Из открытой калитки выскакивает его коротколапый пес, звавшийся поначалу Гена, но впоследствии переименованный дядей Павликом в «Тунеядца». Кличку эту он получил за непоколебимое нежелание ходить с дядей в лес.
В лес, когда приходит грибная или ягодная пора, спешит почти все население нашего немаленького поселка. Грибов у нас много. Первым слоем всегда выходят красноголовые боровички и подберезовики. Их немного, но я всегда, несмотря на тучи комаров в лесу, спешил в лес и набирал их на первую самую вкусную жареху. Второй слой, самый обильный, появляется попозже, и комаров к этому времени уже куда меньше, а после Петрова дня они и вовсе исчезают в нашей северной Архангельской области. В это время в лесу благодать. Грибы уже несут из леса, стоявщего зеленой могучей стеной вокруг поселка, ведрами, корзинами и целыми пестерями. Грибы жарят, грибы сушат впрок, из грибов готовят грибовницу с непередаваемым ароматом. А третий слой появляется, как правило, уже в конце лета и изобилует он уже грибочками, годными только для засолки. Это путники и волнушки, стоящие целыми семьями, это валуи или бычки, плотные, пузатые, растущие всегда на одних и тех же излюбленных ими местах, и, конечно же, белые грузди, особенно ценимые грибиками.
Тунеядец, радостно повизгивая, здоровается со мной и чинно провожает меня до дома. Я с удовольствием оглядываю новый штакетник, поставленный мною в прошлое лето. Вот я и дома. Вынимаю из дужки замок, никогда не закрывавшийся у нас на ключ, и вхожу на кухню. Мама еще на работе, и я, быстренько подогрев супчика на электроплитке, наскоро обедаю и иду в гости к дяде Павлику.
Он копошится во дворе, нещадно дымя самокруткой, и ядреный махорочный дым плавает за ним синеватой легкой дымкой.
– Здравствуй, дядя Павлик.
– О, явился не запылился. На выходные?
– Да, завтра уже уезжаю.
– Тогда хватай ведра и на колонку за водой. Я баню уже затопил.
Я беру оцинкованные десятилитровые ведра и бодренько спешу на колонку. Колонка стоит рядом с нашим домом прямо за забором.
Вода в ней необыкновенно чистая и очень вкусная. Печь в бане, топящаяся из предбанника, гудит ровным хорошим пламенем и я, открыв дверь, с ведрами неловко вхожу туда. В бане уже достаточно тепло и я выливаю ведра в большую двухсотлитровую бочку для холодной воды. На глазок прикидываю, что мне надо принести еще ведер шесть воды, и вскоре бочка оказывается полной. Подкинув дровишек в печь, выхожу в огород. Дядя стоит и, прищурившись, разглядывает его:
– Скоро копать. Подожду немного, когда вода уйдет из борозд.
Из старенького хлева доносится поросячье повизгивание.
– Поросенка взял?
– Да, позавчера ездил в Шевелевку, привез кабанчика.
Шевелевка – это красивая, раскидистая деревня с добротными бревенчатыми домами в Вологодской области. Сейчас она является подсобным хозяйством нашего леспромхоза и снабжает его молоком, творогом, сметаной и свининой.
Когда стальные щупальца УЖД проникли в расположенную совсем рядом Вологодскую область и достигли Шевелевки и Сулонги, их просто присоединили к нам. Такая же участь постигла и Вощар.
Сулонгские и вощарские мужики переквалифицировались в лесорубов и исправно вырубают близстоящие осиновые леса, годные лишь на спички.
Вечером приходит с работы мой двоюродный брат Александр, и мы, с вениками под мышкой, втроем топаем в баню. Дядя Павлик и Саша большие любители попариться, и пока они яростно хлещут друг друга березовыми вениками на печке, я сижу на полу, терпеливо пережидая несусветный банный жар. Когда они, красные, пыщущие жаром и чуть живые, уползают в предбанник отдышаться на свежем воздухе, я с непередаваемым блаженством вдыхаю свежий воздух, хлынувший из открытой дверки, пересаживаюсь на лавку – вот теперь можно и помыться. После бани мы, тихие и умиротворенные, идем в дом, садимся в большой комнате на диван и еще несколько минут отдуваемся. Тетя Агнюша уже собрала на стол, дядя Павлик, достает из-за дивана бутылку водки, и мы с большим удовольствием выпиваем по стопке.
