Я, заметив, что мой маленький Боська умудрился свалиться в заснеженную канаву с мостков, чертыхаясь, лезу за ним в снег.
Достаю оттуда пищащего, заснеженного и дрожащего любимца и, расстегнув теплую фуфайку, прячу его за пазуху. Он умиротворенно затихает, и лишь коричневый кончик носа с заиндевевшими усами торчит наружу.
– Нет, Володь, ты представляешь, они же на окна повесили решетки, поставили железные двери, и опять – на тебе, – не унимается Александр.
С центральной улицы на нашу Первомайскую с ревом сворачивает голубой «ИЖ» с коляской и стремительно несется в нашу сторону. Мы на всякий случай отходим в сторону – мало ли дураков
у нас ездит. ИЖ резко тормозит, и из закутанного шарфом лица летит знакомый бас Валентина Сасова:
– Здорово родня!
– О, Валик, привет!
– Как сами?
– Слава Богу.
– Новость слышали?
– Это ты про железнодорожный магазин? – подходим мы к Валентину.
– Ну, да. Ночью разобрали кирпичную трубу и вынесли всю водку и колбасу.
– Трубу?! – мы изумленно открываем рты.
–Трубу, – хохочет Валентин и, врубив скорость, уносится на своем ИЖаке дальше.
Я с Боськой, задремавшем в тепле, иду домой. Мама сидит на кухне у окна и в который раз перечитывает письмо от Татьяны.
Пишет Татьяна не часто, а мама ждет от нее писем каждый день.
И я зачастую вижу, как она, разобрав очередную толстую пачку газет и журналов, откладывает их в сторону и чуть слышно вздыхает.
Боська, оказавшись в родном доме, шустренько трусит к печи, где Лева задумчиво ест картошку из своей огромной миски. Мокрый Боськин нос довольно бесцеремонно влезает в посудину прямо под
носом у Левы, и сразу же раздается жадное чавканье. Лева, обалдевший от подобной наглости, удивленно смотрит на чавкающего щенка, совсем еще молокососа, и хватает Боську за ухо зубами. Раздается визг и писк, но он не возымеет на Леву никакого действия, и он все также держит зубами ухо наглеца еще с полминуты. Наконец проученный молодой, тихонько поскуливая, садится у Левы за спиной и терпеливо ждет своей очереди.
Я подхожу к окну и задумчиво смотрю на воробьев, облепивших кормушку, подвешенную на тополе под окном. Они дружно работают клювами, выстроившись кругом вокруг горки пшена, только, что насыпанного мамой. На кусочках сала, висящих на веревочках, крутятся две синички. Завтра мне с утра опять на работу и опять на новый тепловоз – ТУ-4 № 35.
* * *
– Поехали,– Григорий Михайлович Купчук залезает в кабину тепловоза и швыряет путевой лист на пульт. «Тридцать пятый» срывается с места и, нехотя простучав по стрелочным переводам, летит по магистрали к «Восьмому». Михалыч, устраиваясь в кресле кондуктора, выдает с тяжелым вздохом:
– Уф-ф.
– Михалыч, что так вздыхаешь? – осторожно интересуюсь я.
В кабине еще довольно прохладно, поскольку водяная печка, или попросту обыкновенный мазовский радиатор, обогреваемый водой системы охлаждения двигателя тепловоза, еще только чуть-чуть теплый. Из дверей чувствуется довольно ощутимый сквознячок. Я наливаю себе из термоса горячего чая и опять спрашиваю Михалыча:
– Михалыч, чайку налить?
– О! – оживает Михалыч.– Плесни мне маленько.
Мы пьем горячий чай, я смотрю вперед, на заснеженную УЖД, рельсы которой совершенно не виды под мягким пухлым снегом, и качаю головой:
– Как там работать будем? Наверно, на «Перевалке» все тупики снегом замело?
