Под вечер перед ужином возвращаемся с корабля экипажа уже нашей подводной лодки. Помещение команды наполняется шумом и гамом. Моряки раздеваются, аккуратно вешая бушлаты и так же аккуратно кладя на полочки бескозырки, мы, застыв у своих уже тоже аккуратно застеленных коечек, с удивлением и волнением смотрим на них. Годки (те, кому осталось служить полгода) явно выделяются изо всего экипажа – роба на них мягкая и явно перешитая по фигуре, на ногах ботинки, погоны все с лычками, они уверены в себе и выглядят явно старше. Несколько из них подходят к нам.
– В какую БЧ, «караси»?
– БЧ-2, – отвечаем мы в разнобой.
– О, «китайцев» теперь будет целый отсек.
– Володька Попов, принимай пополнение.
Быстро подходит остроглазый и сухощавый, почему-то очень худой годок и, улыбаясь одними губами, знакомится с нами.
– Попов Владимир. Будем вместе служить.
Из-за спин проталкивается небольшого роста матрос и недобро оглядывает нас. Длинный нос, покрытый конопушками, упирается Коле Тришину в грудь:
– Ну что, «караси», кончилась для вас лафа в учебке! Теперь будете пахать, как негры!
– Тихо ты, Бушуев, – Попов одной рукой задвигает Бушуева за свою спину, – не пугай раньше времени молодежь.
Нам задают вопросы, мы отвечаем на них и потихоньку успокаиваемся. В учебном отряде про годковщину ходили очень нехорошие разговоры. Во все это и верилось, и не верилось, и вот теперь перед нами стояли обыкновенные ребята и расспрашивали о новостях в учебке, которую многие из них тоже закончили в свое время.
– Команде приготовиться к построению на ужин, – звучит зычный уверенный голос строевого старшины Савенко. Он смотрит на нас.
– Это и вас касается. Форма на нем тоже сидит, как влитая, на погончиках широкая лычка главстаршины.
Быстро одеваем бушлаты, бескозырки и, дробью стуча сапогами по бетонным ступенькам лестничного пролета, вылетаем на улицу или, вернее, на плац. Последним выходит строевой старшина Савенко и негромко командует:
– Становись!
Короткая сутолока, и экипаж в количестве примерно семидесяти человек застывает в едином строю. Впереди – высокорослые годки, дальше – по ранжиру, а на шкентеле (в конце строя) – опять годки.
– Шагом марш!
Идем в ногу, а на шкентеле уже чувствуется вольница, идут в разнобой, негромко переговариваясь между собой. Савенко хмуро смотрит на них и прикрикивает.
– Разговорчики в строю!
Разговорчики не то чтобы стихают, но становятся значительно тише. Я оглядываю огромный серый плац, спортивную площадку и пятиэтажные помещения команд. Все как в учебном отряде, только размером побольше. На камбузе (или в столовой) такие же столы на десять человек, с той лишь разницей, что здесь есть, как и отдельные столы – для годков, так и обычные, где с подхода сидят тоже годки и подгодки (отслужившие уже два года). Там же ставится на стол огромный бачок со вторым и еще один – с компотом. Хлеб уже разложен на тарелках. Годки, сидящие с краю, накладывают себе по полной миске каши с мясом и продвигают бачок по столу к следующим, сидящим уже в центре. Мы, молодые матросы или «караси»», занимаем место в самом конце стола. Когда очередь доходит до нас, каши остается уже по полмиски. Поэтому мы усиленно нажимаем на хлеб. Старшина Савенко, успевший съесть свой ужин раньше всех, тянет время, поглядывая на молодых.
После ужина к нам уже в команде подходит знакомиться Женя Бахаенков из БЧ-2, прослуживший на корабле уже полгода. Я смотрю на него, и мне становится слегка не по себе: Женька худой, взгляд усталый и какой-то потухший.
 |
 |
 |