Глава IV.
Лойгинский леспромхоз: зима.
В поезде. Немного истории. На ТУ-6. Миша Замашкин, Лева. «Зенит-Е».
«Тридцать шестой». Боська. На «Тридцать пятый». Заготовка дров. День получки. В уширении. Предпраздничные хлопоты. Перевалка. Валера Смирнов. Гости приехали. Новый год. Разделочная площадка. Ой, мороз, мороз… Работа на зимнем усу. Саша Казаков: перипетии жизни. Нагон.
На вахте. Меняем каретки. Поездка в военкомат.

В купе пассажирского вагона поезда «Котлас-Москва» только мы четверо, возвращающиеся с учебы из Кировской лесотехнической школы. Под столиком побрякивают две выпитые бутылки водки, на столе на газетке закуска и пачки сигарет, и мы, веселые и счастливые, предающиеся воспоминаниям о делах давно минувших дней.
– Ерш, а помнишь, как ты в душе мылся зубной пастой? – хохочет Толя Пуртов.
– Да, – вздыхает улыбающийся белозубой улыбкой Валера Ершов,– такое не забывается.
Я тоже смеюсь вместе с ребятами, вспоминая тот анекдотический случай.
Как-то вечером после недели напряженной учебы мы собрались сходить в душ, имеющийся в нашем общежитии. Мы с Толей резались в карты, сидя за столом в нашей комнате, и Валера, которому было безразлично, кто из нас в очередной раз останется «дураком», схватил полотенце и чистое белье, спросил меня:
– Владимир, я возьму у тебя шампунь?
– Бери, он в тумбочке на нижней полочке прячется.
Валера, схватив тюбик, ускакал в душ, а мы с Толей, доиграв партию, тоже стали собираться следовать по стопам Валеры. Я, открыв тумбочку, 90 с большим изумлением обнаружил на нижней полочке сиротливо лежащий тюбик с шампунем «Московский», а вот тюбик с зубной пастой «Московская» отсутствовал, о чем незамедлительно сообщил Толе Пуртову.
– Так он их перепутал,– заржал Толя,– они же одного цвета!
И мы, предвкушая невиданное доселе зрелище, двинулись на первый этаж. По дороге к нам присоединился Витя Меньшиков, тоже загоревшийся желанием посмотреть на Валеру, моющегося в душе зубной пастой. Открыв дверь душевой, мы открыли широко рты и затихли.
Из одной кабинки вместе с шумом льющейся воды слышались и удивленные возгласы:
– Да что же это такое?! Сколько не выдави, ни фига не мылится!
Толя, сияющий от счастья, постучал в дверь кабинки согнутым пальцем:
– Ерш, как ты там?
– Толя! Что вы там мне подсунули? Что это за шампунь такой?
Выдавил уже почти весь тюбик, а в волосах не пойми что.
– Так ты головку-то покажи мне,– нежно и ласково попросил его Толя.
Дверь кабинки приоткрылась, и из нее показалась взъерошенная голова Валеры. Его длинные красивые волосы торчали во все стороны свалявшимися патлами и белели белыми клоками размазанной зубной пасты.
– Надо же,– сокрушенно покачал головой Толя,– всю зубную пасту у Володи на свою башку вымазал.
– Что?! А я-то думаю, почему она не мылится?!
Сердобольным Толей были вручены Валере большой кусок хозяйственного мыла и расческа с пожеланием как можно быстрее привести себя в порядок и в дальнейшем не «переться в душ поперед батьки». Голову Валера с превеликим трудом, но все же отмыл тогда.
– Вовчик, а ты помнишь, как мы с тобой ходили в ветеринарную аптеку? – смеется Витя Меньшиков, убирая недоеденную закуску со столика.
– Помню, помню,– смеюсь я.
Как-то Витя, приехавший из дома, оказался несколько озабоченным.
Дело в том, что его любимый охотничий пес заболел и покрылся лишаями. В выходной день Витя решил сходить в ветаптеку, и, чтобы было не скучно, предложил мне составить ему компанию. Где находится эта аптека, мы не знали и двинулись в путь, руководствуясь старым испытанным методом – язык до Киева доведет. Первая встречная дама, к которой мы обратились за разъяснениями, показала пальцем куда-то в неведомую даль и осуждающе покачала головой:
– Надо же, такие молодые.
Мы, не придав значения ее словам, двинулись в указанном направлении. Следующий наш гид, добропорядочный советский гражданин, сообщил, что нужное нам заведение находится уже на следующей улице, и при этом презрительно плюнул на заснеженный тротуар. Мы с Витей удивленно открыли рты и недоуменно посмотрели друг на друга: чтобы это все значило? Молодой парень, сообщивший нам уже номер дома, при этом откровенно и нагло заржал.
