"Булат Аносова"

Я завожу «Тридцать пятый», стоящий возле депо, и еду на заправку. Кондуктора моего что-то еще нет и нет, и мне приходится одному, усиленно пыхтя, носить песочек и ведра с маслом. Наконец, он появляется – молодой паренек, видимо, только-только окончивший школу и решивший поработать на УЖД до армии.
– Новенький?
– Да. Отстажировался две недели назад.
– Здорово. Как звать?
– Василий.
– Поехали, Василий, к диспетчерской, узнаем там, что и как.
Из диспетчерской Василий выходит, задумчиво почесывая голову:
– Гета сказала, что бы мы ехали на «Поточную» за порожняком и поторопили там их.
– Поторопим.
– А как?
– А никак, как выгрузят сцепы, забираем их и все. Груза на «Перевалке» все равно нет, и до обеда уж точно не будет.
– Мы что, сегодня будем работать на Перевалке?
– На «Перевалке». Будем таскать груженые сцепы с «Перевалки» до «Тридцатого». А на «Перевалку» его будет привозить с «Обрубного» и с сулонгского уса. Дорога там дрянная. Что-то типа уса, только забаластированного.
– Сцепы там часто падают?
– Сплошь и рядом.
Первые шесть груженых сцепов выводят сулонгские со своего уса к двум часам дня. К этому времени я успеваю не спеша и основательно посмотреть тепловоз, протянуть тормоза, заменить несколько тормозных колодок и даже протянуть ключами большие карданы.
Радиостанция с «Перевалки» до станции уже не берет, и связь с диспетчером осуществляется по телефону через дежурного поста «Тридцатый». Василий уходит запрашивать перегон в будку, где имеется телефон, и я подхожу к сулонгскому ТУ-6. Машинист с кондуктором перекусывают, сидя в кабине тепловоза.
– Доблестным сулонжанам – привет.
– Привет, Лойга.
– У вас там еще грузят?
– Еще четыре сцепа будет.
– И все?
– Привел бы и порожняка больше, больше и нагрузили.
– Сцепы где оставите?
– На усу у стрелки. Порожняка нам проси на завтра побольше.
– Попрошу. Да только кто меня слушать будет, – развожу я руками и слышу за своей спиной свист. Василий стоит у стрелочного перевода и дает мне отмашку рукой: «Вперед».
Дорога от «Перевалки» до «Тридцатого» длиной в десять километров имеет всего две кривые и пару уклонов и занимает по времени целый час, потому что по ней не разгонишься. Местами, правда, уже круглые неокоренные бревна, сгнившие почти до половины, заменены на новенькие шпалы. Я вытягиваю с уса груженые сцепы и оборачиваюсь к кондуктору:
– Спрыгни здесь. Сцепы посмотри.
– А что на них смотреть?
Тогда я притормаживаю состав и останавливаю его. Закуриваю сигарету, выпускаю к потолку струю клубящегося дыма и с чувством, с толком, с расстановкой чеканю молодому кондуктору:
– Сейчас ты пойдешь вдоль сцепов по правой стороне. Возле каждого сцепа ты будешь останавливаться, и каждый сцеп ты будешь качать руками. Если сцеп не качается, ты об этом, когда посмотришь все сцепы, сообщишь мне.
Далее. Все сцепы должны быть сцеплены между собой на обе сцепки и как можно короче. Это же касается и половинок груженых сцепов. То есть ты заглядываешь под каждый груженый сцеп и проверяешь у него сцепки. Далее. Замки стоек должны быть закрыты, а стяжки на стойках затянуты. Далее. Если у какого-то полусцепа отсутствует стяжка, обязательно внимательно осмотри замки стоек.
Они должны быть стопроцентно исправны. Далее. Если ты что-то там увидел и не понял – сообщи мне обязательно. А уж мы с тобой с этим попробуем разобраться. Вопросы?!
– Ну, вроде, как и понятно.
– Тогда вперед, мой юный друг! – гостеприимно распахиваю дверь кабины тепловоза. Вскоре Василий возвращается и, пыхтя, взбирается в кабину:
– Поехали.
Через час мы затягиваем на объездной путь поста «Тридцатый» груженые сцепы и, выяснив у дежурного, что порожняк ведут, но не нам, летим обратно на Перевалку. «Тридцать третий» уже привел с отрубного четыре сцепа, и мы, прицепив к ним четыре сулонгских, опять трогаемся в путь. В кривой нам видны только первые четыре сцепа из-за густых зарослей кустарника. Вася, основательно проинструктированный мною, лениво куря сигаретку, поглядывает на сцепы.
– Что ты там видишь, Вася?
– Фигу с маслом. Все заросло, к ядрене фене.
Вдруг я чувствую, что состав дергается и, привстав с кресла, вытягиваю шею: первые четыре сцепа, видимые мне из кабины тепловоза, идут ровно, не ныряя вверх-вниз. Что же там дальше-то? Опять чувствуется рывок назад, и опять тепловоз идет вперед. Я выключаю тумблер первой ступени, и двигатель, освободившись от тяжелой нагрузки, рявкает, набирая обороты, а тепловоз резко встает. Затем он, влекомый сжимающимися пружинами буферов, мягко катится назад, и останавливается. Я ловлю на себе встревоженный взгляд
кондуктора:
– Что это?
– Картина Репина: «Приплыли».
