В субботний день, прохаживаясь по пирсу с автоматом на плече и с повязкой верхнего вахтенного на рукаве, я с интересом наблюдаю за рыбаками. Они с увлечением толкают подошедшую к берегу камбалу, а двое матросов, смастерив ловушку для крабов и опустив ее на дно, лениво переругиваясь между собой, ждут, когда, по их мнению в нее наберется достаточное количество живности. Ловушка представляет собой натянутую на распорки сетку размером примерно метр на метр.
К этой сетке привязаны вкусно пахнущие внутренности и хвосты камбалы, выклянченные ими у краболовов, и несколько камней-грузов.
Выждав часа два, краболовы, затаив дыхание от волнения, поднимают со дна свою ловушку:
– Есть. Штук десять.
– Смотри, смотри один без лапы, наверное, кто-то откусил.
– Почему откусил? А может, он инвалидом родился, или ты думаешь, что такого у крабов не бывает?
Краболовы, пожалев инвалида детства, выбрасывают его обратно в море. К концу моей вахты они еще раз поднимают всю нехитрую ловушку, и по пирсу опять несутся торжествующие крики:
– Есть! Штук пятнадцать!
– И этот безногий опять здесь.
– Да выбрось ты его, нам хватит.
Краболовы, ребята с нашего корабля младше меня на полгода, завидев, что я уже сменился с вахты, предлагают мне разделить с ними деликатесную трапезу и сварить крабов в четвертом отсеке, где имеется эмалированное ведро и кипятильник. Я с радостью принимаю их заманчивое предложение, и мы загружаем шевелящихся крабов в ведро, заливаем его пресной водой и, опустив в воду кипятильник, включаем его. Как только вода начинает закипать, по отсеку от варева начинает расползаться легкое зловоние. Через пятнадцать минут оно становится уже невыносимым, и по нашим многочисленным просьбам дежурный центрального поста врубает общекорабельную вентиляцию, а краболовы под благовидным предлогом скорым шагом покидают четвертый отсек и приходят в себя в своем родном пятом отсеке. Я, видя, что крабы покраснели, приобрели аппетитный вид, прекращаю варку и чувствую, что есть их мне уже не хочется. Открываю переборочный люк пятого отсека и передаю ребятам ведро одной рукой, а второй зажимаю ноздри:
– Забирайте свой деликатес и ешьте. Только без меня.
И вылезаю на свежий воздух из корабля.
К нам на базу приходит еще один атомоход 629 Б проекта, и они – то один, то другой уходят в море сдавать «задачу раз», «задачу два» и так далее.
К-102 всегда срывается следом и всегда сопровождает эти учебные выходы в море. Потом, как всегда внезапно, начинаются военноморские учения и БПК накладно гоняют нашу «погремушку» по черным морским глубинам. Всплываем, ныряем в глубину, прячемся, но несмотря на наши усилия через непродолжительное время на корпусе начинает пищать луч гидролокатора: «пи-пи-пи», а вскоре начинается и бомбежка. Наш корабль маневрирует на глубине 200 метров, а глубинные бомбы рвутся в десяти метрах от поверхности воды. Серии хлестких взрывов следуют один за другим – слышимость-то в воде прекрасная.
Потом наша лодка опять всплывает и опять уходит под воду, и опять по легкому корпусу и по ушам начинает пищать гидролокатор БПК:
«пи-пи-пи» к великому неудовольствию Александра Зеликовича:
– Опять по-человечески пожрать не дадут!
После учений в Оленью наконец-то приходит из Северодвинска К-118. Я вижу, как она швартуется, и узнаю на корме среди членов швартовой команды Колю Кузнецова. Его бас, доносящийся ветром до нас, не спутаешь ни с кем другим. Вечером, уже после ужина, я случайно встречаю Николая близ нашего неугомонного стадиона.
Сколько времени мы не виделись? Аж целых полтора года!
– Ох, и задержались же вы на «Звездочке»!
– Да, вот так вот получилось. Сгорел наш четвертый отсек подчистую, и восстанавливали его почти с нуля. Одни шахты остались.
– Как?!
– Да вот так. Пожар начался, когда лодка стояла у стенки. Отчего? Не знаю. Кто видел, говорит, что полыхнул электрощит. Мы все до единого моментально покинули отсек, по этой причине и я, и ре бята наши из БЧ-2 все живы-здоровы. Сам знаешь, четвертый отсек под завязку был, как и у вас, забит банками с регенеративными пластинами. Вот и горел он почти двое суток. А когда переборочные люки остыли, врубили вентиляцию, а смотреть там, если честно, было уже не на что.
– Мо-лод-цы! Правильно сделали, что покинули отсек. Не то бы все там и сгорели до последней косточки. И вас за это никуда не тягали?
– Нет. Никуда не тягали.
Коля смеется, но, зная о его немногословности, я о последствиях произошедшего могу лишь догадываться. Мы вспоминаем ребят, с которыми учились в учебном отряде, и рассказываем друг другу о судьбе некоторых из них, с кем пришлось встретиться во время дальнейшей службы.
– А ты помнишь N из нашей смены в учебке? – спрашивает внезапно меня Николай.
– А как же. Был моим командиром отделения, нас за людей не считал, землячок мой, хотя и призывались в одно время.
– Иголки начал жрать, когда попал на лодку.
– Но они же невкусные? Как их можно есть?
 |
 |
 |