Купив нужную мазь, уже в общежитии мы обратились за разъяснениями к ребятам из нашей группы и услышали искомый, так долго мучавший нас ответ. Оказывается, подобные заведения, частенько ищут молодые парни в поисках мази под названием «Политань» после бурной ночи, проведенной с дамами легкого поведения, обнаружившие у себя в паху после этого мелких и неугомонных насекомых, именуемых в просторечии «мандавошками». После этого я еще долго и искренне обижался на Витю Меньшикова, а он лишь сокрушенно разводил руками – ну кто же знал?
Перекурив в тамбуре вагона, мы замолкаем и думаем каждый о своем.
Я задумчиво смотрю в вагонное давно не мытое окно на стремительно проносящиеся заснеженные сосны и ели, и мои мысли возвращаются в теплое лето. Буквально перед самым отъездом в Киров
я получил письмо от языковеда Пятакова из Череповца, в котором он разъяснил мне историю происхождения названия наших северных речушек «Лойга», «Уфтюга» и «Порша».
Моя мама всегда выписывала свою родную газету «Советская мысль» и всегда, надев очки, прочитывает ее от корки до корки.
Время от времени эту газету читаю и я, и однажды наткнулся в ней на интересную статью, где и разъяснялись названия некоторых рек Вологодской области. И я отправил в редакцию письмо на имя т. Пятакова с вышеобозначенной просьбой.
Некогда европейский Север нынешней России населяли племена финно-угорской группы, в том числе и вепсы, давшие название многим северным рекам. Слово «Лойга» происходит от вепсского «Лох-га» и переводится как «Лососевая река», Уфтюга – как «Ключевая река», а «Порша» – это уже наше русское название и означает «Река, вытекающая из болота». Лосося в речке Лойга, конечно, уже давным-давно нет, а вот в Уфтюге ключей действительно великое множество, и вода в ней необыкновенно вкусная. Что касается Порши, то она действительно берет начало в топких непроходимых болотах.
Вепсы, в силу своей малочисленности, почти исчезли с лица земли, а по пустующим берегам рек, необыкновенно богатых рыбой, селились русские первопроходцы, уходящие от барщины, от пожарищ и нескончаемых войн. Нетронутая тайга вволю кормила ягодами, грибами и лесной дичью и охотно давала лес для строительства жилья – бери, сколько захочешь, и поэтому дома строили просторные, с огромными высокими подполами, где хранились запасы продуктов на всю зиму.
Московские байдарочники, спускавшиеся из года в год по реке Уфтюге, рассказывали мне, что на своем пути они встречали глухие брошенные деревни, о которых местные жители из деревень Шевелевка и Сулонга знать не знали и слышать не слышали.
С началом Первой мировой войны в эти деревни потянулись слуги государевы за нужным им «пушечным мясом», и молодые мужики и парни на сборных пунктах получали свои фамилии.
– Как звать?
– Васек.
– Фамилия?
– Че?
– Фамилия твоя как, мать твою за ногу?!
– Отца Ипатом кличут, вроде как…
– Будешь Ипатовым! Следующий.
Опаленные порохом, вернувшиеся с войны мужики давали своим народившимся детям неслыханные и чудные имена: Людвиг, Бернард…
С приходом советской власти маленькие таежные деревеньки объединились в небольшие колхозы, и жители их, как и встарь, жили своим хозяйством и тайгой, потому что «палочками» за трудодни, сколько их ни пересчитывай, сыт не будешь.
Во время Великой Отечественной войны, с потерей угольного Донбасса, к угольной Воркуте руками заключенных стремительно строилась новая железная дорога. Много слухов ходило у нас в поселке о тех лютых и голодных временах. Рассказывали, что на «Втором подъеме» стоял небольшой лагерь, где зэки умирали от голода и холода в великом множестве, и, что хоронили их прямо под насыпью будущей железной дороги «Воркута-Москва».
Мне много раз приходилось слышать, что «здесь под каждой шпалой заключенный лежит», и однажды судьба свела меня с очевидцем этих событий – коренным жителем деревни Лойга Александром Рогачевым.
В сорок четвертом году, когда строилась в наших краях эта дорога, он был еще мальчишкой. В деревне на постое жили и отдыхали «от трудов праведных» охранники того самого лагеря. Разные они были, эти охранники.
– У нас в доме на постое был хороший мужик, добрый,– рассказывал мне дядя Саша,– на фронт его отправили. А вот у соседей – зверь зверем. Однажды летом наши бабы пошли за ягодами к соседней деревне и там, в лесу встретили беглого заросшего щетиной зэка. Вышел он к ним из-за кустов. Хлебушка попросил. Соседка наша сжалилась над ним и, достав ломоть черного хлеба, уже было хотела отдать страдальцу, но когда ближе подошла – обомлела: страдалец-то этот оказался ее постояльцем – охранником.
