Я выхожу в тамбур и спрыгиваю с подножки в высокую
пожелтев-шую траву. От тепловоза идет кондуктор, совсем еще
молодой доар-мейский паренек тоже с выпученными глазами.
Из кабины‚ высунув-шись по грудь, тревожно смотрит машинист
тепловоза Коля Воронин, однофамилец моего двоюродного
брата. Завидев меня, он кричит:
– Володька, глянь, что там с кареткой!
Я приседаю на карточки и вижу первую колесную пару
каретки, зарывшуюся в землю.
– Коля, одним скатом!
– Что будем делать? – таращиться на меня кондуктор.
– Сейчас подадим вагон вперед, чтобы скат подошел к
рельсам. Я буду здесь, а ты гляди, чтобы тарелки буферов
вагончика и тепловоза не забуферились.
Паренек идет к тепловозу, а я даю отмашку машинисту:
«Назад!». Коля дает короткий дублирующий свисток и начинает
потихоньку подавать вагон назад. Вагончик лениво заезжает
упавшим скатом на шпалу, подымается, затем скат ухает вниз
на землю‚ и вагончик ру-шится вниз. Из тамбуров свешиваются
гроздья ягодников и балагурят. Мужчины в количестве четырех
душ, сгрудившиеся за моей спиной, как всегда‚ «помогают»
советом и соленым словцом:
– Зачем вы сдаете назад? Можно было сразу зарядить «рубки»
и «мальчики»‚ и скат взлетит на рельсы!
– Тихо ты‚ Пафнутьич, парень знает, что делает.
Когда скаты колесной пары подходят вплотную к рельсам, я
даю отмашку «Стой!» и иду к тепловозу. Бросаю короткий взгляд
на буфе-ра – все в норме.
– Какие «рубки» берем?
– Короткие.
Я беру с панели тепловоза короткую «рубку» и «мальчика» и воз-вращаюсь
к вагону. Следом пыхтит кондуктор:
– Всего первая смена и надо же такое.
– Привыкай. Перебирайся на ту сторону и заряжай точно так
же‚ как я.
Упавший скат медленно движется к рубкам, удачно
«закусывает» их и встает на рельсы. Я вынимаю «рубку» и
«мальчика» из-под вагон-чика и водружаю их на панель
тепловоза. Затем прохожу, осматриваю буксы – они на
подшипниках качения, крышки плотно прикручены болтами, –
что им сделается?
– «Вперед!» – даю отмашку Коле Воронину и запрыгиваю в там-бур. А уже
через час выхожу с пестерем за плечами на посадочную
и оборачиваюсь к Косте:
– До завтра?
– До завтра.
Дома поужинав, я ложусь на диван и чувствую, как по телу
разли-вается тяжелая усталость. Благая мысль, посетившая меня в
дороге‚ перебрать ягоды вечером, тут же улетучивается.
Утром бросаю взгляд в окно, и настроение мое тут же
меняется в худшую сторону – за окном идет дождь. Мелкий,
холодный и нуд-ный. Ну что ж, придется до посадочной
пробежаться по дождичку‚ – констатирую я и начинаю
собираться. Чаек, сигарета, одежка, бродни, прорезиненный
плащ и сверху пестерь – вперед, Владимир.
На посадочной ни души, но свой вагончик я вижу на прежнем
месте, и мое сердечко радостно екает: едем и сегодня. Костя
сидит на своем месте‚ и рядышком на лавочке покоится его
рюкзак. Он радостно улыбается мне:
– Решился?
– Ну да. Здорово.
Костя убирает рюкзак с сиденья:
– Падай.
– Благодарствую. Что-то сегодня прохладенько, – оглядываю я пассажиров
вагончика и уже многих узнаю, – может, печку затопим?
– Не плохо бы. Да дровишек нема.
