел на задницу. Тепловоз наш полулежал на боку, а капот его был задран вверх. В уши мне ворвался рев работающего на бешеных обо-ротах двигателя тепловоза. Я вытянул вперед левую ногу и изо всех сил надавил на тягу, соединяющую контроллер тепловоза с рейкой топлив-ного насоса. И наступила тишина. Мы выползли из тепловоза и замерли с открытыми ртами.
Тепловоз наш смел стрелочный перевод и врезался в огромную кучу балласта, словно для этого случая насыпанную у обочины. Кабина его впечаталась в эту кучу, а капот выбросило в сторону. Тепловоз по-лулежал на боку. Первую половинку порожнего полусцепа развернуло поперек дороги, что собственно спасло тепловоз и нас грешных: по-рожние сцепы, влекомые ее, сложились справа на обочине в огромную страшную кучу, оставив свои каретки на рельсах перед стрелкой, и они стояли одна за другой в ряд, поблескивая своими настенными бандажами при свете луны.
Я потряс головой и полез опять в кабину тепловоза. Нажал кнопку радиостанции, но связь была настолько плохая, что диспетчер Гета Бу-тина, так ничего и не поняла, что собственно случилось с нами.
– Берем котомки и идем на «Восьмой», – выполз я из кабины тепло-воза.
– На «Восьмой».
– Ну да. Гета ни черта не слышит. А с «Восьмого» позвоним ей по телефону.
– Пошли.
Пройдя метров двести, Володя беспомощно опустился на шпалу, ле-жащую на обочине.
– Ноги не держат.
– Дошло, значит, – опустился я рядом. Сам я находился в каком-то неестественно возбужденном состоянии, и мне почему-то хотелось куда-то бежать, кричать или вообще что-то делать.
Этой же ночью при помощи мощного трелевочника Т-4 мы подняли «Пятерку», поставили на рельсы, а порожняк поскидывали за габарит. Ваня Гусев, сменивший Михалыча, вышедшего на пенсию, разгребая в ка-бине бардак, к своему великому изумлению нашел свою любимую пивную кружку, из которой он с большим чувством смаковал чай, и радости его не было предела. Днем мы выпрямили подвески и тяги, сменили пару порванных тормозных шлангов и… больше неисправностей никаких не оказалось.
– Повезло тебе, Володя, – удивленно покачал головой Ваня и поехал
ночь возить лес.
К обеду я все-таки успеваю сделать два молотка, отверстия у них получились и кривые, и косые, но, как говорится, что есть, то есть.
«Надо бы к Васе Коноплеву зайти, спросить, как пробивать от-верстия», – решаю я. Вася Коноплев работает кузнецом на Нижнем складе уже много лет, и опыта ему не занимать.
– Как пробиваю? – переспрашивает меня Вася, встретившийся мне у посадочной вечером и тоже идущий с работы домой, – сверлю отверстие диаметром миллиметров 16–20. А затем пробойником раз-гоняю до нужных размеров. И делов. А ты как делал?
– Брал противень и потихонечку, потихонечку с обеих сторон…
– Да ты что? Я так пробовал поначалу. И тоже каждая вторая ку-валда в брак.
– Гвоздодеры из чего делаешь, Василий?
– И гусеничных пальцев Т-4.
– А зубила?
– Зубила тоже из пальцев.
– Лапы не делал?
– Лапы – нет. У нас немножко другой профиль.
– Я пробовал зубила делать из рессор, – колются.
– А ты что. Вовка, хочешь все и сразу? Нет, дорогой. Вот по-работаешь в кузне лет шесть, тогда и сможешь называть себя кузнецом.
– Ну, бывай здоров.
– Бывай.
 |
 |
 |