Перед ужином я отправляюсь во второй отсек к мичману Фазлыеву и получаю банки консервов, доселе мною не виденных и не слыханных. Дополняют это богатство пачки печенья и галет. Все это делится в отсеке уже поровну. Торпеду мы так и не нашли. А вот накурились уж до посинения.
Швартовка корабля проходит ровно и спокойно. Я спускаюсь в отсек, где мне сообщают, что меня ждет верхняя вахта. Вахта так вахта, нам не привыкать. Экипаж уходит на базу, и жизнь на корабле, кажется, что замирает. Можно отдохнуть. Около двенадцати часов ночи я уже в центральном отсеке. Дежурный по кораблю достает из сейфа автомат Калашникова без приклада – АКМС, магазин с тридцатью патронами, и я в шапке и только в робе поднимаюсь в рубку, где меня ждет не дождется сменщик. Он радостно сдирает с себя канадку и передает ее мне, еще теплую, а сам исчезает в люке центрального отсека. Я выхожу на корпус корабля и оглядываюсь. Все, как всегда.
Черное небо без единой звездочки, освещенные пирсы, возле которых дремлют черные корпуса ракетных кораблей. Наша лодка стоит также вторым бортом, а первым все та же К-110. Первым, потому что в море она уже не ходит, а что с ней будет дальше, никто из нас, срочников, не знает. Ее верхний вахтенный окликает меня:
– Закурим?
– Давай.
Мы сходимся на трапе, и я достаю из кармана пачку «Примы».
Дежурный по дивизии уже здесь был с проверкой, и бояться нечего.
Мы делимся новостями, и время летит веселее.
Из неторопливого разговора выясняется, что этот вахтенный стоял на вахте двое суток назад, когда сняли с верхней вахты нашего Игоря Павлова. О причине нам Игорек, конечно же, рассказал, но мне становится интересно, и я выспрашиваю подробности. А они следующие.
Четверо верхних вахтенных с четырех кораблей, стоявших у пирса, морозной ночью заскучали, изрядно подзамерзли, и Игорю пришла в голову блестящая идея: сыграть в футбол двое надвое. Идея эта была озвучена Игорем Павловым настолько увлекательно и темпераментно, что остальные стражи восприняли ее на «ура». Из автоматов соорудили штанги ворот, нашли крупную округлую ледышку, и игра началась. В процессе этой игры обе команды быстренько согрелись, развеселились и с громкими воплями и отчаянными матюками увлеченно гоняли «мяч» по пирсу. При счете «два-два» игра внезапно была остановлена вопросом дежурного по дивизии:
– Какой счет?
– Два-два, – ответил громко Игорек, забивая свой второй гол в ворота соперников, и лишь после этого обернулся.
Всех «футболистов» тут же сняли с вахты с напутствием понять и осмыслить сей вопиющий проступок посредством трудотерапии в трюмах и гальюнах.
Сменившись в вахте, я в маленьком зеркальце осматриваю свой побаливающий глаз и нахожу его чуть припухшим: до свадьбы заживет, решаю я и ложусь спать. Времени у меня было на сон не так уж и много.
А через двое суток, когда я отстоял свои положенные четыре ночных часа у трапа корабля с автоматом и спустился в центральный отсек, дежурный по кораблю осмотрел мое лицо и покачал головой:
– Что это у тебя с лицом?
– Не знаю. Но болит очень сильно.
Уже в отсеке я опять взял в руки зеркальце и увидел, что глаз мой распух и покраснел, а голова уже просто раскалывается от боли.
С вахты меня снимают и отправляют в санчасть. А уже после санчасти в сопровождении нашего корабельного врача я уже трясусь в автобусе, и везет он нас в Полярный, в военный госпиталь. А в госпитале, показавшемся мне большим, светлым и сказочным дворцом, происходит чудо – меня переодевают в чистую свежую пижаму и кладут в чистую большую палату. И я лежу на коечке, млея от счастья и безделья. А после вкусного обеда я опять заваливаюсь на коечку и сплю до самого ужина. А после ужина, приняв какие-то порошки и таблетки, опять сплю до самого утра. И только утром, умывшись и позавтракав, немного прихожу в себя.
После утреннего осмотра меня привели в какой-то белый кабинет и усадили в большое кресло. А потом один врач взял в руки огромный шприц и кивнул второму врачу. Меня крепко взяли руками за голову и в ноздрю ввели этот огромный пустой шприц, и мне стало слегка не по себе. А когда толстая игла с хрустом проткнула хрящ носовой перегородки, мне срочно захотелось в гальюн по малой нужде. Как я потом понял, мне пытались откачать жидкость из межлобной пазухи, но так ничего и не откачали. Может, ее там и не было вовсе.
После этой довольно неприятной процедуры меня приводят обратно в палату и оставляют в покое. Ребята в палате из разных родов войск, почти все ровесники. Выделяется лишь один армянин, он явно старше всех нас, всегда спокоен и в отличие от нас куда менее суетлив и разговорчив. Когда мы с ним познакомились поближе, он рассказал мне свою непростую историю, все так же спокойно и с юмором.
В армии служить он не хотел и до 25 лет просто как мог всячески избегал военкоматов. По советским законам можно было откосить от армии, конечно, по причинам уважительным, а после 28 лет в армию уже не брали. Но ему не повезло, и в возрасте 25 лет он попал в советский стройбат. Через год случилось нечто, и он получил два года дисбата. Из дисбата он вернулся всего пару недель назад и дослуживать ему еще надо целый год. И в итоге получится четыре.
– И во сколько же лет ты вернешься домой? – изумленно спрашиваю я его, мигая одним глазом.
– В двадцать девять, – улыбается он.
Сколько я живу на белом свете, столько и поражаюсь терпению, спокойствию и мужеству этого парня.
В госпитале имеется хорошая библиотека и я, впервые отоспавшись за много-много месяцев, все свое свободное время отдаю книгам, благо опухоль моя потихонечку спадает, а головные боли почти
не ощутимы.
 |
 |
 |