Лет пять назад зашел ко мне Шурик в гости. И изрек:

– Хочу научиться рубить бани.

– Для чего? – вопросил я.

– Как это для чего? – удивился Шурик. – Родители у меня старень-кие, а банька у них дышит на ладан. Нужна новая.

Я перелистал детектив, принесенный им, восхищенно щелкнул языком

ответствовал:

– Я завтра привожу лес на баню, буду рубить сам.

Для этого мне нужен помощник. Если мы с тобой срубим вдвоем сруб, то родителям на следующий год ты уже сам срубишь баньку.

– Как это? – удивился Шурик и закурил сигарету.

– Будешь таскать бревна, работать пилой и присматриваться, как я делаю замок, подбираю бревна на венцы и прорубаю чашки и пазы. Затем сам начнешь потихоньку работать топором. А когда мы с тобой прирубим последний венец, ты подойдешь ко мне, крепко пожмешь мою мозолистую руку и скажешь: «Как же ты был прав, Владимир. После этого я действительно смогу вот этими трудовыми руками сам срубить баню».

– Здорово, – восхищенно вздохнул Шурик, – и ты так тоже учился?

– Да. Дядя Павлик был хороший учитель, Царство ему небесное. Вскоре я действительно привез лес, и мы с Шуриком приступили

делу. Снег еще полностью не сошел тогда, а по ночам еще приудари-вали легкие морозцы. Но это меня только радовало, потому что сруб будет рубиться легко, поскольку лес еще сырой и хорошо поддается топору.

Я обрезал штыковку лопаты, заточил ее с одной стороны, в течении нескольких дней окорил лес. Дальше мы подобрали самые толстые, самые могучие бревна на основание бани – на замок. Замок это очень ответст-венная и очень нужная часть сруба, поскольку, как его сладишь – тако-вым будет твой сруб.

В течение месяца мы срубили прекрасный сруб размером три на четы-ре метра. А Шурик Казаков оказался прекрасным учеником и последние чашки вырубал уже сам. И вырубал почти виртуозно. Витя Григорьев, зашедший «на огонек» и недавно сделавший себе баньку, профессионально прищурился и изрек:

– Куда же вы мох класть будете? Сруб-то прирубили впритирку, ребята.

А дальше мне нужно было заливать фундамент, и этим я уже зани-мался один. Рядом ремонтировался дом, где лежали кучи песка и мешки с цементом, прикрытые рубероидом. Я выкопал фундамент под сруб и под печь. И потихонечку в течение недели залил все это цементом, не забывая обильно добавлять в него щебенку, на которой покоились новые плиты на наших улицах, и битые кирпичи. После этого принес из леса мешков десять мха и расстелил его для сушки во дворе. Буквально за один день мы с Шуриком разобрали сруб, предварительно пронумеровав бревна, и сло-жили его уже на мох в нужном месте. Я закрыл крышу и уехал в отпуск

Подмосковье к моей сестре Татьяне.

конце лета, отдохнувший и наполненный разнообразными отпуск-ными впечатлениями, приступил к завершающей стадии строитель-ства. То есть сложил печь с хорошей духовкой, сваренной из толстых стальных листов нашим уникальным деповским сварщиком Володей Клюшевым, в которую поместил двадцать четыре чугунные тормозные колодки. Прострогал рубанком доски и набрал пол и потолок. Потолок сверху замазал глиной, а когда она просохла, нанес еще один слой уже глины смешанной с песком. Сам сделал дверцы и лавочки, и осенью моя банька уже была готова. И банька эта получилась на славу. Ее неболь-шой размер и чугунная плита печи способствовали очень быстрому ее нагреву – буквально через час, после того как затоплялась печь, в баньке было уже тепло, а в бачках, стоящих на плите, вода уже была доста-точно теплой. То есть летом, придя с ремонта, можно было быстро помыться. Двадцать четыре чугунные колодки, помещенные в парилку, держали тепло еще сутки.