– Будут, – бодро встаю я с сиденья и бросаю взгляд на часы
– без пятнадцати семь. Из середины поленницы, где дровишки
посуше, выдергиваю охапку березовых дров и несу к вагону. За
следующей партией мы уже идем с Костей и сваливаем поленья
на подтопочный лист у железной печки. Такие печки имеются во
всех вагонах УЖД. Топят их проводники. Они же и колют‚ и
складируют эти дровишки. Каждый для своего вагона в
отдельные небольшие поленницы, стоя-щие тут же возле
посадочной.
Быстренько надираю бересты, бросаю в печь два полена
потоньше, между ними укладываю бересту и сверху ложатся
полешки, что по-тоньше. Когда раздается свисток тепловоза, наша
печка уже начинает потрескивать дровами‚ и народ оживает:
раздаются шутки и смех.
Но когда мы высаживаемся у знакомой тропинки, болото встречает нас все
тем же холодным мелким дождем. Я оглядываю хмурое небо
в надежде увидеть где-нибудь на горизонте хотя бы легкий
просвет, но, увы. Женщины вытягиваются в цепочку на
тропинке, и мы с Костей шлепает вслед за ними.
– Как ты думаешь, дождь к обеду прекратится?
* * *
– Вряд ли, похоже, что зарядил на весь день.
Придя на свое место, мы принимаемся за работу. Ягодка за ягодкой летят в
мой бидончик, а мысли витают где-то далеко-далеко.
В 1972 году мы‚ группа курсантов Великоустюгского речного училища
№ 4‚ прибыли на производственную практику на реку Мезень в
село Ле-шуконское, расположенное в Коми АССР. Нас
разместили в небольшом деревянном общежитии и сказали:
через пару дней всех вас распределят по судам, а пока
отдыхайте.
Отдых начался, как положено‚ с праздничного застолья.
Постепенно к столу начали подтягиваться местные парни, и
пили уже за знаком-ство, за речной флот и, конечно же, за вечную
дружбу. Разговор зашел о взаимоотношениях между нами
молодыми и второкурсниками из нашей же «ремеслухи», которых
поселили отдельно в здании какой-то бывшей конторы на
окраине поселка. Кто-то вспомнил былые обиды, и отдыха-ющие
единодушно пришли к решению, что подобное смывается только
кровью, и постановили: будем бить.
В магазин побежали гонцы и закупили еще водки из расчета
по полбу-тылки на брата, и три десятка бойцов двинула к
бывшей конторе, шум при этом поднялся превеликий, и когда
мы добрались до места назначе-ния, второкурсники уже
стояли в ряд на широком крыльце с пустыми бутылками в
руках.
И первая наша атака была отбита градом пустых
бутылок со зна-чительным уроном для нас. Дикие вопли,
яростный мат и вой раненых поднимался до небес. Во вторую
атаку мы пошли, прикрывая головы деревянными плахами,
которыми вооружились в стоящем неподалеку огромном
дровеннике. Я куда-то бежал, держа тяжелую осиновую пла-ху
над головой, потом падал, что-то кричал и о чем-то визжал.
Перед моими глазами: лица, бутылки, кулаки‚ и меня кто-то
сбил с ног у самого крыльца.
После битвы, закончившейся в ничью, обе стороны,
выпустившие пар и почти протрезвевшие, изорванные и
окровавленные, расползлись по поселку‚ кто куда.
По распределению‚ я и мой друг Ваня Лагирев попали на
буксирный теплоход «Воже», где капитанил никогда не
просыхающий легендарный капитан Пантюхин. Штурманом
на судне был молодой парень Паша Вохминцев, отсидевший за
драку два года, мотористом паренек по имени Федя.
Команды теплоходов в зимний период традиционно
занимаются ремонтом своих судов. То есть за долгую зиму
можно и нужно отремон-тировать все машины и механизмы
на судне, чтобы во время навигации об этом даже и не
думать.
Чем занимался этот экипаж зимой мне не ведомо, но на
«Вожже» работал более менее только судовой двигатель 3Д6,
крутивший не от-центрованный гребной вал и при этом обильно
поливавший машинное от-деление водой и машинным маслом.
