Мы спрыгиваем с подножки в утрамбованный снег, и я вижу под
ногами следы тракторных гусениц, картина сразу же проясняется –
в этом месте какой-то тракторок, спешащий по какому-то своему неотложному делу, переехал рельсы. Шпалы на усах, как правило, уже достаточно послужившие, и траки гусениц, упирающиеся в головку рельса во время движения, накренили этот рельс, и костыли разошлись в стороны. То есть рельс просто болтался туда-сюда.
Я разглядываю заднюю каретку, провалившуюся в уширение, и мне становится не по себе. Одна сторона стоит своими колесами, зарывшись в снег, а бандажи другой стоят только на половине головки рельса. Я прохожу вперед и оглядываю первую каретку. Она стоит на рельсах, но рельсы под ней тоже не внушают мне доверия, поскольку ширина колеи явно шире, и это хорошо видно даже на глаз.
Достаю из бардачка шаблон и кладу его на рельсы впереди тепловоза.
Так и есть – дорога здесь шире сантиметров на пять. Ну ладно, решаю я, попробуем поднять тепловоз ходом вперед. Что получится, то и получится. Мы с Николаем сбрасываем с панелей «рубки» и мальчики и заряжаем их под заднюю каретку. Ползать под тепловозом приходится на коленях, и, когда я вылезаю из-под тепловоза, мои ватные штаны и рукавицы уже изрядно промокли. Я стряхиваю с них снег:
– Ну что, пробуем, Николка?
– Пробуем,– отвечает заснеженный Николка, и я залезаю в кабину. Открываю окно и, навострив уши, включаю первую ступень.
Тепловоз дергается и замирает. Я поддаю газку, и тепловоз делает резкий рывок вперед.
– Ну, что? – кричу я кондуктору, стоящему рядом на корточках.
– Нормально!
Я поддаю еще газку, тепловоз опять дергается и опять замирает:
– Ну, что?
– Давай, давай!
Я еще даю, и тепловоз, уже, поднявшийся на рубке и почти выпрямившийся, рушится вниз. Сердце мое уходит в пятки – кажется, дело, осложняется. Спрыгиваю в снег и, присев на корточки вижу картину еще более грустную – задняя каретка полностью сошла с рельсов и колеса ее зарылись в снег.
– Вторая нитка сыграла,– качаю я головой и закуриваю. Что же делать? Время идет, погрузчик ждет порожняк уже, наверное, а мы тут застряли и, похоже, что надолго.
– Знаешь, что,– обращаюсь к Николаю,– рубки ложим по колесам, а мальчики просто поставим на шпалы рядом с рельсами.
Одна надежда, что какая-нибудь из ниток сыграет обратно хоть чуть-чуть. Мы опять ползаем под тепловозом в снегу, заряжаем рубки, затем я опять, высунув голову в окно, отчаянно газую, и опять и опять тепловоз рушится вниз. Так проходит часа два.
Замерзшие и вымокшие, мы залезаем в кабину и наливаем себе по кружке горячего чаю. Я сжимаю горячую кружку окоченевшими руками и смотрю в окно. По рельсам к нам приближается знакомая фигура мастера участка Сергеича. Он подходит к тепловозу и замирает. Затем обходит его кругом, качает головой и взбирается в нашу теплую кабину.
– Приплыли?
– Да, вот сподобились.
– Пятьдесятпятка тут чья-то каталась, вот и подрасшила дорогу.
Узнаю кто – голову оторву. Сами-то поднимитесь?
– Не знаю,– я говорю, дуя в горячую кружку,– мороз, «рубки» сползают с «мальчиков». Колеса затягивают их под себя. Две длинные под колесами. Остались две короткие и все.
– Трактор нужен,– решает Сергиеч после короткого раздумья, я пойду, пригоню пятьдесятпятку.
Он покидает нашу теплую кабину и уходит обратно на участок. Примерно через час из леса выныривает трелевочный трактор
Т-55, и из его маленькой кабины выпрыгивает тракторист Вася Неронов. Он, как всегда, весело улыбается и кричит мне:
– Куда будем поднимать?