Мама моя не могла нарадоваться этой своей баньке. Своей первой жизни баньке. А я смотрел на нее, спешащую с веничком под мышкой

свою баньку и думал: «Почему же я, такой сякой, не срубил эту бань-ку еще лет пять назад? Ведь это же такое удобство в нашей сельской местности, и помыться можно, когда душе захочется, и постирать,

том числе и мою мазутную спецовку. А мама моя кипятила эту спе-цовку сначала в бачке на плите, а потом стирала в стиральной машине. А когда стиральная машина сломалась, другую долго нельзя было купить, потому что их не было в продаже, она стирала их руками. Какой же я был идиот!» А на следующее лето Шурик срубил хорошую баньку своим родителям.

* * *

субботу я встаю ни свет, ни заря, и, попив чайку, выхожу на крыльцо. Конец марта и сегодня утром даже не заморозило. Снежок на моем огороде, значительно потемневший, становится с каждым днем все ниже и ниже. В голове моей мелькает мысль, что мне скоро сажать огород, а у меня в подполе нет ни одной картошины для посад-ки, ни говоря уже о семенах огурцов, моркови и прочей мелочи. Но я отмахиваюсь от этой мысли, как от назойливой мухи, и выкатываю из

сарая мою телегу-кузов на колесах от мотоцикла «Восход». Засовываю в карман рабочей крутки рукавицы, бросаю в кузов тележки молоток и, поеживаясь от утренней прохлады, держу путь к интернатовской кочегарке. Мой сосед, Юра Беляев, живущий через дорогу, уже копо-шится во дворе.

– Юра, здорово.

– Привет.

Другой сосед, Валера Гавеля, высокий и худой, стучит молотком, ремонтируя мостки через канаву, ведущие к его дому.

– Здорово, Вовчик.

– Валера, привет.

– Куда это ты в такую рань.

Я останавливаю свою несамоходную телегу и, придерживая ее за холодные ручки, достаю из кармана куртки сигареты:

– Да вот решил хлев на баньку переделать.

– Ого. А где ж ты кирпич-то брать будешь, мил человек.

– Пойду к кочегарке посмотрю, там уже котлы начали курочить. Может, и мне чего достанется. Валера, у тебя заслонка к печке имеется лишняя?

– Была где-то с трещиной. Если надо, отдам.

– Хорошо.

кочегарки я привычно воровато оглядываюсь, ставлю телегу

проема, бывшим ранее дверьми, и с молотком в руке ныряю внутрь. Когда мои глаза привыкают к полумраку, я вижу полуразобранные котлы в количестве трех штук. Ого, народ трудовой не дремлет, значит. Возле крайнего котла я нахожу здоровенный лом и принимаюсь за работу. Кирпичная кладка котлов потихоньку уменьшается в разме-ре, пыль клубится к потолку и вскорости в моей тележке уже четыре десятка кирпичей. С превеликим трудом я вытаскиваю свою чудо-телегу на плиты и, усиленно отдуваясь, трогаюсь в путь. Тележка идет тяжеловато, но это меня нисколько не смущает. Я выгружаю кирпичи возле хлева, укладывая их в ровную стопку, и иду домой попить во-дички. Сколько же времени ушло на один рейс? Я смотрю на часы и охаю – целых полтора часа. А сколько мне нужно кирпичей? Штук пятьсот. До обеда я успеваю сделать еще три рейса и сажусь обедать. А после обеда, отдохнув с полчаса на диване, я снова принимаюсь за работу. К вечеру, уже не чувствуя ни рук ни ног, я подвожу итог моему рабочему дню: девять рейсов по сорок кирпичей и в итоге 460 штук. Хватит? А завтра видно будет.

