– Пойду к Агнийке схожу в гости,– говорит она, и при этих словах Женька ловко взбирается к ней на плечо и усаживается на нем привычно и основательно. Вот так они ходят в гости. Сестру она зовет так, как звали ее в детстве. О своем отце она вспоминает с большой любовью:
«тятя был… тятя говорил…». При этом она словно вновь становится маленькой девочкой, как тогда, когда ее родители были еще живы.
Я тоже одеваюсь и выхожу во двор покурить. Небо чистое и прозрачно-голубое, красноватый холодный диск солнца светит в глаза, отчего я невольно щурюсь, а мороз пощипывает щеки. Посредине проезжей части улицы неспешно тарахтит бульдозер, расчищая ее от снега. Вот он сворачивает на перекрестке на Первомайскую, а вслед за ним несется, нещадно чадя черным дымом, трактор- трелевочник Т-55 с огромной пачкой дров на щите. Он тормозит около меня, резко и мощно разворачивается и сбрасывает ее со щита в придорожную канаву напротив соседского дома. Из дома к трактору спешит наш сосед Коля Кучев, красноносый и никогда не унывающий лесопунктовский механик. Он расплачивается с трактористом и обходит свое приобретение, довольно качая головой, а пятидесятка с ревом и лязгом уносится обратно в сторону Нижнего склада.
Зима у нас в поселке – это время заготовки дров. В год на одну печь требуется, как правило, одна пачка дров. Если квартира двухкомнатная, где две печки, то нужно две таких пачки. А если есть еще и банька?
Пятнадцать разделочных площадок тех, наших Нижних складов, работающих в две смены, имеют по два накопительных кармана, в которые складывают отходы своего производства. Это и есть дрова. Каждая такая площадка за две свои смены выдает в день примерно по четыре пачки дров, то есть все вместе они заготавливают за день шестьдесят пачек дров по четыре кубометра каждая. Дрова эти – это тонкие сучковатые еловые и сосновые вершины хлыстов, гнилая осина и береза.
Везут такие дрова к кочегаркам, к общежитиям и жителям поселка, которые не в состоянии заказать разделочной бригаде накатать хороших дров за две бутылки водки. Нам, когда я был еще школьником, привозили именно такие дрова. И кололи мы их с мамой аж до самого лета. Те длинные сучковатые, никак не поддающиеся топору мне снятся до сих пор.
Население нашего поселка, конечно же, такие дрова не жалует, и с Нижнего склада всю зиму неугомонные трактора везут разделенные на дрова деловой хороший лес, слегка разбавленный гнилушками и вершинками. Мужики, работающие на разделочных площадках, катают дрова и себе, и своим родственникам, и хорошим знакомым – просто так, незнакомым, за две бутылки водки, но можно и прийти на площадку, взять в руки стальной крючок и за день накатать себе неплохую пачку дров, при условии, если есть какой-нибудь навык подобной работы. У меня такого навыка нет, несмотря на шестимесячную работу на погрузке леса в вагоны МПС, где я видел лишь со стороны работу разделочной площадки. Честно говоря, эта работа мне очень-очень не понравилась. Я просто не представляю себе, как можно целый день без перерыва бегать по площадке, сваливать здоровенные бревна с движущегося транспортера в накопительные карманы и без конца прыгать вниз в эти карманы, чтобы поправить или подравнять неудачно сброшенную «двойку» или «четверку».
Мужики, работающие в лесу, привозят дрова из леса на сцепах, разгружают их у посадочной трактором и этим же трактором трелюют их до своего дома.
Водители МАЗов-лесовозов везут дрова из леса на своих МАЗах.
В общем, кто как может. Время от времени в поселке начинается шум и гам, если вдруг обнаруживается, что обнаглевший вконец лесозаготовитель умудрился свалить у своего дома пачку хорошей деловой древесины.
– Да что же это такое делается? У дома свалил печку «финской фанеры» и ходит посмеивается! А мой привез не дрова, а слезы – осина на осине.
– Правильно, правильно, Васильевна! Надо Лагункиной сказать, пусть его штрафанут на полную катушку! Ишь, одной березой он топить хочет!
– Вот-вот, сейчас накормлю поросенка да курей и сбегаю к ней!
Цыпа, цыпа, цыпа, где вы там?
На следующий день к дому обладателя «финской фанеры» спешит целая делегация представителей Нижнего склада. Они ходят вокруг этой самой пачки «финской фанеры», осуждающе качают головами и без конца что-то измеряют своими деревянными линейками и что-то записывают в свои маленькие блокнотики. А назавтра этого ретивого заготовителя тянут в контору, стращают самыми немыслимыми карами, и он ходит несколько дней сам не свой, глотает валидол пачками и запивает его стаканами водки. Затем страсти эти утихают, и пачки деловой древесины перестают появляться в поселке. До следующей зимы.