– Вперед, конечно! – ору ему в ответ.
Вася быстро прохаживается вдоль тепловоза, качает головой и ныряет в кабину трактора. Пятьдесятпятка, взревев двигателем и выпустив в меня столб иссиня-черного дыма, резко разворачивается, и встает впереди тепловоза справа от рельсов. Мы с Николаем тянем со щита тяжелый трелевочный трос, и я цепляю его на удавку на шток за буферной тарелкой тепловоза. Словно из ниоткуда возникает фигуры Сергиеча и нескольких мужиков с лапами и дорожными молотками в руках:
– Ну что, пробуем?! – бодро кричит Сергиеч.
– Пробуем.
– Давай, Васька!
Барабан лебедки тракторка начинает вращаться, медленно натягивая трос.
– Давай, Вася!
Вася Неронов поддает газку, и тепловоз мой рывком подается вперед.
– Давай!
Тепловоз опять резко дергается вперед, кабина его выравнивается и приподымается, и он, уже почти стоявщий на рельсах, вдруг резко рушится на одну сторону, а затем также резко кренится в другую.
– Стой!
Я смотрю на свой тепловоз, и ноги мои начинают мелко-мелко дрожать: обе каретки его провалились в уширение, и он твердо и непоколебимо стоит на… шпалах. Вася Неронов, вылезший из трактора, качает головой:
– Полная жопа!
Сергеич тоже качает головой:
– Без челюстника тут уже не обойтись. Поезжай-ка ты Василий и скажи Коле Дмитриеву, чтобы он гнал сюда полный ходом.
– А ты что двигатель не глушишь? – спрашивает он меня, кивая на мой беспомощный тепловоз.
– Аккумулятор старый, боюсь, не заведется.
– А что, от Т-4 прикурить не получится?
– Едва ли.
– Ну ладно,– Сергеич подзывает своих дорожных рабочих. Так мужики. Стыки под тепловозом раскручиваем, костыли на обоих звеньях выдираем. Вопросы!
– Все ясно, Сергеич.
– Тогда за работу.
Мужики Сергеича сноровисто раскручивают стыки, вырывают лапами костыли, а я в это время снимаю изогнутые тормозные тяги. Работать приходится, стоя на четвереньках, и я бросаю на снег под промерзшие колени старую рваную фуфайку, обнаруженную мною в бардачке тепловоза. Ватные штаны мои уже задубели, а теплые двойные рабочие рукавицы совершенно не гнутся. Изогнутые и перекрученные тяги я швыряю в бардачок и, заслышав сзади лязг тракторных треков, оборачиваюсь.
Челюстной погрузчик, мощный и огромный, сделанный на базе трактора Т-4, медленно и осторожно выезжает на путь и замирает.
Коля Дмитриев, плотный и крепкий мужчина, советуется с Сергеичем:
– Зад приподнять?
– Да. А сможешь?
– Запросто.
– Ну, тогда, действуй.
Челюстник осторожно подъезжает к тепловозу, и его мощные клыки упираются снизу в раму тепловоза. Сергеич, присев на корточки, подает Коле Дмитриеву знак рукой. Тепловоз нехотя, короткими рывками, начинает приподыматься. Когда гребни его колес оказываются выше головок рельсов, дорожные рабочие и мы с Николкой ломами и острыми концами лап склоняем рельсы до нужной ширины и, где это возможно, с громким «Х-ху» загоняем костыли в промороженные шпалы.
– Коля, опускай полегоньку!– машет рукой Сергеич, и задняя каретка тепловоза встает на рельсы. Я с облегчением вздеваю и в изнеможении присаживаюсь на ледяной чурбачок. Достою сигареты и угощаю ребят. Мы дымим, усталые и довольные, а в это время челюстник также осторожно подъезжает к тепловозу спереди. Когда и передняя каретка тепловоза встает на рельсы я чуть не плачу от счастья.