Но на следующее утро я с трудом слез с кровати, чувствуя как мое тело, ноя каждой своей клеточкой, требует, требует отдыха. С трудом

дотащившись до кухни, я ставлю на электроплитку чайник с водой и со стоном опускаюсь на табурет. Как же я буду возить сегодня эти проклятые кирпичи? Когда чайник закипает, я завариваю в кружке чай, закрываю ее крышкой и выхожу на крыльцо.

– Володька, – слышу я голос моего соседа Гавели. Он стоит у забо-ра в накинутой на плечи фуфаечке и дымит папироской, – задвижка-то нужна?

– Конечно, Валера.

– Так иди, забирай.

– Сей момент, только сапоги надену.

Надев сапоги, я по мягкому рыхлому снегу пробираюсь к забору принимаю из рук доброго соседа вожделенную задвижку.

– Вот спасибо.

– Ты смотри – там трещинка, лучше бы ее заварить.

– Заварят ребята в депо.

– Ну бывай.

Настроение мое резко повышается, и боль в мышцах сразу прохо-дит. Попив чайку, я снова беру в руки свою тележку:

– Пошли, родимая, нам осталось еще чуть-чуть. А если мы с тобой сегодня дадим себе отдохнуть, то к следующим выходным кирпичей

кочегарке может уже и не быть. С последним, третьим по счету рейсом я замечаю за маленькой избушкой за больницей, служащей моргом, вытаявшую наполовину из снега кучу песка. А может, не пе-сок это? Я оставляю телегу на обочине и иду к моргу. Подхожу к этой куче и вижу, что это действительно песок. А раз он находится здесь с прошлого года и никем не был использован, то вполне возможно уже и никому не нужен. Никому, кроме меня.

– Володя, наше вам с кисточкой, – слышится за спиной голос Шурика Казакова.

– Шурик, сколько лет, сколько зим!

– Кирпичики, вижу, подворовываешь?

– Жить-то надо. А ты не знаешь, чей это песок, Шурик?

– Раз лежит тут с прошлого лета, значит ничей.

Я подхожу к Шурику, с большим интересом разглядывающему мою чудо-телегу с кирпичами, и крепко жму ему руку:

– Шурик, у тебя дверцы к печке случайно не завалилось нигде?

– Володя, я сейчас иду к матери, пошукаю в сарае. Тебе в топку?

– И в поддувало.

– Хорошо, вечером, когда пойду домой, загляну к тебе.

И действительно часов в девять вечера я слышу на крыльце чьи-то тяжелые шаги и жуткий грохот:

– Хозяин!

– Заходи, Шурик, гостем будешь.

– Да ты выйди на крыльцо-то

А на крыльце я вижу Шурика, очень-очень довольного, а у его ног лежат две дверцы. Одна побольше – для топки и вторая, поменьше,

– для поддувала.

– Ну как, сгодиться?

Я присаживаюсь на корточки и беру в руки поочередно дверцы:

– Шурик, так они ж новые!

– Знамо дело.

– Ой, спасибо тебе.

– Володя, «спасибо» твое в карман не положишь…

– Понял, с меня стакан.

Шурик оглядывает внушительную батарею кирпичей и резюми-рует:

– Значит, будет банька. Когда планируешь мыться?

– Бог даст в мае месяце.

В течение всей последующей недели мой молот в кузнице грохочет без остановки, выдавая на гора один за другим комплекты тормозных колодок для тепловозов ТУ-6А. Я привожу в надлежащий вид ломы

лапы, подвески и тормозные тяги и мне кажется, что этому не будет конца. А в короткие перерывы, пока дорожные накладки прогревают-ся в горне под внушительным слоем угля, я рыскаю по окрестностям депо и гаража:

– Плиты на печку у тебя, случайно, не имеется, Гена?

– Ой, Вовчик, откуда?

– Сережа, не знаешь, из чего плиту для бани вырезать?

– Из дорожных карточек мужики в лесопунктовском гараже сва-ривали. Говорят, выше всех похвал.

– Что? Духовку? А из чего?

