После ужина на среднем проходе устанавливается стол, и на него нам внештатный киномеханик водружает киноаппарат. На противоположной стене вешается белый экран, а на окнах опускаются черные светомаскировочные шторы. Начинается фильм. Смотрится любой фильм, пусть даже виденный множество раз, с великим благоговением и наслаждением. Годки смотрят его, лежа на коечках, а мы, молодежь, скромненько притулившись на баночках. Когда фильм заканчивается, почти сразу же начинается следующий. Когда приходит время вечерней проверки, киноаппарат выключают, и быстро-быстро проходит перекличка. Нарядчиков тихо и быстро разводят по работам, и опять гаснет свет. Фильм продолжается. В субботу желающие могут ложиться спать сразу же после вечерней проверки, а время отбоя официально на час позже. Хороший день – суббота.
А в воскресенье уже нужно сделать все необходимые дела – купить сигарет (если остались гроши), что-то заштопать, что-то постирать и т. д., и т. п. Фильмы смотреть начинают уже с обеда и вплоть до отбоя. Время от времени мы получаем в руки металлические коробки с кинофильмами и наставление: обменять на самые лучшие фильмы.
Мы начинаем бестолково бегать по этажам, заглядывая в другие команды, где тоже смотрят без перерыва кинофильмы: «Чапаев» не нужен? Меняю на «Грибного человека». «Карася», принесшего хороший фильм, встречают одобрительными криками:
– Ну, молодец. Сейчас посмотрим!
– Команде вставать! Приготовиться к выходу на физзарядку! Форма одежды – тельники.
Как и положено, молодежь первой устремляется к выходу, а у входных дверей, распахнутых настежь, столпотворение – идет дождь. Весенний, моросяще-мелкий и холодный. Дежурный по бригаде, одетый в плащ-накидку, командует:
– Приготовиться к бегу!
Экипажи строятся, ежась под косыми струями дождя. В первых двух шеренгах слышится отчаянный мат – это выражают свое мнение годки. После пяти минут бега мои мысли проясняются, и я вдруг с ужасом начинаю понимать, что после физзарядки мне будет не во что переодеться – моя вторая запасная роба, изъеденная еще в учебке соляной кислотой и хранящаяся в рундучной в моем рундуке, по сути дела уже для носки совершенно не годна. Мне становится не по себе.
Экипажи бегут по кругу вокруг плаца, в центре которого и стоит тот самый дежурный по бригаде в плащ-палатке. За его спиной, медленно-медленно нарастая, начинается свист. Дежурный поворачивается в сторону свистевших экипажей, возмущенно открыв рот, но в это время опять за его спиной слышится уже более мощный свист. Дежурный что-то кричит и машет руками, крутится то в одну, то в другую стороны, пытаясь выцепить взглядом хоть одного свистуна, но все тщетно – в какую бы сторону он не повернулся, перед его взором свистевших нет, они всегда находятся за спиной. Минут пять длится эта игра в кошки-мышки, и все это время под плацем стоит оглушительный свист. Зрелище это, конечно, незабываемое. Потом слышится какая-то команда, и строевой старшина Савенко командует:
– В команду!
Промокший и изрядно замерзший экипаж с грохотом, с матом вваливается в команду, отчего просыпаются годки, досматривающие свои утренние сны в своих коечках. Кто с удивлением, кто с насмешкой взирают на своих товарищей, годков, от физзарядки не отлынивающих:
– Надо же, как убегались. Аж вспотели.
 |
 |
 |