Отопление не работало‚ и в каютах стояла сырая, пробирающая
до костей дубарина. Горячей воды, необходи-мой для стирки
промасленной робы, а также постельного белья‚ не было. Кока на
судне тоже не было, поэтому было решено, что еду готовить
будем мы, рулевые мотористы‚ по очереди.
Перед выходом в первый рейс выяснилось, что готовить
то еще и не из чего, по причине весьма уважительной:
капитан Пантюхин пропил весь «колпит» – девяносто рублей‚
выданные ему в конторе на наше пропи-тание. И мы ночью
под его чутким руководством с мешкамиXторбами, крадучись
как воры, таскали продукты из его домашнего погреба на
судно, пока спит сладким сном его благоверная супруга.
Когда теплоход отдал швартовые концы и двинул вверх по
реке Вашке за своим первым плотом, мне‚ как свободному от
вахты, было поручено приготовить обед. И я, никогда доселе
не стоявший у плиты ни разу, сварил суп с рожками, который
можно было вырезать из кастрюли в виде кубиков и макароны,
которые достать из посудины было уже нельзя ни при помощи
ножа или вилки‚ ни при помощи топора.
Капитан от увиденного‚ естественно‚ впал в неописуемую
ярость – у него случился скандал с неумелым коком‚ и дружба у
нас закончилась на веки вечные.
Штурман Паша Вохминцев, напротив‚ никогда никаких прав не качал, а
предавался любовным утехам в своей каюте с какой-нибудь девицей‚
и когда напивался, всегда вспоминал зоновский суп с гнилой капустой
и жирными червями и плакал.
Федя поддавал на пару с Пантюхиным и однажды, получив по зубам от
Вани Лагирева, схватил ржавый хлеборез и саданул Ване в руку. Ваню увез-ли
в больницу, а мы с Федей уже стояли вахту по шесть часов через шесть.
После каждой остановки двигателя или постановки реверса в
«ней-тральное положение» через разбитый вдрызг дейдвудный
подшипник забор-тная вода начинала хлестать в машинное
отделение, и я, закончив работы на швартовке, бежал туда и
лихорадочно набивал сальник в подшипник. А когда вода
переставала течь, нужно было поднимать пайолы и вычерпы-
вать с днища воду, густо разбавленную маслом, хлеставшим изо
всех щелей судового двигателя. Роба моя, естественно‚ была
вида самого жуткого, но замены у меня не было. Отстирать я ее
не мог, потому что пара кусков хозяйственного мыла,
имеющаяся в закромах, проблему не решала.
Однажды, после очередной остановки, я‚ довольно основательно вы-
мазавшийся машинным маслом и промокший, пришел с вахты, скинул
с себя эту робу и рухнул в койку совершенно без сил. А когда проснулся,
обнаружил, что моя простыня и одеяло тоже в черных масляных разво-дах.
Оказывается, не только моя роба пропиталась маслом, но и трусы
и спина. Как все это отстирать, я не имел ни малейшего
понятия, да времени-то не было, надо было снова заступать
на свою шестичасовую вахту. В таком вот непотребном виде
я несколько дней работал и спал, имея за плечами свои
шестнадцать лет.
Рулевой моторист Федя доложил об увиденном им
безобразии по ко-манде и кэп орал на меня, потрясая перед
моим носом моей простыней, вымазанной машинным маслом.
Во время коротких стоянок, случавшихся то в
Лешуконском, то в портовом городе Мезень, я встречался с
ребятами из нашей девяносто седьмой группы будущих
штурманов-механиков речного флота и пора-жался их
рассказам о быте на других судах – у всех работали женщины-
коки, они же и занимались и стиркой. Глядя на меня,
затюканного, всегда в несвежем белье, они только качали
головами.