– Володька, я видел у нашего гаража духовку, кем-то выбро-шенную. Она прогорела снизу только. А так видок у нее очень даже ничего.

– Шурик!

– Чего тебе? Это что у тебя?

– Духовка. Низ подрежем, пальцы от Т-4 приварим и все.

– Ну-ка, ну-ка, дай посмотрю. А правда, хорошая. Ладно, подрежу

пальцы приварю. Как же ты мне надоел, Югов!

Итак, в середине недели я становлюсь обладателем духовки, а в пятницу, встретившийся мне на улице, мой одноклассник Слава Абросимов радует меня еще больше:

– У матери стоит под окном плита. С трещиной, правда, и без кружков. Надо? Пошли, заберешь, она ей не нужна.

В выходные дни я привожу три телеги песка и две телеги глины, накопанной мной у общежития. Что еще мне нужно? Мастерок. Я его сделаю на следующей неделе. Цемент на фундамент под печку? Где его взять? А надо сходить завтра в контору леспромхоза и попробовать выписать хотя бы пару мешков.

– А зачем тебе два мешка цемента? – живо интересуется наш быв-ший старший диспетчер, а ныне заместитель директора по хозчасти Загоскин Анатолий Павлович.

– Баньку строю. Нужен фундамент под печь.

– А-а. Дело. Выпишу я тебе два мешка по старой дружбе, так сказать. Цемент на складе не свежий, так что если что выберешь, то выберешь. Не обессудь, Вовка.

На складе, стоящем на окраине Нижнего склада, я из двух десятков мешков, сложенных в темном и пыльном углу, на ощупь выбираю себе два мешка, что помягче, и гружу их в свою тележку. Дома перетаски-ваю мешки на веранду подальше от уличной влаги и ладонью вытираю пот со лба:

– После майских праздников, Владимир, решительно и неза-медлительно приступаем к строительству бани. С хорошим на-строением, поскольку на первое мая нам с тобой обещают выдать зарплату.

– Конечно, конечно, сосед! Уж на первое-то мая деньги обязатель-но будут давать! – убежденно рубит рукой воздух, зашедший ко мне

гости Коля Щербина.

Но и на праздники мы не видим своей зарплаты, как своих ушей.

приступаю к работе вечером, придя с работы. Снег в огороде уже сошел. Сточный колодец, выкопанный мною в огороде пару лет назад, полон воды, что, собственно, мне и нужно. Доски-сороковки, служащие полом в хлеву, я легко вырываю при помощи гвоздодера, потому что они прибиты к поперечным лагам недлинными гвоздями. Выношу их в огород, складываю в ряд на грядке и совковой лопатой снимаю слой утоптанного навоза. Затем поливаю их водичкой из моего маленького колодца, голиком счищаю основной слой грязи,

уже затем работаю грубой щеткой, выпрошенной для этого случая у механика Кургузкина. Заканчиваю я работу, когда становится уже совсем поздно. Убираю рабочий инвентарь в просторный предбанник и с удовлетворением оглядываю свою работу: доски блестят свежей

белизной как новые. «А завтра, – думаю, – я точно таким же способом попытаюсь отмыть стены моей баньки».

И следующим вечером я начинаю копать яму под фундамент печи. Яму копаю всего на один штык лопаты, поскольку цемента у меня немного. Выкопав прямоугольную яму нужной мне глубины, я заку-риваю сигарету, и выхожу во двор. Солнышко и греет уже достаточно ощутимо, и я, повернувшись к нему спиной, радостно ощущаю вспо-тевшей спиной его доброе живительное тепло. А после перекура в ста-рой ванне я замешиваю раствор. Для начала высыпаю в нее три ведра песка, а уже потом высыпаю ведро цемента. Доливаю в ванную воды

штыковой лопатой, согнув колени от напряжения, мешаю смесь. Ванна моя стоит на самом краю выкопанной прямоугольной ямы я, убедившись, что раствор готов, опрокидываю ванну, и цементная смесь сползает прямо в яму.

