"Булат Аносова"

Следующая моя смена на «Обрубном» тоже не обходится без приключений. Так уж ведется на УЖД – если начинаются неприятности или аварии на работе, то они идут одна за другой. Василий Петрович Мокрецов, давно подметивший подобную закономерность, как-то рассказывал мне.
– В первую смену наложил кучу порожняку – полночи растаскивали по кустам трактором. Во вторую отправил груженый сцеп за габарит. И веришь, нет – иду на работу, а у самого поджилки трясутся, словно чувствую, что что-то опять случится. И что ты думаешь?
В кривом перед станцией два груженых сцепа спотыкаются и тоже уходят за габарит. Вызвал меня начальник в кабинет на следующий день и говорит:
– Пиши заявление на отпуск. Иначе останешься к концу месяца без штанов или сделаешься заикой.
Написал я заявление на отпуск. А после отпуска как отрубилоодной аварии за целый год. Вот ты как хочешь, так и думай.
Мы берем с Колей Мельничуком на «Восьмом» шесть порожних сцепов и едем до «Березовца». Впереди тарахтит ЭСУ – старенький мотовоз с вместительной кабиной, управляемый Женей Сумским, которому старший дорожный мастер по фамилии Морозов, или попростому Палыч, видимо, дудел на ухо что-то настолько интересное и увлекательное, что в низинке на девятнадцатом километре Женя проморгал потерянный порожний полусцеп и уверенно протаранил его. От удара рама полусцепа подлетела вверх и, развернувшись поперек рельсов, рухнула вниз, а каретка этого полусцепа влетела по раму ЭСУ, и там ее заклинило очень основательно. Поскольку мы ехали всего метрах в трехстах позади, то все вышеописанные действия произошли прямо на наших глазах. Когда я затормозил свой тепловоз неподалеку от ЭСУ, Женя Сумской и Палыч уже неслись на перегонки к «Тридцать пятому»:
– Югов, рация есть?!
– Есть,– едва успеваю ответить я, как Палыч соколом взлетает в кабину тепловоза и рвет из гнезда трубку радиостанции:
– Двойка!
Молчание.
– Двойка, мать вашу на ногу!
– Кто это там гавкает? – вопрошает динамик голосом Леши Смирнова.
– Ты где?
– На «Березовце».
– Вы порожняк потеряли на девятнадцатом километре.
– Палыч, это ты?
– Да, да, я.
– На ЭСУ?
– Да, да не ЭСУ.
– Ну так цепляй его и гони в толкаче. Мы ждем на «Березовце».
– Он уже под ЭСУ.
– Где, где?
– В Караганде! Отцепляй порожняк и гони сюда разбирать аварии.Идиоты.
Подъехавшая «Двойка» быстро и ловко тросом сдергивает раму полусцепа за габарит, а за ней летит в кусты и каретка. После недолгого совещания решено выдернуть вторую каретку из-под ЭСУ, приподняв над ней раму мотовоза рычагом – восьмиметровым рельсом Р-24. К участию в этой важнейшей операции приглашаемся и мы с Колей. Вшестером, высунув языки, мы тащим этот рельс, заводим один конец его под раму мотовоза, а опорой ему служит каретка полусцепа, залетевшая так основательно под
эту раму.
– Завели? – ревет своим хриплым голосом из кабины тепловоза Леша Смирнов.
– Завели! – дружно орем мы ему в ответ.
«Двойка» осторожно сдает назад, и тросик, закрепленный одним концом на крюке буфера тепловоза, а вторым к каретке, натягивается.
– Раз, два, взяли! – орет дурным голосом Палыч и мы дружно налегаем на конец рельса. Рама мотовоза при этом действительно приподнимается над кареткой.
– Давай, сынок! – кричит Женя Сумской. «Двойка» осторожно тянет каретку тросом, и тут происходит неожиданное – каретка, явно освободившая от зацепления с рамой, вдруг легко летит вперед, а рельс, которому она служила опорой, летит вверх и в сторону. Мы рассыпаемся в стороны, на бегу я оглядываюсь и вижу, как рельс сверху медленно опускается на меня. Я делаю еще шаг, спотыкаюсь о камень и лечу вниз и вперед. Ускорение придает почему-то мягкий удар по спине. Звонкий грохот над головой – и я ощущаю, что рот мой и глаза забиты песком. Тишина! Почему так тихо? Почему все молчат? Я упираюсь руками в балласт и, сместившись в сторону, медленно-медленно выпрямляюсь. Боли я не чувствую. Нигде. Просто стою, сплевываю вязкий песок изо рта и моргаю глазами.
Потом Коля Мельничук поливает мне из чайника воду на руки, я промываю глаза и с удивлением оглядываю «поле боя».
– Если бы не каретка, тебе бы хана,– говорит он мне.
– Каретка?
–Ну да. Рельс рухнул концом на нее, и она смягчила удар. Как ты?
– Ништяк.