Перекинувшись с Колей Кучевым несколькими словами, я бросаю окурок в снег, намереваясь как можно быстрее покинуть свой дворик и вернуться в теплый уютный дом, как вдруг в конце улицы вижу знакомую фигуру Володи Нечаева с охотничьими лыжами на плече. Он усталой походкой подходит ближе, и я кричу ему во все горло:
– Володя, ну как оно?!
Володя поднимает кверху большой палец и счастливо улыбается.
Сровнявшись со мной, поворачивается ко мне спиной, показывая нехило набитый рюкзак:
– Два зайца.
– Молодец! Куда ездил?
– На развилку. Петли свои проверил. Приходи вечером зайку пробовать.
– Приду. С бутылкой?
– Как хочешь.
Володя идет домой, а я вприпрыжку лечу к дому, поскольку уже изрядно промерз.
Вечером ко мне в гости заходит Витя Григорьев. Он работает на ТУ-4 № 35, бригадир у него Купчук Григорий Михайлович. Мы сидим, обсуждаем новости УЖД.
– Ты завтра на усу не лихачь,– предупреждает меня Виктор,–
дорога еще не смерзлась, а ТУ-4 тяжелее твоей «Девятки» тонн на шесть.
– Я на этом участке еще ни разу не был,– задумчиво говорю я,–
а вдруг еще и кондуктор завтра такой же будет?
Виктор берет лист бумаги, рисует мне схему участка, и я на всякий случай кладу этот листок в свою рабочую сумку.
– Участок-то пьющий?
– Еще те гаврики там работают.
– И чего мне завтра от них ждать?
– Продолжения банкета.
С получки работяги леспромхоза, что в лесу, что на разделочных площадках Нижнего склада, гудят дня три. В лесу работаю лишь отдельные бригады, а остальные худо-бедно шевелятся. Начальство на подобные явления смотрит сквозь пальцы, отлично зная, что работяги, попив и погуляв вволю, будут ломить на работе потом как проклятые и к концу месяца обязательно сделают план на свои коронные сто пятнадцать процентов.
– Пошли в гости в Вове Нечаеву, он зайчатиной обещал угостить.
– Пошли, где наша не пропадала.
Через полчаса мы уже сидим в небольшой комнате Володи, вкусив
тушеной зайчатины, и внимательно слушаем Володины охотничьи рассказы. Володины глаза горят при этом, а руки мелькают перед
моими глазами туда-сюда, то обозначая размер добытого зайца, то величину пойманной рыбины.
– Да брось ты, – глядя на его широко разведенные руки, сомневается Витя Григорьев,– таких рыб-то не бывает!
Володя, глянув на свои запале широко разведенные руки, сводит ладони сантиметров до тридцати:
– Ну вот такая!
– Ну вот какая-то может и быть,– смеется Виктор.
Володя на него нисколько не обижается, и тут же начинает с жаром рассказывать свою очередную охотничью историю. В комнату входит младшая сестра Володи – Люба. Она нас помладше и очень хорошенькая.
– Со свиданьицем, вернулась? – спрашиваю я.
– Да, со свиданьицем,– улыбается Люба. – Вовка вам опять врет про свои рыбалки?
– Иди отсюда,– злится Володя,– нечего лезть в наши мужские дела.
– Ой, ой, ой!
– Когда замуж? – спрашивает Любу Виктор.
– Пока не зовет.
– И что ты в этом Хоме нашла? У нас что, сезонников-парней больше нет?
– О, вам этого не понять! Он такой галантный. Вчера встал передо мной на одно колено и просил прощения,– закатывает к потолку глаза Люба. Мы все втроем тоже поднимаем вверх глаза, внимательно разглядываем потолок, но Хомы, элегантно стоящего на одном колене и просящего у Любы прощения, там почему-то не видим.
– Ой, смотри, дева!
Дева, крутнувшись на одной ножке, с негодованием покидает грубую мужскую компанию, а мы одеваемся и идем прогуляться по вечернему поселку. Небо уже затянуто облаками, и мороз совсем не тот, что был днем. Мы идем к вокзалу, лениво прогуливаемся по перрону, а когда поздний пассажирский поезд, лязгая промороженными буферами, трогается с места, движемся в обратном направлении, как будто, те, кого мы пришли встречать, почему-то не приехали.
– Жениться надо! – бросает в снег сигарету Володя Нечаев.
– Что это с тобой?
– Да надоело вот так болтаться. Работа-дом. Дом-работа.
* * *
Станционный тепловоз, мотаясь на стрелках и на стыках рельсов
,везет утреннюю смену на работу. Мне удается втиснуться в теплую кабину, набитую битком машинистами и кондукторами. Водитель «Восьмерки» Аркаша Ипатов, мужчина среднего роста и всегда немногословный, лениво перепирается с водителем снегочиста Володей Никитинским:
– Ты говорил, что снег начистили под «ЛТ»?