После трех операций следует заслуженный перекур, а затем вбрасывание в раствор битых кирпичей, крупных камней, со-бранных мною на дороге, и металлического лома, лежавшего за ненадобностью в углах огорода. Далее операция повторяется, и так пока не заканчивается цемент. В итоге мне удается поднять фунда-мент под печь всего сантиметров на десять над землей. Я обрезком доски аккуратно выравниваю верхнюю кромку и иду мыть ванну. Все. В субботу цемент должен схватиться, и, если Бог даст, я сложу в выходные печь.

субботу с утра я первым делом замешиваю раствор, и на это у меня уходит времени гораздо больше, поскольку приходится расти-рать руками куски глины. Затем, всполоснув руки в холодной воде, я иду в баню и выкладываю основание печи прямо на цементном фундаменте. Так, – вот это у нас будет топка. Примерно, вот такой ширины и вот такой длины. Затем я рулеткой замеряю длину и ши-рину чугунной плиты и уже довольно точно укладываю кирпичи. Дальше здесь будет стоять парилка. А какая у нее длина-ширина? Меряем. Готово. Теперь укладываем кирпичи. Готово. Похожа на будущую печь? Похожа. Затем я еще раз замеряю размеры пли-ты и духовки, еще раз промериваю рулеткой уложенные кирпичи, и, убедившись, что с размерами я на этот раз не ошибся, приступаю к работе. Накладываю в ведро раствор, убираю один кирпичик, кладу раствор и снова укладываю кирпичи на прежнее место. И так далее. Выложив один ряд, я позволяю себе одну сигаретку и снова берусь за дело: то есть замешиваю раствор и укладываю второй ряд кирпи-чей. Следующий ряд ложится уже с подтопочной дверцей. К обеду я успеваю сложить четыре ряда и устало плетусь домой. Подогреваю

на электроплитке суп, основательно заправленный кусками сала, и принимаюсь обедать.

Зная по опыту, что тяжелая физическая работа всегда чревата рас-ходом огромного количества энергии, я приберег килограммовый шмат сала для этого случая. Поев супчика, я позволяю себе съесть несколько кусков сала с белым хлебом, испеченным мною вчера. Затем пью чай и с сигаретой в зубах падаю на диван. Как же хорошо на диване-то! Вот так бы лежал и лежал, пуская сизый дым в потолок.

С обеда я вывожу печь уже до плиты, и на этом силы оставляют меня. Я сажусь на крыльцо, и, прислонившись к дощатой веранде, долго и тупо смотрю прямо перед собой. Мыслей в голове при этом нет никаких. Я просто сижу и слушаю своим уставшим телом, как волны тяжелой усталости, одна за одной, проходят по моему телу и покида-ют его. Посидев таким образом с полчаса, я мотаю головой, прихожу в себя и плетусь домой.

Вечером ко мне в гости заходит Шурик Казаков и сообщает но-вость:

– Сашка Ефремов повесился.

– Санька?!

– Ну да. А ведь он помоложе нас с тобой.

– Знаю, Шурик. Он ведь у нас на УЖД работал поначалу кондук-тором, когда пришел со службы. Три года на флоте парень оттрубил, как и я. А что народ-то говорит?

– А народ говорит, Володя, что он пил в последнее время беспро-будно и нигде не работал.

– На что же пил?

– Говорят, что брал у Коли Оболенского в долг.

– Может, из-за долгов?

– Все может быть, Володя. Чайком не угостишь?

– Сейчас поставлю. У меня сальце есть, хочешь попробовать?

– Не откажусь. Ну как, банька строится?

– Сходи, посмотри.

Шурик шлепает носками в обратном направлении, шумно надева-ет сапоги в коридоре за входной дверью и затихает. Возвращается он минут через пять:

– Здорово! Я думаю, завтра печку уже и закончишь?