Уже на «Обрубном» я снимаю рубашку и поворачиваюсь к Николаю спиной:
– Что там?
– Красная широкая полоса наискосок. Болит?
– Болит.
Колени мои распухли так, что я с трудом сгибаю ноги. Но, помоему, это только сильные ушибы, и наливающиеся синяки на них свидетельствуют об этом. Ничего, смену отработаю – решаю я. А там как Бог даст.
* * *
Спустя несколько дней я уже бодро шагаю с рюкзаком за плечами в лес за валуями. У нас их зовут «бычки». Ведет нас на свое любимое и потаенное место у вышки дядя Павлик. За мной с корзинкой в руке пыхтит Сережа Богулев, за ним, то и дело повизгивая от радости, бежит Боська, а замыкает шествие грустный Тунеядец. Мы минуем большой пруд у электростанции, саму электростанцию, дизеля которой отдыхают в ожидании своего часа, и углубляемся в лес.
Дядя Павлик оглядывается, лицо его суровеет, и он грозит кулаком в сторону поселка:
– Ну, приду домой, яйца оторву!
– Кому это? – не понимает Сережа.
– Тунеядцу, кому же еще?
– Смылся?
– Смылся.
Боська внимательно слушает наш разговор и, найдя его не заслуживающим внимания, срывается в лес и исчезает. А мы опять трогаемся в путь. Уже наступил август – самая благодатная пора, когда в тайге уже нет ни комаров, ни слепней, а грибов и ягод – море.
Сережа смотрит на небо, затянутое нависшими тяжелыми тучами, и изрекает:
– Дождь будет.
– Ты, Серега, так больше не шути.
– Не Серега, а Сергей Палыч.
Поселок наш построен, по причине нам неведомой, в болотистой ровной низине. Эта низина подковой шириной примерно в километр огибает леспромхоз, а дальше уже начинается хороший ядреный лес, где есть и березовые рощи, и сухие сосновые боры. Дядя Павлик ведет нас к сгнившему остову бывшей высоченной пожарной вышки за «Вторым подъемом», присаживается на крупную валежину и командует:
– Перекур.
– Дождь же будет.
– Заткнись, я сказал. Сейчас перекурим, а то у меня нога что-то разболелась, и двинем вон в ту низину,– показывает рукой вглубь леса дядя Павлик. После перекура он ведет нас дальше, а я то и дело оглядываюсь, стараясь запомнить дорогу к его заветному месту. И вдруг среди опавшей ярко-желтой листвы вижу темно-желтую шляпку бычка. Подхожу ближе – передо мной целая семейка на небольшой полянке. Сколько их тут? Штук тридцать!
– Есть бычки! – ору я радостно.
– Вот и срезай их,– доносится из-за деревьев спокойный голос дядя Павлика.
– Где, где? Покажи,– трещит сучьями Сергей Палыч. Я вижу, как он, выпучив глаза, проносится куда-то в сторону. Ну и пусть побежит – на пользу. А заодно, может, глядишь, и бычки найдет.
– Володя? Ты где?
Я достаю из кармана свой складенчик, ставлю рюкзак с корзиной на видное место и принимаюсь за работу.
– Вот и мои дождались меня,– опять доносится откуда-то сбоку довольный голос дяди Павлика. Со стороны, куда унесся Сережа, опять раздается трест сучьев, и он движется в сторону дядя Павлика с невероятной скоростью.
– Дядя Павлик!
Из кустов с шумом взлетает косач и летит прочь, лавируя между деревьями, а за ним стрелой летит Боська.
– Дядя Павлик!
– Чего орешь?
– Где грибы-то?
– Под ногами грибы.
Я аккуратно срезаю упругие грибочки на полянке, складываю их в кучку и иду за рюкзаком. В стороне из-под листвы опять показываются шляпки бычков, и я кричу:
– Серега! Иди суда!
Трест сучьев возобновляется с новой силой. Он стремительно приближается ко мне, затем внезапно стихает, и тишину разрывает восторженный крик:
– Есть!
Часа через три мы уже сидим у ручья, с удовольствием хрустим свежими домашними огурцами с черным хлебом и запиваем их чистой водичкой из ручья. А сверху начинает накрапывать дождь. Сергей Палыч поднимает свой уставший, но довольный взор к небу:
– Я же говорил…
– А теперь пусть льет,– смеется довольный дядя Павлик, и наши глаза невольно, уже в который раз, устремляются к нашим поклажам – пестерек дяди Павлика полон бычков, моя двухведерная корзина в рюкзаке набита бычками с горкой, а рядом стоящая корзина Сережи Богулева тоже не пуста.
– Поели? – встает дядя Павлик. Он тушит цигарку о каблук сапога и втаптывает ее в землю. Я следую его примеру, а Сережа смотрит на свою добычу и с надеждой обращается ко мне:
– Поможешь донести?
– Пусть сам тащит. Нечего было жадничать.
– Да помогу, конечно.