– Ну, говорил.
– Я ночью поехал туда посмотреть дорогу на всякий пожарный, а вы у самих площадок не фига и не чистили.
– Там переезд расшит, мы положили шпалу поперек дороги, не видал что ли?
– Видел.
– Так надо ж было диспетчеру сказать об этом.
– Я говорил по рации, об этом диспетчеру.
– А Гета сказала, что ей об этом ничего не известно. Мы груз туда так ведь и не поставили.
– Ничего не знаю.
– Пират ты и есть – Пират!
Володю Никитинского за его лихую езду на тяжеленном снегочисте магистрали, веткам и усам, во время которой он запросто может снести стрелочный перевод мощными ножами, оторвать контррельсы на переезде или даже протаранить порожняк или груз, зовут Пиратом. Володя этой кликухой неимоверно гордится и каждую зиму с честью несет и оправдывает ее любимую.
– А что с Пирата взять? – смеется он в ответ на реплики Аркаши Ипатова.
– Никитинский! Зайди в диспетчерскую! – слышу я первое, спрыгивая с подножки «Восьмерки».
– Никитинский!
– Да, слышу я, слышу!
Я беру у диспетчера ключи от «Тридцать шестого» и иду к депо по протоптанной снежной тропинке. Мой новый тепловоз стоит в самом конце на крайнем пути. Отбойники у него сняты, шлангов
в песочниц тоже не видно. «Ну и хорошо», – удовлетворенно думаю я. На участке они и не нужны. Отбойники на ТУ-4 низкие, что само по себе создает массу неудобств. Во-первых, неудобно снимать резиновые шланги песочниц, когда их надо вычистить от забившегося сырого песка, а когда уже лежит снег и температура минусовая, этот песок имеет дурную и постоянную склонность смерзаться в этих шлангах. К тому же, снежная пурга под колесами тепловоза, возникающая во время движения, забивает эти шланги плотным снегом, и их постоянно приходится скручивать и закручивать, чтобы освободить от снега и смерзшегося песка. Во-вторых, тепловоз, рухнувший в уширение, что само по себе на усах случается не так уж
и редко, очень и очень неудобно ставить опять на рельсы, потому что под отбойники рубки завести невозможно.
Открыв кабину, я швыряю сумку на сиденье и, надев рабочие рукавицы, первым делом проверяю уровень масла в редукторах. Маслица во всех четырех маловато, и я, чертыхаясь, хлопаю дверцами, ищу воронку и ведро с нигролом. Ведро оказывается почти пустым и опять занимает свое штатное место у маховика двигателя. Масла в баке тоже оказывается маловато, дизельного топлива полбака, я залезаю в кабину. Тепловозы, один за другим, начинают заводить двигатели, и едкий дым уже клубами висит под потолком. Я захлопываю дверь кабины, и рев тепловозов сразу исчезает.
– Ну что, заводимся? – спрашиваю я себя. – Заводимся.
Стартер нехотя прокручивает двигатель и замолкает. Я жду пару минут и опять нажимаю тумблер стартера. То же самое. Мною начинает овладевать беспокойство, потому что времени с утра всегда в обрез, а надо еще как-то завести двигатель и успеть заправиться.
Длинный толстый электрический кабель, имеющийся в каждом тепловозе на случай, если двигатель не заводится слабыми аккумуляторами и возникает необходимость «прикурить», я нахожу в бардачке.
Лихорадочно разматываю его, щуря глаза от едкого густого дыма и усиленно кашляя. Передо мной возникает лицо молодого парня, и он кричит мне:
– Что, опять не заводится?
– Глухо, как в танке,– кричу ему в ответ, и он куда-то исчезает.
Двери депо открыты, выпуская на улицу клубящуюся пелену дыма, дыма в депо становится меньше, и я вижу этого паренька, явно моего кондуктора, стоящего у «Тридцать седьмого» тепловоза и отчаянно жестикулирующего руками. Затем он, махнув рукой, спешит ко мне:
– Сейчас Толя Пуртов подъедет, даст прикурить.
Тепловозы один за другим выезжают из депо, и, наконец, синий корпус «Тридцать седьмого», спешащего ко мне, возникает в широко открытых дверях депо. Он подъезжает вплотную, и мой кондуктор накидывает сцепки на крюки балансиров. Толя вылезает из кабины, приветственно машет мне рукой, открывает дверцу капота и подсоединяет конец нашего кабеля к клемме стартера. Мой молодой кондуктор привычно проделывает то же самое у нас и машет мне рукой. Я давлю на тумблер стартера, и он сначала нехотя, а потом, завывая подольше и подольше, раскручивает двигатель до нужных девяносто оборотов в минуту, и наш движок наконец-то оживает.
 |
 |
 |