Михалыч по-прежнему помалкивает, прихлебывая чаек. «Тридцать пятый» в этот предновогодний месяц работает на «Перевалке» на подтаскивании сцепов, и меня это радует. «Перевалка» – это большая расчищенная от леса площадка, которую разрезают два длинных тупика узкоколейки. Зимой сулонгские, айгинские и вощарские МАЗы по зимнику везут из своих далеких участков лес и здесь они выгружаются. Два мощных погрузчика перегружают этот лес уже на сцепы, и наши магистральные ТУ-7 ведут с «Перевалки» их уже на станцию. А два тепловоза ТУ-4, один из которых и наш «Тридцать пятый», работают с погрузчиками или на подтаскивании. Работа эта только днем и никаких тебе усов, нескончаемой дневной нервотрепки и бессонных ночей. Красота! И по этой по самой причине настроение у меня превосходное.
– Вчерась кабанчика резали,– выводит меня из задумчивости негромкий голос Михалыча.
– Ого! Теперь всю зиму будете кушать свежую свининку.
Накануне я заходил в гости к Вите Григорьеву, тоже работающему на «Тридцать пятом», рассказать о своем новом назначении и расспросил о тепловозе, работе на «Перевале» и, конечно же, о Михалыче.
– Ты не смотри, что Михалыч с виду простенький и нелюдимый.
Мужик он хороший,– сказал мне Виктор, – а то, что из него иной раз слова не вытянешь,– привыкнешь.
«Перевалка» встречает нас такими же заметенными снегом стрелочными переводами, засыпанным снегом порожняком, стоящим на объездном пути. Глянув на это белое безмолвие, Михалыч быстро решает:
– Поедем, свой тупик промнем колесами, а потом уж и порожняк возьмем. Он, чертыхаясь, чистит от снега стрелочный перевод, и «Тридцать пятый» осторожно ползет по тупику.
– Вот так, правильно, Володя,– одобряет мои действия Михалыч, – тут могут под снегом и хлысты валяться, и чурки.
По обеим сторонам нашего тупичка лежат занесенные снегом штабеля леса. Их немного. Вдали дымит слабым дымком краснокоричневая бочка водогрейки. Рядом с ней стоят два челюстных погрузчика и трелевочник Т-55. Чуть дальше будка голубоватого цвета. На крыше слои снега сантиметров двадцать, а из железной печной трубы валит плотный черный дым.
– Приехали уже,– кивает головой в сторону будки Михалыч,–
снегу много, так что для начала возьмем сцепов шесть. Поехали за порожняком.
Мы выезжаем из своего тупика, и Михалыч, покрякивая и постанывая, опять чистит голиком стрелочный перевод. На объездном пути, вмещающем в себя восемнадцать сцепов, заснеженные стойки белеют аж до входной стрелки. Погремев сцепками, Михалыч залезает в сугроб, отступив в сторону, и яростно машет рукой:
– Давай!
Я включаю первую ступень, тепловоз рвется вперед. Колеса его начинают бешено буксовать на месте.
– Стой! – кричит Михалыч. – Сдай назад, сколько можно!
Я перекидываю реверс, «Тридцать пятый» отчаянно сдает назад
и опять буксует на месте.
– Вперед! – ревет Михалыч.
Попытка сорвать с места весь состав, основательно заметенный снегом, ни к чему не приводит, и Михалыч безнадежно машет рукой:
– Хорош! Не то все буфера поотрываем, к едрене фене.
Он успешно форсирует снежную преграду между путями и неспешно топает вдоль порожняка. Отсчитав нужное количество сцепов, Михалыч опять лезет в снежный сугроб. Повозившись у сцепок, влезает на раму сцепа и, обхватив стойку одной рукой, дает мне отмашку – «вперед». Наконец порожняк, позвякивая покачивающими стойками, вползает в тупик, и Михалыч, махнув рукой, спрыгивает со сцепа и идет к челюстному погрузчику, лениво разминающему свои замерзшие рога. Он о чем-то беседует с трактористом, машет руками и, завершив круг почета, возвращается в тепловоз. Промокшие рукавицы летят на радиатор отопления, шапка – на пульт, а Михалыч – в свое кресло.
– Уф-ф, устал как собака.
