И вдруг встретился я глазами с его спокойным и решительным взглядом – кот явно не хотел покидать наше теплое жилище и был готов
дать мне решительный отпор. Я слегка оторопел. Тут моя младшая сестренка Таня пожалела этого бродягу, пустила свою девичью слезу, и это решило участь незваного гостя. Он остался жить у нас, и назвал я его Левой. Жрал Лева за троих котов и съедал все подчистую, что оказывалось в его огромной миске – жареную картошку, макароны, капусту, грибы и борщи с солянками. Всю зиму он ел, и спал и к весне превратился в мощного кота с черной лоснящейся шерстью. Съев очередную полулитровую миску борща, Лева выходил на улицу и неспешно прогуливался по деревянным мосткам возле нашего дома, не обращая внимания ни на шагающих людей, ни на многочисленных поселковых дворняг. Завидев очередного несущегося на него рычащего пса, Лева не сигал на забор и не нырял в близлежащий спасительный огород в щель между досками, а поворачивался к противнику и спокойно и уверенно ждал его. Если подлетевший пес не успевал затормозить и его нос оказывался в досягаемости могучей Левиной лапы, следовал неуловимый удар всеми пятью когтями, и нападавший с визгом отскакивал прочь, а затем, еще погавкав для приличия пару минут, удалялся восвояси.
Обычно же Лева останавливал атакующую дворнягу одним только своим уверенным и решительным взглядом.
А весной Лева пропал. И мама, успевшая уже привыкнуть к нему, погрустив немного, принесла в дом маленького черно-белого котенка Женьку. Где-то в середине лета я опять услышал за дверью знакомый хриплый голос Левы и открыл дверь. За ней стоял тощий и ободранный Лева.
На кухне, подойдя к маленькой кошачьей миске, он требовательно воззрел на меня: что это? Я вздохнул, достал из шкафчика с посудой большую эмалированную миску, налил в нее до краев борща, покрошил туда черного хлеба и поставил под нос Леве – угощайтесь, сэр. Он съел весь суп, тщательно вылизал свою новую посудину и, пройдя в комнату, завалился спать на диване. Вечером, опять плотно и основательно поужинав, Лева вышел на улицу и опять пропал.
А осенью за дверью я опять услышал знакомый хриплый голос. Следующей весной, в середине мая, когда полностью сошел снег в тайге, Лева опять исчез, и я понял, что с весны до поздней осени он живет в лесу своей интересной охотничьей жизнью, где пропитание ему не приносят на блюдечке, а добывает он его себе сам. Вернувшись из Кирова, я опять увидел Леву, спавшего на диване сладким сном.
Когда я возвращаюсь домой с работы, Лева всегда встречает меня, зная, что в моей сумке всегда остается что-нибудь вкусненькое.
И на этот раз я достаю из сумки три несъеденных яйца, очищаю их от скорлупы и кладу в Левину посудину: кушайте, сэр. Лева, как всегда, неспешно и основательно расправляется с ними и опять выжидательно смотрит на меня. Мне становится интересно – сколько же он может их сожрать? Первое сырое яйцо, взятое из холодильника, через проделанное мною отверстие, запрокинув голову, Лева высасывает охотно и быстро. Второе идет уже помедленней и с короткими передышками. Третье яйцо, к моей великой радости, он уже допить не в силах. Сыто икнув, Лева вразвалочку направляется к кухонному окну, приседает, грузно прыгает на подоконник и, сорвавшись, падает вниз. Под окном на полу стоит двухведерный бачок с водой, и Лева довольно точно приземляется в него, обдав брызгами пол кухни. Я, матерясь, встряхиваю с себя капли воды и спешу на помощь утопающему. Лева лежит на дне бачка под толщей воды, выпучив глаза, и пускает крупные пузыри.
– Спасай кота! – кричит мама, прибежавшая на шум.
Я выхватываю Леву из бачка и какое-то время держу его в руках над бачком, потому что с него ручьями стекает вода. Вернувшийся к жизни и слегка высушенный при помощи махрового полотенца Лева со второй попытки взбирается на диван и засыпает. А вслед за ним и я, подогнув ноги, пристраиваюсь на диване и проваливаюсь в сон.
* * *
Получив зарплату, я сообщаю маме о своем намерении съездить завтра в Котлас, и если повезет, купить себе хороший фотоаппарат.
Своего фотоаппарата у меня никогда не было, и вот мечта детства –
заиметь его – жила и не угасала во мне никогда. В глазах мамы я вижу грусть, поскольку она уже привыкла тратить заработанные мною деньги по своему усмотрению, но она, вздохнув, соглашается со мной:
– Конечно, купи, если хочешь.