Боська, пообедавший вместе с нами, выслушав наш разговор, опять уносится в лес.
– Хороший пес. Понимает все,– смотрит ему вслед дядя Павлик, надевая на плечи пестерь.
– Я плохого кобеля своему другу не принес бы,– фыркает Сергей Палыч.
Дождь меж тем все усиливается, и мы выходим из леса, уже промокшие до нитки. У нашего дома на крылечке под навесом стоит мама. Она ждет нас. Боська, счастливый и повизгивающий, сам открывает лапой калитку, подходит к своей Босянухе и выжидающе смотрит на маму: ну, вот мы и пришли с работы. Сажайте меня на цепь и, конечно же, обязательно накормите.
– Тетя Валя, здравствуй,– принимает из моих рук свою корзину с грибами Сережа и фыркает, сдувая стекающую по носу струйку воды.
– И зачем вы в лес-то пошли в такую погоду? – начинает причитать мама, сажая промокшего Боську на цепь,– сидели бы дома.
Что уж, грибов больше не будет?
– Будут грибы! – поправляет свою легендарную фетровую шляпу дядя Павлик,– но не бычки!
– Да! Не бычки! – топает мокрым кирзачом по мокрым мосткам Сергей Палыч, а Боська, удостоверившись, что цепь на ошейнике сидит как надо, расставляет широко все четыре лапы и бурно и энергично отряхивается и брызги с его шерсти летят во все стороны, обдавая маму мелким холодным дождем.
– Сдались вам эти бычки,– убегает мама под спасительный навес
обратно на крылечке.
– Так ее Босой, так,– гогочет дядя Павлик. Я снимаю с плеч рюкзак, ставлю тяжелую ношу на крыльцо и здесь же снимаю мокрые кирзовые сапоги. Дома мама подтопила печь, и приятное домашнее тепло окутывает меня. Потом я пью горячий чай и рассказываю маме, как мы резали бычки, как Боська гонял косача и о многом-многом другом, увиденном в лесу. Мама, довольная не меньше моего, тут же приходит к решению сходить в лес на свою любимую полянку за нашим депо и уходит собирать свой «отряд». А я выхожу на крылечко покурить. Дождь уже закончился, в небе среди облаков уже вот-вот да заголубеет чистое небо. Боська, уже посапывает в своей Босянухе, а у его мисочки опять крутятся чирикающие воробьи.
От колонки с флягой воды на тележке не спеша идет Виктор Дубровин. Завидев меня, он останавливается у калитки:
– Ходил?
– Ходил.
– Ну и как?
– Два ведра бычков.
– Где нарезал?
– В лесу.
– Молодец. А я сегодня принес ведро груздей.
– Откуда?
– От верблюда. Это вы сами покрасили тепловоз?
– Сами. У Брулетова была зеленая и красная краска. После обеда время было. Взяли с Виктором и покрасили.
– Ну и правильно. За машиной будешь смотреть, так она и будет ходить. Ну и кормить соответственно. Ну, бывай.
Виктор также не спеша следует дальше, негромко посвистывая, затем, уже громко чертыхаясь, перетаскивает тележку с тяжелой флягой через раскисшую дорогу и опять слышится его веселый свист.
* * *
Вечером мама, оживленно болтая со своей подружкой Валентиной Петрашевой, замачивает бычки, а когда убегает домой, мама говорит мне:
– В субботу поеду в Красавино. Павлу и Лидию навещу. Отвезу им варенья да грибов сушеных. А потом схожу в свою родную деревеньку, мы там повидаемся с нашими.
– Мам, а как звали того святого, что в лесу жил?
– Я уже и не помню. Давно это было.
Мама почти каждый год ездит на свою родину – в деревеньку Черничково близ города Красавино. И каждый раз она привозит оттуда бутылочку воды со своего родничка. А когда приболеет, всегда пьет только эту водичку и ни к каким врачам не ходит.
Уже в наш стремительный двадцать первый интернет-век мне посчастливилось найти кое-какую информацию об этом человеке и я позволю себе привести ниже несколько длинных выдержек из Православной интернет-газеты «Вера –Эском». Собрал и составил этот материал Александр Мартюков.
«Будущий старец Максим Югов родился в 1838 году в семье благочестивых родителей Егора и Евдокии. Они жили до самой смерти в деревне Волосово близ Пятницкого Погоста Великоустюжского района. Основатель рода Юговых выехал из Устюга и поселился на Волосовой пустоши рядом с погостом. Три брата образовали новую деревню, землю они арендовали и к началу XX века полностью выкупили у государства. Юговы основали три деревни: Волосово, Чернятино и Синегу. Жители этих деревень в основном были родственниками. Прадедом Максима был Борис, дедом – Иван. Все его предки были ревностные христиане.
…У Евдокии и Егора было семеро детей: Стефан, Илья, Яков, Максим, Вера, Параскева и Анна. Когда Максиму было три года, умер отец. А в 13 лет он остался круглым сиротой.