– Ну что новенького в Сулонге?
– А что там новенького? Ни хера.
Справа слышится свисток тепловоза, и мы оба поворачиваем голову. В свой тупичок «Тридцать седьмой» тепловоз гонит втолкача порожняк. Толя Пуртов, одетый в теплую большую фуфаечку, валенки с галошами, телепается на первом сцепе и приветственно машет нам рукой. Из кабины торчит голова Валеры Смирнова. Он что-то кричит нам, но слов его разобрать невозможно.
– Что он там орет? – смотрит, прищурившись, в сторону «Тридцать седьмого» Михалыч.
– Я сбегаю узнаю, Михалыч?
– Сбегай, Володя. Только чтоб одна нога здесь, другая там.
Я, радуясь возможности размяться, накидываю на плечи фуфайку, на голову шапку и спешу к «Тридцать седьмому». Валера Смирнов, улыбающийся, потирает руки:
– Сейчас Толя придет. Расскажет тебе захватывающую повесть о Вите Меньшикове.
В кабину вваливается фыркающий Толя Пуртов:
– Здорово, Вовчик!
– Здравствуйте, Анатолий. А что случилось с нашим другом Витей Меньшиковым?
– С Витей-то? – Толя веселеет и, взяв в руки голичек, начинает у открытой двери кабины обметать валенки.
– Поехал Витя в субботу в ночь на «Вологодский» ус за грузом.
Зайчика увидел и захотел отведать зайчатины. Ружье у него с собой было, и он решил перекинуть реверс и догнать этого зайца, который вперед его носом прошмыгнул. А реверс попал в «нейтралку», и пришлось заглушить тепловоз. Заяц, естественно, убежал в это время, а тепловоз заводиться не захотел, аккумуляторы-то слабые.
– Ну, а что дальше?
– А дальше,– вступает в разговор Валера Смирнов, нужно было пары аккумуляторов, соединенных последовательно, переставить местами.
Я удивленно открываю рот:
– Зачем, Валера?
– А затем, Володя, что первая пара аккумуляторов вырабатывается всегда больше, и стартер при заводке двигателя, сосет электроэнергию из них в первую очередь. До какого количества оборотов
должен раскрутить стартер движок, чтобы тот завелся?
– Девяносто оборотов в минуту.
– Правильно, молодежь. Толя, продолжай свою захватывающую историю про Витю.
– А на чем я остановился-то? – морщит лоб Толя.
– Ну, Толя! Витя видит зайца, хватает ружье одной рукой, второй перекидывает реверс, попадает в «нейтралку», а зайчик уже того,–
веселится Валера.
– Ну вот, Вовчик,– Толя взбирается на пульт, удобно устраивается на нем, по-хозяйски берет в руки Валерину кружку с дымящимся горячим чаем…
– Толя!
– Морозец был градусов двадцать, и стали они замерзать. Ну, ты представь, ночь, темень, кругом лес, а до «Лесного» километров
десять. Пытались по радиостанции докричаться до диспетчера –
бесполезно. И набрали они, Вовчик, в ведро солярки, покидали туда ветоши и развели в кабине костер. Так и просидели всю ночь.
Утром диспетчер отправила подменный тепловоз их искать. Веня Рогачев рассказывал, когда подъехал к ним и увидел их черные рожи – испугался до полусмерти. А потом хохотал до станции. Кабина у них прокоптилась так, что стала вся черной. Сегодня Витя ее драит в депо.
– Я бы, конечно, так не сделал,– тяну удивленно я.
– Ой, Володя, не зарекайся, – предостерегает меня Валера,– я уже в таких переделках побывал за время работы на УЖД, что никогда не знаешь, что тебя ждет, и поэтому все предвидеть в нашей работе никогда невозможно. Твой напарник Витя Григорьев в прошлую зиму тоже в лесу ночевал.
– А что случилось у них?