Зарплату я всегда отдаю маме, и всегда удивляюсь ее великому умению растратить ее в считанные дни. Как правило, через неделю после получки ее походы по магазинам кончаются, и она смущенно разводит руками:
– Все. Деньгов нет…
Я при этом всегда довольно не скромно возмущаюсь, и в следующем месяце эта история опять повторяется. Мама всю свою жизнь прожила очень скромно. Сначала детство в деревеньке Черничково под городом Красавино в Вологодской области, где она жила в многодетном семье – два брата и четыре сестры. В 1942 году маму как закончившую семилетку отправили в возрасте четырнадцати лет на военный завод, расположенный аж на Урале. Домой она вернулась через два года, исхудавшая и больная. Растила нас двоих одна на свою небольшую зарплату, и денег этих, конечно, никогда не хватало. Получив отпускные, мама продолжала работать, а на эти деньги – пятьдесят рублей, покупала нам какой-нибудь хороший подарок. Вот так, с очередных маминых отпускных у меня появился велосипед, правда, прослужил он мне всего два года, так как однажды я из-за своей неуемной тяги к познанию, разобрал его, а собрать уже не смог. И вот по этой самой причине мой гнев
по поводу бездарно растраченных денег, как правило, быстро улетучивается. Здравый смысл всегда берет вверх – маме, как и всем нашим поселковым бабам, тоже хочется побегать по магазинам и потолкаться в очередях.
Утром купив билет до Котласа, я сажусь в общий вагон пассажирского поезда и через два часа двадцать минут оказываюсь на знакомом перроне Котласского железнодорожного вокзала. Бодренько хрустит снежок под ногами, меняются лица прохожих, коротко объясняющих мне, как добраться до нужного магазина и, наконец, я вижу его – черно-белый, с большим объективом, красавец «Зенит-Е».
Завороженный его безупречным внешним видом, я не отвожу от него глаз. Конечно, только этот фотоаппарат я куплю, и цена в сто рублей меня нисколько не смущает. Светлоглазая продавщица, пять минут назад презрительно зыркнувшая по моей любимой кроличьей шапке и куртке из кожзаменителя на искусственном меху, узнав о моем твердом намерении купить дорогой «Зенит-Е», смотрит на меня влюбленными глазами:
– Будете брать?
– Да. Еще мне нужен фотоувеличитель.
– Есть хороший фотоувеличитель «Юность» за восемнадцать рублей.
– Ну что вы! Мне нравится вот тот в дипломате.
Продавщица влюбляется в меня еще больше:
– За пятьдесят рублей?
– Да, за пятьдесят. И еще мне нужны ванночки, фотоальбом, пинцет, фонарь, фотобумага и проявители с закрепителями.
В итоге, в моей вместительной сумке, благоразумно прихваченной на всякий случай из дома, места почти не остается, а от двухсот рублей остается только червонец:
– Хватит на обратный билет и на пиво,– говорю тихонько себе и провожаемый восхищенным взглядом продавщицы покидаю магазин. В пивном ларьке, возникшем на моем пути, я покупаю шесть бутылок пива и иду на вокзал. Глянув на «Расписание поездов» висевшее на стене, с радостью понимаю, что успеваю на поезд «Котлас-Архангельск», и уже через несколько минут шагаю по вагону, подыскивая себе свободное место. А вот и оно – в купе сидят только две женщины, пальто их висит на вешалках, а в руках у одной, что помоложе, грудной ребенок. Если разделись, то едут, конечно, далеко, а если грудной ребенок, значит, будут сидеть в купе неотлучно.
Это-то мне как раз и надо, потому что мне будет очень и очень грустно, если я, вернувшись из тамбура вагона после очередного перекура, вдруг обнаружу, что мою сумку, спрятанную на всякий случай под
сиденье, вдруг элементарно сопрут.
Та, что с грудным ребенком, неспешно рассказывает своей подруге о своей семейной жизни:
– Ну, что ты, мой Николай сам печку в бане сложил, хоть никогда этим раньше не занимался.
– А мой пьяница ничего не может сделать. Все у него из рук валится! Безрукий!
– Обещал к моему приезду полок сколотить и лавку…
– Моему ничего не надо! Только водка! – взвизгивает, подпрыгивая на сиденье, подруга. Лицо ее перекошено от злобы на мужа и от всепоглощающей неуемной бабьей зависти. У подруги большие добрые глаза, и она совершенно не реагирует на реакцию своей соседки. Мысли ее, видимо, уже в доме. Большом, теплом и уютном, который она создала своими добрыми руками, своей любовью к мужу и ребенку. Я невольно вслушиваюсь в их разговор и всей душой желаю этой молодой и мудрой женщине всего хорошего.