– Ну да. До трубы, думаю, выведу.

– Труба-то имеется?

– Нет.

– Я тут проходил мимо школы, там возле канавы видел асбесто-цементную трубу. Длиной она метра три…

– Шурик, родной, ты хочешь сказать, что она тебе совершенно не нужна?

Шурик прожевывает кусок сала и восхищенно закатывает глаза

потолку:

– Дай еще кусманчик, если не жалко.

– Не жалко, Шурик, не жалко. Ешь, дорогой, пей, дорогой, и пой-дем за трубой.

Поев сальце и попив чайку, мы с Шуриком идем в сторону школы. Затем пробираемся по жидкой грязи вдоль канавы.

– Шурик, где труба-то?

– Да тут где-то была. А, вон она.

И действительно я вижу обрезок асбестоцементной трубы и длиной она побольше даже трех метров. Выдираю ее из грязи, внимательно оглядываю и довольно восклицаю:

– Пойдет, Шурик. Без трещин, только на конце заломыш.

– Заломыш отпилишь, Володя. Ну, бывай здоров. Спасибо тебе за сало и за чай.

– А тебе за трубу.

Вечер я провожу привычно на диване перед телевизором. Изобра-жение на экране по случаю хорошей безоблачной погоды довольно приличное, но мысли мои где-то далеко-далеко.

Вот и Сашка Ефремов ушел из жизни. Что ему не хватало? Ведь молодой, красивый и сильный. Может личная жизнь не заладилась? Нет, это не повод для самоубийства. Пьянка? Но пьянка бывает, как правило, от неустроенности в жизни. Ну, допустим, есть такое. Не работал нигде? Так у нас в поселке сейчас безработных мужиков от тридцати до сорока лет человек, наверное, с тридцать. Чем живут? Да кто как. Кто помогает матери проедать пенсию, кто сидит на шее у жены. У всех у них есть одно общее – они все пьют. И пьют запоями.

Недавно у нас на УЖД набирали рабочих в бригады дорожников на лето. Пользуясь случаем, я подошел к бригадирше дорожной бригады жене нашего сварщика Шурика Матанина Валентине:

– Слушай, Валя, говорят, что ты людей в бригаду набираешь на лето?

– Да, мне нужны еще два человека.

– Возьми Мишу Салопанова. Он уже год сидит без работы.

И Валентина, еще молодая женщина, ответила мне:

– Да взять-то возьму, да что толку? Он будет работать только до первой зарплаты и все.

– Но ведь деньги-то дают у нас раз в три месяца, да и то по чуть-чуть.

– А какая разница? Будет пропивать муку, сахар и прочее. Ты пой-ми, если человек не работал целый год, то работать он уже не будет.

Как же изменился наш поселок за последние несколько лет. Ведь еще лет пять назад человек, живущий здесь и нигде не работающий, был просто немыслим. Но ведь это началось не пять лет назад? Ко-нечно, все начиналось еще тогда…

Было время, когда на судимых в нашем поселке смотрели не просто косо, – они были изгоями. И было время, когда этих судимых, амнисти-рованных Берией и заполонивших наш поселок еще при директоре по фамилии Широкий, мужики в одну прекрасную ночь «собрали» на желез-нодорожном вокзале, и, остановив порожние товарные поезда, покидали их в коробки и на платформы и отправили обратно в Воркуту. И на то у наши таежных работяг, костяк которых составляли фронтовики Второй мировой войны, были очень веские причины.