– Да то же самое. Двигатель сдох, ночь, мороз. Хорошо, неподалеку лежал за габаритом груженый сцеп. Так они его подожгли с вершинок и грелись, пока за ними не пришел тепловоз. Идти-то ночью по усу не каждому хочется. Можно ведь и на волков нарваться. А в подобной ситуации неизвестно, кто как себя поведет. Человек может со страху просто рвануть в противоположную сторону, то есть в лес. Ты понял?
– Угу.
Валера Смирнов и Толя Пуртов – охотники со стажем, и опыта им не занимать, и к советам их, конечно, стоит прислушаться.
Михалычу я пересказываю новости и, он что-то бубнит себе под
нос, и я вижу, как челюстной погрузчик подъезжает к штабелю, с маху хватает пачку леса, поднимает ее над кабиной и едет к сцепам.
Помощник, молодой паренек, одетый в добротный зимний костюм работника леса дает мне отмашку – «назад». Я подгоняю сцеп
до нужного ему места и опять по его отмашке резко останавливаю состав. Работа началась. К обеду мы успеваем нагрузить по десять сцепов, магистральные ТУ-7 берут по восемь сцепов и один за другим уходят в сторону Лойги. В обеденный перерыв мы с Михалычем ползаем вокруг тепловоза, подтягиваем тормоза, переворачиваем износившиеся снизу тормозные колодки. А после обеда, нагрузив
еще по десять сцепов резервов, спешим домой.
– Заправляться будем, Михалыч?
– А то.
– Завтра у тебя выходной?
– Слава Богу.
– Что будешь делать?
– О, друг мой ситный! Сало посолить, дрова идти катать, пилить, колоть, снег чистить. И так всю жизнь – пока не стюжишься.
* * *
Тридцатого декабря приезжает наша Татьяна. Она влетает в дом, тискает заспанных котов, восторженно целует маленького Боську, и тот, явно обрадованный подобным вниманием, не отходит от Татьяны ни на шаг. Я смотрю на нее и не верю, что эта красавица – моя родная сестра. Мама пытается накормить ее горячим обедом, но Татьяна, видимо, отвыкшая от домашней пищи, пьет чаек с бутербродами и восторженно повествует маме о своей столичной жизни.
– Вов, попробуй колбаски,– оборачивается Татьяна ко мне.
– Да не хочется сейчас,– небрежно отвечаю я, как будто колбаса у нас в доме не переводится. Боська, учуяв очень вкусный незнакомый запах, крутится, как юла, у кухонного стола и пищит все громче и громче. Татьяна отрезает ножом маленький кусочек колбасы и угощает своего нового друга. Боська сметает его не жуя, и опять начинает пищать. В это время на кухню неспешно входит Лева, видимо, привлеченный запахом колбасы. Боська сразу же замолкает, ретируется под стул и там затихает. Лева садится у своей пустой миски и молча смотрит на Татьяну.
– Ой, Лева, какой ты круглый стал,– смеется Татьяна,– на, маленький, колбаски покушай. Бося, Бося ты где? На вот, возьми еще кусочек.
Мама, счастливая и сияющая, не сводит глаз с дочери.
– Мам, а как вы тут живете?
– Хорошо живем. Что нам еще надо?
– Вов, ты где сейчас работаешь?
– Машинистом тепловоза.
– Ну, я знаю, что машинистом. А что возишь сейчас?
– Лес, что же еще?
На крыльце слышится дробный топот, распахивается дверь и в клубах морозного воздуха на пороге возникает Маша Воронина:
– Здравствуйте!
– О, Марья! Здравствуй, здравствуй!
– Тетя Валя, сколько лет, сколько зим?
– Ой, Машенька! Какая ты стала красавица.
Маша крутится на одной ножке, демонстрируя новую белую шубку:
– Ну, как?
– Нет слов!
– То-то и оно, что слов нет.
– Садись, Маша, попей чайку с нами,– приглашает гостью за стол мама.
– Мама, нам надо бежать,– вскакивает со стула Татьяна и надевает точно такую же белую шубку.
– Пока, Вовка.
– Пока, снегурочки.
Двери за ними закрываются, и в доме наступает тишина.