Женщина – душа семьи. Если ее душа добрая и мудрая, то этой семье жить долго, и все трудности, возникающие на пути, всегда преодолимы. Потому что вся энергия этой души направлена на сохранение семьи, на великое и непобедимое чувство единодушия. А если душа женщины, вступившей в брак, озабочена только собой, только своим личным благополучием, для достижения которого она плюет на родных и близких, то у такой семьи будущего просто нет, потому что нет родства душ. Первым всегда это остро чувствует муж, а потом уже и дети. И никакие слова или дорогие подарки никогда не заменят настоящей, бескорыстной любви. В один прекрасный, вроде бы совсем обычный день эта семья проходит точку невозврата, и можно уверенно считать, что ее больше нет. Душа у нее умерла. А неотвратимо последующий за этим развал семьи, будь то развод или беспробудное пьянство одного из супругов, чаще всего мужа, это только внешнее проявление случившейся вроде бы незаметной трагедии.
Дома мама, увидев меня, тяжело дышащего и счастливого, восклицает:
– Купил фотоаппарат?
– Только так!
– Показывай.
Я раскрываю сумку и благоговейно достаю из нее свои покупки.
Мама, разглядывая их, только охает, и я вижу по ее добрым глазам, что она довольна не меньше моего.
– Павлик в баню звал.
* * *
Хлопает входная дверь, в дом врываются клубы морозного воздуха и на пороге возникает Сережа Богулев, закутанный, как Дед
Мороз.
– Здорово, Володя!
– Привет, Сергей. Замерз?
– Не говори. Мороз, наверное, градусов двадцать.
Пальто на груди у него подозрительно оттопыривается и даже шевелится.
– Отгадай, что я тебе принес.
В это время из пальто у него слышится нетерпеливый щенячий писк. Сергей, обреченно махнув рукой, расстегивает верхние пуговицы и вызволяет на волю щенка:
– Смотри, какой красавец!
– Ух ты! Лаечка?
Я беру в руки маленький пушистый комочек, и он доверчиво прижимается ко мне. Окрас у щенка как у лайки, но цвет очень интересный – каштаново-белый, а глазки карие.
– Красавец,– восхищаюсь я,– пусю, пусю, пусю, как тебя назвать?
– Назови Боська, в честь того, умершего.
– Пусть будет Боська,– соглашаюсь я. Прежняя моя лаечка по кличке Боська прожил у нас около года и умер от чумки. Окрас
у него был точно такой же, только черно-белый. Я опускаю Боську на пол, и он, довольно виляя хвостом, начинает обследовать свое новое жилье. Женька и Лева, доселе мирно спавшие на диване, какое-то время внимательно наблюдают за новым жильцом, смотрят друг на друга, и Женька, как самый молодой, мягко прыгает на пол, и они с Боськой приветственно обнюхиваются. Боське, конечно же, хочется тут же поиграть с новым другом, и он начинает бегать вприпрыжку вокруг Женьки и звонко лаять. Женька на всякий случай выгибает спину, но Боська тут же перестает гавкать, садится напротив
Женьки и с любопытством смотрит на него: ну, как я вам? Женька осторожно подходит к нему и тщательно обнюхивает со всех сторон, а Боська продолжает сидеть, крутя головой вслед за Женькой. Наконец церемония знакомства заканчивается, и Женька нехотя плетется на кухню, а Боська бежит вслед за ним.
– Ну, живи долго, Боська! – берется за ручку двери Сережа.
– Благодарю, Сергей. С меня бутылка.
– Да ладно,– отмахивается Сережа,– свои люди, сочтемся.
Приходит мама с улицы и удивленно смотрит на нового жильца:
– Вот видишь, будет с кем в лес по ягоды ходить. Надо бы покормить его.
Через несколько минут, опустошив мисочку молока с хлебом, Боська садится спиной к теплой печи и громко, во весь голос зевает.
Я беру круглый связанный мамой половичок и стелю ему на полу у печи. Боська какое-то время крутится на нем, затем ложится на бок, сворачивается калачиком и засыпает. Мама, полюбовавшись на посапывающего щенка, надевает свою новенькую мягкую фуфаечку, в которой она ходит на колонку за водой, чистит мостки от снега и ходит в гости к своей старшей сестре Агнии:
 |
 |
 |