– Эх, хороша Советская власть,– довольно крякает дядя и принимается за еду. Мы следуем его примеру, а когда бутылка пустеет, дядя приступает к обсуждению текущих и грядущих нескончаемых дел.
Оказывается, Саша уже на днях уезжает учиться на токаря, Николай, старший сын, уже женился и живет своей семьей на другом краю поселка. Работает он в лесу – уезжает на работу в семь часов утра и приезжает только поздно вечером. И дядя Павлик объявляет мне о своем вынужденном и единственном решении:
– Стайку будем рубить с тобой. Когда у тебя практика начинается?
– В июле.
– Вот в июле и начнем. Лес я окорю сам.
Рубить сруб мне уже приходилось. Банька, в которой мы только что мылись, срублена нашими руками, конечно же, под чутким и матерным руководством дядя Павлика. И получалось у меня тогда вроде бы неплохо. Посидев еще немного, иду домой. Мама уже с веником и тазиком идет навстречу:
– Я там картошки пожарила, садись, поешь.
Она своими добрыми глазами смотрит на меня и, завидев свою подружку Валентину Петровну, спешит к ней навстречу.
Вечером я, надев модную цветастую рубашку и брюки-клешь, не спеша иду в клуб. Сегодня суббота, а по субботам в клубе обязательно танцы. Поперек деревянных мостков лежит здоровенный соседский гончий пес по кличке Букет. Он сладко спит и ему наплевать на то, как мы, добропорядочные советские граждане, будем его обходить.
Я обхожу его стороной, сойдя с мостков на всякий случай – мало ли что ему взбредет в сонную голову. Охотничий зимний сезон у Букета закончился, и он просто бездельничает. Ярко светит луна, перемигиваются в черном небе звезды, а по полутемным улицам поселка молодежь, кто по одному, кто веселыми компаниями, спешит в клуб.
Клуб находится в самом центре поселка, это рубленное из бруса двухэтажное здание видно издалека. В полутьме слышится шум и гам, и я вижу там кучку столпившихся парней.
– Все! Все, дерутся один на один! – слышится чей-то возбужденный голос. Парни расходятся в стороны, а оставшиеся в центре два добрых молодца начинают яростно метелить друг друга. Я ускоряю шаг – связываться с пьяной компанией мне нисколько не хочется.
В ярко освещенном фойе клуба кучки парней и девчат, оживленно беседующих друг с другом. Слышится смех, клубится сигаретный дым. Женя Пилицин, наш местный дурачок, стоящий одиноко у стены, вдруг делает шаг и резко хватает меня за грудки. Я хватаю его за плечо и прислоняю к стене, и лишь после этого вижу, что Женя в усмерть пьяный. Его совершенно белые глаза смотрят сквозь меня, а с губ срываются какие-то нечленораздельные звуки. Поскольку Женя стоит спокойно, я оставляю его в одиночестве и прохожу в зал.
На сцене наш ВИА, созданный Валентином Шейко, наяривает свою легендарную песню:
Сарай ты мой сарай,
Сарай, не покрытой соломой.
Под эти оглушительные звуки молодежь «ломает шейк», кто во что горазд, и от грохота башмаков сотрясается деревянный пол и огромная люстра под потолком слегка раскачивается. Вдоль стен аккуратно расставлены деревянные пятиместные сиденья для последующего отдыха столь усердно танцующих. На одном из них Сережа Таланин. Руки его сложены в молитве, а на полу перед ним стоит огромная зажженная свеча. От плотной группы танцующих отделяется одинокая фигура и, не переставая дергать руками и ногами в такт музыке, направляется ко мне. Это Миша Салопанов:
– Ну что ты тут стоишь, как придурок, давай к нам.
– Нет, я лучше посмотрю на вас со стороны. Так смешнее.
После того, как музыка стихает и музыканты во главе с длинноволосым Валентином Шейко уходят на заслуженный перерыв, я подхожу к своим друзьям: Коле Кузнецову, Володе Нечаеву и Михаилу.
Мы делимся последними новостями и то и дело весело смеемся.
Молодо-зелено.