– Вот так всегда,– разводит руками мама,– приехали и поскакали по подружкам.
На крыльце опять слышится топот, и на пороге на этот раз я вижу улыбающуюся Валю Воронину.
– Югов, привет! – с маху гаркает она. Валентина одна из моих шестерых двоюродных сестер–крепкая, красивая и самая отчаянная.
– Валентина! А ты откуда взялась?
– С луны свалилась. Ой, тетя Валя, здравствуй.
Валентина скидывает с плеч теплую куртку и по-хозяйски проходит в комнату. Коты, вальяжно расположившиеся на диване, в спешном порядке покидают его.
– Давно бы так,– одобряет их действия Валентина и усаживается на диван:
– Тетя Валя, тебя мама в гости зачем-то зовет.
– Да только что от нее,– удивляется мама.
– Ой, не знаю тетя Валя. Мне сказали– я сказала.
Мама надевает свою любимую фуфаечку и уходит.
– Югов, дай сигарету,– шипит Валентина, как только за мамой закрывается дверь. То, что она курит, знаю только, наверное, один я, и эта наша маленькая тайна нас радует, бодрит и сближает. Валентина с наслаждением закуривает сигарету и выпускает к потолку струю дыма:
– Представляешь, в родном доме и покурить нельзя,– хохочет Валентина.
– Так ты когда приехала?
– Югов, я приехала полчаса назад,– чеканит по слогам Валентина. – А ты об этом еще ничего не знаешь.
– Виноват, мадам.
– Прощаю.
– А Шилова приехала?
– Приехала твоя Шилова, но навестить вас пока не в состоянии.
– Почему?
– По кочану. Ты где собираешься Новый год встречать?
– Без понятия.
– Очень хорошо. Значит, придешь к нам. С тебя водка, вино и шампанское.
– Сколько брать?
– Чем больше, тем лучше.
Валентина тушит окурок в пепельнице и встает.
– Ну, я пошла.
Я одеваюсь, беру деньги, сумку и выхожу на улицу. Морозец всего градусов двадцать, и я с удовольствием вдыхаю свежий морозный воздух. По дороге улепетывает на своих коротких ногах Тунеядец от двух здоровенных кобелей. Завидев меня, он резко сворачивает и тормозит у моих ног – как-никак родственник и, значит, защита. Первого нападающего мы встречаем плечом к плечу – каблуком тяжелого ботинка сбиваю его с ног, а в его загривок вгрызается враз осмелевший родственник. Второй кобель, видя нашу непоколебимую стойкость, атаковать не решается и заливается в злобном лае на безопасном расстоянии.
А мы в это время доводим его друга до нужной кондиции, и он, получив
увесистого прощального пенделя, с воем спешит прочь.
– Ну что, получили гады? – кричу я ему вслед, тяжело дыша.
– Гав, гав, гав!– победно хрипит Тунеядец, но преследовать убегающего врага все же не решается.
В «винно-водочном» магазине на Железнодорожной улице очередь, и я, протолкавшись в ней около часа, покупаю шесть бутылок водки, две бутылки вина и обязательную бутылку шампанского.
Дома выгружаю все это в кухонный стол.
– Елку-то будешь ставить?– спрашивает меня мама, вернувшаяся из гостей.
– Ах, да, из головы совсем вылетело,– спохватываюсь я.
Маленькая пушистая елочка, срубленная вчера на «Перевалке», стоит не дождется меня в нашем дровеннике. Я приношу ее домой и устанавливаю на столе в комнате. Коты, почуяв свежий еловый дух, взбираются на стол и сидят возле нее, вбирая в себя аромат тайги.
Мама приносит из кладовки ящичек с игрушками и ставит на стол.
Я развешиваю наши старые, тщательно хранимые мамой игрушки, и елочка приобретает праздничный вид. Входная дверь распахивается, и я вижу входящего в дом Колю Балина.
– Здорово, дружище! – орет он с порога и с треском захлопывает дверь.
– Да, что ты так дверью-то молотишь?– возмущается мама.–
Оторвешь ведь!
 |
 |
 |