– Володя,– подходит ко мне Сергеич,– а сейчас по миллиметру вперед. Только осторожно, прошу тебя. Рельсы держаться на соплях.
Понял?
– Понял, Сергеич.
Я залезаю в кабину тепловоза и тихонечко проезжаю вперед. Затем вместе с дорожниками мы зашиваем некрепко рельсы, скручиваем стыки и громко и весело подначиваем друг друга. Ну, все, работа закончена, я смотрю на часы – два часа дня. Мужики, пошвыряв свои инструменты под щит пятьдесятпятки Васи Неронова, устраиваются на его же щите:
– Погнали, Вася!
Трактора, один за другим, взревев двигателями, уносятся в лес, оставляя за собой облака снежной взвеси, а я выбиваю пальцы из подвесок и снимаю оставшиеся изогнутые и раскуроченные тормозные тяги, а потом обхожу тепловоз и подвожу невеселый итог: на задней каретке не осталось ни одной тормозной тяги, то есть она фактически не работает на торможение. Одна подвеска вырвана с мясом, оставшиеся торчат во все стороны, погнутые и перекрученные. На передней каретке тоже оторвана одна подвеска, а на две смотреть тоже страшно. Чем мне остается тормозить? Двумя колодками на первой колесной паре и двумя колодками на второй колесной паре. И все.
В кабине тепловоза я совершенно без сил валюсь в свое водительское кресло и долго и бессмысленно смотрю в окно. Затем, словно очнувшись, передергиваю плечами и поворачиваюсь к Николке. Он сидит в своем кресле неподвижно, вытянув ноги в насквозь промокших брюках, руки раскинуты – одна у окна, вторая лежит безвольно на пульте. Фуфайка у него почти вся промокла и темнеет большими влажными пятнами, голова откинута назад, а глаза неподвижно смотрят в потолок.
– Едем за вагоном, Николка?
– Поехали.
Я трогаю тепловоз с места и закуриваю. На каждом стыке с большим зазором тепловоз вздрагивает, а мое сердце проваливается в пятки.
– Николка,– говорю я кондуктору,– если тепловоз еще раз сегодня грохнется, мы под ним подохнем.
– Я туда больше не полезу,– еле шевелит губами Николка,–
я здесь в кабине лучше сдохну.
Когда «Тридцать шестой» наконец-то выныривает из темноты ледяной тайги на надежные рельсы «Восьмой» ветки, я с большим облегчением перевожу дух и снимаю трубку радиостанции:
– Диспетчер, ответь «Тридцать шестому».
– Слушаю, «Тридцать шестой», – слышу в ответ голос диспетчера Люси Кондратьевой.
– Люся, на участке у нас сегодня не грузили.
– А что случилось-то? Челюстник опять сломался?
– Нет. Тепловоз провалился в уширение. Весь день поднимали челюстником и трактором.
– Ого! Значит, в ночь не будете работать?
– И завтра днем тоже. Тепловоз на ремонт пойдет. Вся ходовая изорвана в клочья.
– Ого! Везет же тебе, Югов.
В передатчике радиостанции слышится треск и какие-то отдельные звуки. Кто-то что-то говорит диспетчеру. Треск прекращается и слышится крик Люси Кондратьевой:
– Сам дурак! Понял?
Опять слышится трест, а затем отчетливо слышимый жеребячий гогот.
– Никитинский? – это уже голос старшего диспетчера Загоскина.
– Да… а… а…
– Когда придешь на станцию, зайди в диспетчерскую.
– Зачем?
– Если я правильно понял, у тебя опять появилось горячее желание поработать пару месяцев дорожным рабочим. Что молчишь?
У Пирата, разнесшего вдребезги в прошлую зиму вагон-столовую на одном из мастерских участков и безжалостно разжалованного в дорожные рабочие сроком на два месяца, желание это, видимо, сразу пропадает, а заодно и слух, поэтому радиостанция снегочиста на призывы старшего диспетчера Загоскина перестает отзываться.