– Выслуживался так? – тоже обомлел я.
– А ты думал. Воевать-то с зэками куда легче, чем на фронте. Мы мальчишками бегали к этому лагерю летом бывало.
– Зачем?
– Меняли махорку у охранников на овес. Лошади у них там были.
За колючей проволокой ни одной травинки на земле не было – все было поедено зэками. Ты помнишь нашего поселкового конюха Федю Извекова?
– Конечно, такой добрый дед был, на санях нас катал, никогда не отказывал.
– Вот-вот. Этот самый добрый дедушка тоже из этих охранников, просто остался в этих краях, уж не знаю, по какой причине. Ретивый был служака. Одного зэка застрелил, когда тот руку просунул под колючую проволоку за травой. Да, были времена. А потом кукурузу сеяли, когда пришел к власти этот «туебень кукурузный».
– Кто?!
– Кто, кто? Хрущев.
– Неужели она здесь вырастала?
– Конечно. До колена.
С приходом в Кремль «кукурузного туебня», когда начиналось освоение целины, наши деревеньки были объявлены «неперспективными» и потихоньку умирали одна за другой. Я, еще будучи школьником, несколько раз ходивший на рыбалку и на Нижнюю Лойгу, и на Среднюю Лойгу и на Верхнюю Лойгу, видел их еще живыми.
И еще я отчетливо помню тревожный год, когда начался Карибский кризис, и бодрые, решительные вопли Хрущева из нашего старенького радиоприемника. А мама слушала их тихонько, плакала, и сушили сухари. Я хорошо помню безысходную тревогу, поселившуюся в глазах людей.
Ведь они пережили не так давно страшную голодную войну, а тут этот недоумок обещал то же самое за какую-то далекую и неведомую им Кубу.
И еще я помню, как один за другим вешались наши мужики. И те, кто прошел войну, и те, кто помоложе. Одного нашего знакомого дважды успевали вытащить из петли, но он затянул на своей шее удавку в третий и последний раз. Я был тогда ребенком, и, конечно, мне было не понять происходящего, но сейчас, я думаю, что они, хлебнувшие лиха сверх всякой меры, отчетливо понимали: им такого во второй раз уже не пережить.
Но прошло и то тревожное время, и наш леспромхоз постепенно разрастался, потому что родному соцлагерю был нужен халявный русский лес. На заработки стали приезжать парни с Украины и Молдавии, для которых были построены одно за другим три общежития. Парни были молодые и сильные (слабаки держатся здесь недолго), и парням, конечно, были нужны красивые девушки. Кому для флирта, кому и для серьезных отношений.
Наша лойгинская шпана, с малых лет закаленная в тайге и междоусобных драках, почуяв неладное, объединилась и начала поколачивать приезжих гостей на танцах. Драки начали происходить все чаще и чаще, и количество бойцов с обоих сторон неумолимо возрастало.
Очередная свалка, начавшаяся возле кафе «Северяночка», уже было подходила к своему завершению, и невольные зрители, жители окрестных домов, уже почти хором радостно и гордо кричали: «Знай наших!», как из общежития к месту сражения подоспела внушительная подмога, и часть зрителей дружно заголосила: «Наших бьют!».
А часть кинулась на подмогу своим, и битва возобновилась с новой силой. Из общежития прибывали все новые и новые группы бойцов
и вступали в схватку с новыми поселковыми бойцами, и драка шла уже на всей территории улицы, от кафе «Северяночка» до посадочной и постепенно перемещалась к общежитию. Когда, наконец, супостаты были одолены и загнаны назад в общагу под дружное и гордое «Ура!», в ней напоследок традиционно были выбиты все стекла и выломаны все двери.
Гроза и легенда нашего поселка, участковый милиционер капитан Анатолий Никитин, спасший от неминуемой тюрьмы многих наших парней, об этом побоище «ничего не знал», поскольку здравый смысл ему подсказывал, что чужаки не должны хозяйничать здесь.
Постепенно подобные события перешли в мелкие стычки с переменным успехом, героем одной из которых был и ваш покорный слуга, ввязавшийся в драку, будучи в здравом уме и трезвой памяти, по собственной глупости. Избили меня так, что домой меня привели ребята под руку, с разбитой в кровь головой и с раздробленными зубами. И было мне тогда всего шестнадцать лет.
Сезонники, приезжавшие из года в год на заработки, постепенно стали своими, многие из них женились на местных девчатах, стали прекрасными семьянинами и уважаемыми работягами, к тому же малопьющими, в то время как их многие ровесники – коренные жители, потихоньку спились, или же просто сгинули кто где.



 
Besucherzahler Beautiful Russian Girls for Marriage
счетчик посещений