Оказывается, наш Миша Салопанов скоро женится. Из последующего разговора выяснятся, что грядущая свадьба для него лишь необходимая и обременительная формальность, так как со своей невестой Натальей они уже целый месяц неразлучны ни днем, ни ночью, а о своих будущих теще и тесте он отзывается, как близких и давних родственниках.
Несколько дней назад «теща», обеспокоенная многодневным отсутствием любимой дочери, зашла в гости к родителям Михаила, где обитали «молодые», и увидела следующую печальную картину: дочка сидела, пригорюнившись, за пустым обеденным столом, а ее «муж», вернувшись с работы, нещадно матерившийся во весь голос, растапливал печь, склонившись к топке и по этой причине на свою «маму» не обратил должного внимания. Эта картина настолько поразила ее, что она, переполняясь праведным возмущением, глядя в выпяченный зад будущего зятя, имела неосторожность высказать ему все, что накипело на душе. И не случилось бы никакой бед, если бы Михаил был хоть чуточку потрезвее. Ловко увернувшись от стальной кочерги, теща ломанулась вон из постылого дома, а Михаил, видя свою промашку, устремился за обидчицей. Из дома он вылетел, уже держа в мозолистых руках здоровенную совковую лопату.
Теща, быстро оправившаяся от первого испуга, стояла возле веранды, уперев в бока натруженные кулаки, которыми она регулярно поколачивала своего тщедушного мужа по фамилии Непочатый.
– Я тебе не Непочатый! – взревел люто Михаил и размахнулся для последнего решающего удара, прищурив левый глаз, стараясь попасть своей «маме» точно в лоб. Но мама и на этот раз оказалась ловчее, и Мишина совковая лопата врезалась в деревянные мостки.
– Врешь! Не уйдешь! – ревел Михаил, видя свою «тещу», лихорадочно пытавшуюся открыть стальную задвижку деревянной покосившейся калитки, так неосмотрительно защелкнутую ей. На дорогу «мама» вылетела как самолет, широко раскинув руки и с диким утробным воем.
Шмякнувшись о землю, она тут же вскочила и, держась обеими руками за костистый зад, полетела прочь. А Михаил стоял у распахнутой настежь калитки, довольный, любовно поглаживая черенок своей совковой лопаты, и приговаривал:
– Я тебе не Непочатый.
Слушая эту историю, мы сгибаемся от смеха. Надо сказать, что рассказчик Миша великолепный, таких еще поискать. После танцев в клубе мы расходимся по домам, пожелав друг другу всего хорошего.
* * *
А на следующий день пассажирский поезд несет нас уже в город Котлас. В Котласе время до отправления следующего нашего поезда мы коротаем в привокзальном ресторане. После ресторана Витя Меньшиков опять куда-то исчезает, и наши поиски оказываются безуспешными. Витя как сквозь землю провалился. Приезжает он в Киров только во вторник прямо из Котласского вытрезвителя с выпотрошенными карманами и выпученными от голода глазами, и мы все вместе опять идем на занятия.
В субботу я наконец-то собираюсь съездить на легендарный кировский «толчок», где, по разговорам, можно купить хорошие кожаные и меховые вещи. На рынке у меня разбегаются глаза – чего тут только нет! Куртки из натуральной кожи – и осенние, и меховые, кожаные меховые перчатки и еще множество всякой всячины из кожи и меха, как новой, так и поношенной. На одном из столиков мое внимание привлекают женские меховые пимы. О таких пимах, а также унтах мне приходилось слышать в свое время в Коми АССР, где я проходил производственную практику на судах речного флота во время моей учебы в речном училище. Я долго верчу в руках добротно сработанные коричневые пимы тридцать седьмого размера и наконец, решаюсь: куплю маме подарок. Отдаю за них пятьдесят рублей и прячу в сумку. В карманах еще остается семьдесят рублей, и на них я покупаю себе очень красивую, но не новую зимнюю куртку из кожзаменителя на искусственном меху и меховую кроличью шапку. Все, денег на житье-бытье у меня не остается ни копейки.
В общежитии на столике вахтера я просматриваю заявки на работу, и назавтра с утра мы с несколькими малознакомыми мне парнями приступаем к работе – вагон муки по сравнению с вагоном соды – это, конечно, не пустяк, но куда лучше и веселее. А вечером я пересчитываю заработанные соленым нелегким трудом деньги - можно опять жить.
 |
 |
 |