Но всегда плохое когда-нибудь кончается, не миновала меня
и чаша сия. Обмелели реки Мезень и Вешка к середине лета‚ и
речные буксиры поставили на прикол до осени. К этому
времени мы с кэпом, люто ненавидевшие друг друга, уже
никогда не разговаривали. Я‚ стоя на вахте, драил без конца
машинное отделение, драил палубу
и категорически отказывался исполнять обязанности
рулевого, на-ходясь в рубке рядом с Пантюхиным, где он
глушил спирт в горьком одиночестве. На прощание он
написал мне такую производственную характеристику, что с
ней смело можно было подаваться только в тюрягу.
Съездив в отпуск домой, я вторую осеннюю часть
навигации отра-ботал на другом теплоходе‚ где имелась
женщина-кок, кормившая нас вкусными обедами и стиравшая
наше бельишко‚ где имелся запасной комплект постельного
белья и робы. Кэп, добрейший и совершенно не пьющий
человек, не усмотрев в моей работе противоправных
действий, характеристику мне подправил, и я убыл с ней в
город Великий Устюг для дальнейшей учебы.
Но жестокий урок, преподанный мне капитаном
Пантюхиным, я запомнил на всю оставшуюся жизнь. И как мне
видится, сделал пра-вильные выводы. Впоследствии мне
приходилось жить и служить и в об-щагах, и на речных судах,
и на военно-морских кораблях‚ и всегда у меня на первом
месте стояла чистоты жилого помещения: будь то каюты,
кубрики, комнаты в общежитиях и даже кабины тепловозов‚ и
личная чистоплотность. И поэтому не держу зла на капитана
Пантюхина за это, а только благодарен ему.
Во второй половине дня, когда высыпаю четвертый по счету би-
дончик в пестерь, чувствую, что я продрог окончательно. Невольно
вспоминается стальной китайский термос, который я брал с собой в
лес с горячим чаем целых восемь лет. А потом в дни страшного
безденежья продал его. Как мне сейчас его не хватает! Я
оглядываю унылое холод-ное болото – костерка здесь развести не
получится, – решаю собрать еще один бидончик и выхожу, не
смотря на то, что пальцы уже прино-ровились к ягоде‚ и работа
сегодня движется значительно быстрее.
Наконец, кое-как заполнив последнюю побирушку уже совсем не
гнущимися пальцами, я кричу Косте:
– Все! Уходим к едрене фене!
Костя не возражает против этого, так как замерз не меньше моего‚
и быстро высыпает клюкву в свой рюкзак.
– Костя, опять ведра три?
– Вроде этого. А ты?
– Пять бидончиков. Ну что, в путь?
К УЖД мы выходим в начале четвертого и я, скинув пестерь с плеч
у знакомой родной коряги, спешу в ельник. Лихорадочно обламываю сухие
нижние ветви, набираю целую охапку и бегу обратно. Но вы-сохшие
еловые ветви тоже сырые‚ и костерок наш загораться не хочет.
– Елки-палки, – спохватываюсь я, – у меня же в пестере лампа
под клюквой, совсем забыл.
Маленькая паяльная лампа величиной с ладонь и
заправляемая всего сто граммами бензина, купленная мною по
случаю, уже много раз выручала меня в лесу вот в такую
холодную и дождливую погоду. Я запускаю руку в клюкву и
шарю пятерней по дну пестеря – где ж ты, родимая? Ага, вот,
нашел!
– Костя, закрой меня плащом.
Под широкими полами Костиного плаща я раскочегариваю
паяль-ную лампу и при помощи ее разжигаю костер. Он сначала
нещадно дымит, но и дым этот нам в радость – он же теплый.
Наконец костерок разгорается‚ и мы, присев на корточки, тянем
к живительному пламе-ни озябшие посиневшие руки.
– Благодать!
– Не то слово!
– Кто за водой?
– Сбегай ты. А я еще лапника принесу.
Мы с Костей разбегаемся от пышущего жаром костерка, и через
несколько минут мой котелок уже закипает. Мы разливаем горячий чай
по кружкам, а от нашей мокрой одежды валит пар.
– Дождь что ли кончился?
 |
 |
 |