А когда наш тепловоз минует пост «Лесной», я окончательно успокаиваюсь, Николка мой тоже оживает, и всю дорогу до станции мы, как ни в чем не бывало, будем оживленно болтать о своем житье-бытье, и завтрашнее мое первое знакомство с членами экипажа «Тридцать шестого» тепловоза Лешей Ноздриным и Витей Лобановым будет казаться мне не таким уж и нелицеприятным. За весь этот недлинный рабочий месяц мы с Витей успеем подружиться, и потом, когда он уже не будет работать на УЖД, при встрече мы всегда будем крепко и искренне жать друг другу руки, с удовольствием вспоминать наш «Тридцать шестой».
* * *
Декабрь в нашем таежном поселке – это время предновогодних хлопот. Всем без исключения хочется встретить Новый год за хорошим богатым столом, подарить подарки своим родным и близким, конечно же, надеяться, что в следующем году все будет хорошо, а желания, загаданные за несколько секунд до боя кремлевских курантов, обязательно сбудутся.
Женщины с неизменными сумками в руках снуют из магазина в магазин в надежде успеть ухватить что-нибудь вкусненькое или дефицитное.
– Петровна, ты куда так спешишь с раннего утра?
– Ой, здравствуй, Шура! Гляди-ка, не признала тебя.
– Богатой буду.
– Вчерась соседка моя, в ОРСе что работает, сказывала, что на Печере треску выбросят!
– Да ты что? Так ты туда?
– Оно, конечно.
– Ой, побегу у Нюрки денег займу, а то до получки еще целая неделя. Ты займи на меня там очередь, ладно?
– Ладно.
Подружки разбегаются в разные стороны, похрустывая по снежку валенками. А в это время в «Овощном» магазине уже столпотворение, лихорадочный блеск глаз и тревожные возгласы:
– Ну, что ты там, спишь за прилавком, что ли?!
– Ты поори у меня еще!
– Ты, боров, к нашей Любе не цепляйся! Любонька, а нам хватит конфеток?
– Не знаю, есть вот еще два ящика и все.
– Ты что? Самая хитрая здесь?!
– Хватит вам орать! Не то счас магазин закрою!
– Вот так всегда: себе нахапали, а нам остатки!
И еще на Новый год мы все без исключения ждем гостей. Наших родных, хороших знакомых и друзей, либо уехавших насовсем из нашего поселка и все-таки не забывающих нас, либо учащихся в больших и чистых городах. Дядя Павлик и тетя Агнюша ждут в этот раз
в гости свою дочь Валентину с подружкой Ниной Шиловой и Машу.
Мама моя ждет нашу Татьяну, которая учится в Москве вместе с Машей Ворониной.
Мой двоюродный брат Александр, с которым мы остановились поболтать у калитки его дома, вдруг показывает пальцем в сторону центральной улицы и изумленно восклицает:
– Надо же! Тетя Валя (моя мама) только что за молоком стояла в магазинчике у посадочной, а уже летит со своей сумкой с Печеры!
Мама, со своей коричневой легендарной сумкой в руке, по мосточкам, расчищенным от снега, спешит домой. Сумка ее чем-то туго набита, а глаза довольные-довольные.
– Тетя Валя, чем порадуешь?
Мама останавливается возле нас и возбужденно машет рукой:
– Бегала на Печеру, сказывали, что треска там будет.
– Ну и что?
– А ничего.
– А что в сумке-то тогда?
– Да сала купила Володе на работу с собой брать, да хлеба.
– Пива в железнодорожном магазине там не продают? Не видела?
– Железнодорожный не работает – обокрали.
– Опять?
– Да ну вас. Побегу я, в центральном что-то народ толкается, надо туда сбегать посмотреть.
Александр, крайне удивленный новостью о краже, смотрит на меня:
– Его же летом обчистили. И опять?
 |
 |
 |