А потом стали садиться и наши поселковые парни. Сначала отча-янные кулачные бойцы – братья Ивановы. Потом братья Кононовы другие. За что? Чаще всего за драку. Потому что пришло время, когда посадить могли любого парня, потому что, какой ты поселковый парень, если ни с кем не дрался. Например, из-за девушки. Или за компанию – «шара на шару». А затем они возвращались в свой поселок. И многие по привычке от них шарахались. Человека, имеющего судимость, уже сажа-ли за любую уголовно наказуемую провинность. И опять он возвращался в свой родной поселок. И этот парень, пробывший на зоне несколько лет

живший простым «мужиком», теперь считался уже рецидивистом. И таких «рецидивистов» в нашем поселке становилось все больше и боль-ше, и почти все они, отсидевшие по восемь, двенадцать лет, никогда не распускали пальцы веером и оставались такими же простыми парнями, как и мы, какими они были до первой судимости. Такими, какими мы знали их с детства так в нашем поселке, благодаря усердной работе наших родных правоохранительных органов, появилась тонкая и неорганизованная прослойка «ранее судимых» лойгинских парней – молчаливых, но твердых противников власть имущей КПСС.

Питерские алкоголики, высланные «на перевоспитание» в Архангель-скую область и, в частности, в наш поселок в количестве десяти или пятнадцати душ в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов перевоспитываться не желали и как пили, так и пили, постепенно вовле-кая в это дело своих малодушных соседей, соседок и своих детей. Исклю-чением стал только один – Витя-тунеядец, бросивший пить и уехавший обратно в Ленинград. Так появилась вторая прослойка людей, власти, в общем-то не нужной, но особенно глаза-то и не мозолившей.

Третья прослойка – это молодые и не очень представители восемнад-цатимиллионной КПСС, уже не скрывающие от своих друзей-собутыль-ников, что в партию они подались только за выгодой – получить получше жилье, не пыльную и при этом хорошо оплачиваемую работу, без очереди стенку или путевку к ласковому морю в летнее время. Лично я знал толь-ко одного бескорыстного и убежденного коммуниста, Василия Петровича Мокрецова, ныне покойного, заработавшего за всю свою трудовую жизнь огромный шкаф с прекрасными книгами.

Четвертая прослойка – это доблестные работники нашего ОРСа (отдела рабочего снабжения), имеющие самый прямой и самый короткий доступ к благам строителей социализма: продуктам питания, в виде колбас, сыров, масла, индийского чая и вечно дефицитных стенок за 900–1200 рублей, холодильников, стиральных машин, магнитофонов других приятных «мелочей», без которых жизнь добропорядочного со-ветского гражданина пресна и занудно-монотонна.

этой четвертой всегда сытой и обвешанной золотом прослойкой переплелась насмерть и почти сроднилась пятая – начальники всех ма-стей и ИТР (инженерно-технические работники), всегда имевшие прямой доступ на склады ОРСа и беспрестанно тянувшие товары прямо оттуда.

А мы, представители самой многочисленной шестой группы, – валь-щики леса, трактористы, машинисты тепловозов, грузчики и штабе-левщики леса, – кормились и пользовались тем, что были не в состоянии

уже не в силах утащить представители предыдущих третьей, четвер-той и пятой прослоек.

То есть к началу горбачевской перестройки население нашего леспром-хоза было не то что неоднородным, а представляло собою два разнопо-лярных лагеря, где представители одного лагеря откровенно презирали

побаивались других, поскольку они в наглую воровали все свои «блага», а представители другого лагеря люто ненавидели их за это, несправедливо обиженных или просто брошенных на произвол судьбы.

Первый президент Советского союза Михаил Горбачев, ведомый

направляемый своей супругой, оставил «с ушами» четвертую и пя-тую наши прослойки, отлучив их от государственного пирога. А пер-вый президент России Борис Ельцин легким движением руки отправил в самостоятельное плавание четырнадцать братских «республик свободных» и распустил КПСС. Так испарились в мгновение ока с на-шей матушки земли представители третьей прослойки нашего ле-спромхоза.

Представители четвертой и пятой прослоек, лишившись возможно-сти первыми вкушать у государственной скатерти-самобранки, вти-харя получали ежемесячную зарплату за худо-бедно еще продаваемый



 
Besucherzahler Beautiful Russian Girls for Marriage
счетчик посещений