Мы вылезаем из кабины и идем вдоль груженых сцепов. Седьмой сцеп стоит, накренившись в правую сторону. Я подхожу ближе и вижу, что его две последние каретки провалились в уширение. А что с восьмым сцепом? Восьмой сцеп стоит, тоже накренившись, и две его первые каретки тоже провалились в уширение. Лицо Василия становится задумчивым и печальным:
– Что будем делать?
– А что ты предлагаешь?
– Надо сообщить диспетчеру.
– Как?
– По радиостанции.
– Не берет она отсюда до диспетчера-то.
По правилам ПТЭ колеи 750 мм мы должны оградить последний сцеп сигнальными средствами, которых у нас никогда не было и не будет. Я прохожу за восьмой сцеп и, убедившись, что он прекрасно виден с прямого участка пути, возвращаюсь, отцепляю упавшие сцепы и кричу Василию:
– Поехали на «Тридцатый» с шестью сцепами. Эти два с ними мы поднять не сможем, поскольку их из тепловоза не видно.
На посту «Тридцатый» мы выставляем груженые сцепы, сообщаем дежурному об аварии и резервом несемся обратно. В кривом сиротливо стоит всего один сцеп. Василий округляет глаза:
– А где же второй-то?
– Берем «рубки» и «мальчики» и вперед,– отвечаю я и спрыгиваю из кабины на насыпь. С «рубкой» на плече и с «мальчиком» под
мышкой иду к упавшему сцепу и сбрасываю их у первой упавшей каретки. Встав на четвереньки, устанавливаю их под первый скат и иду к следующей, где копошится Вася.
– Так? – стоя на четвереньках, поворачивается он ко мне.
– Вылезай.
Я поправляю «рубку», ставлю на шпалу «мальчик» и выползаю изпод сцепа. От Шевелевского стрелочного перевода в нашу сторону, постукивая на стыках бежит какой-то легкий тепловоз. Я выхожу на прямую и вижу шевелевский ТУ-6, быстро приближающийся к нам.
– Лойга, привет,– спрыгивают с подножки два молоденьких незнакомых паренька. Они одинакового среднего роста, круглолицы и светловолосы, и оба широко улыбаются, явно довольные собой.
– Ваша работа! – киваю я место, где совсем недавно стоял восьмой упавший в уширение сцеп.
– Наша,– еще шире улыбаются пацаны.
– Братья?
– Братаны. Сцеп мы выставили на «Перевалке», вы пока поднимайте этот сцеп, а мы дорогу подзашьем.
Я коротко инструктирую Василия и иду в кабину тепловоза.
Упавший сцеп встает на рельсы с третьей попытки, мы грузим «рубки» и «мальчики» на панель тепловоза, берем из бардачка лапу, молоток и ведерко с костылями и идем к месту аварии. Вместе с шевелевскими братанами наскоро, через две-три шпалы, зашиваем расшитую нитку и гоним поднятый сцеп втолкача обратно на «Перевалку».
На объездном пути стоят уже груженые сцепы. Мы быстренько формируем состав, запрашиваем перегон и опять пускаемся в путь.
Вся основная работа на вывозке леса производится в основном ночью, потому как погрузка леса на мастерских участках осуществляется днем. Айга и Вощар выводят груженые сцепы со своих участков на пост «Обрубный», расположенный на пятьдесят втором километре. С «Обрубного» до «Перевалки» их доставляет наш
лойгинский тепловоз ТУ-4. Этот перегон, длиной всего в двенадцать километров, самый тяжелый. На нем три небольшие таежные речки – Сивеж, Пярданга и Сулонга, с головокружительными уклонами и крутыми кривыми и более четырех сцепов ТУ-4, как правило, не берет.
Через час на «Тридцатом» мы выставляем груз, забираем порожняк и опять в дорогу. На стеклах окон появляются первые крупные капли дождя. Я невольно ежусь в своем уютном водительском кресле.
– Похоже, что дождик будет идти всю ночь.
– Всю ночь? – ужасается Вася. Через пару секунд он приходит в себя от этой ужасной новости и подозрительно спрашивает меня:
– Кто тебе сказал, что он будет лить всю ночь?
Я поворачиваю голову на закат:
Если солнце село в тучу, Жди, моряк, большую бучу.
Вася встает с кресла и широким жестом обводит рукой вокруг:
– Где ты увидел море-то? Кругом одна тайга.
– Если дождь зарядил к вечеру, значит, будет лить до утра,– старая примета.
Последние семь сцепов мы привозим на «Тридцатый» в три часа утра и летим домой. Голова у меня к этому времени уже словно чугунная, а глаза закрываются сами собой. Вася мой сладко спит в своем кресле, а я то и дело клюю носом время от времени, проваливаясь в сон, сладкий и самый желанный.
Уже на подъезде к станции внизу, в районе задней каретки, вдруг слышится резкий и звонкий хлопок. Я мгновенно открываю глаза, прихожу в себя и останавливаю тепловоз. Закурив последнюю сигарету, спрыгиваю из кабины на насыпь и, присев на корточки, заглядываю под заднюю каретку. На четвертом редукторе висит жалкий обрубок шлицевой трубы кардана. На третьем редукторе вторая его часть отсутствует. Улетел?! Почему? Я проверяю уровень масла в редукторе – норма. Ощупываю его рукой – теплый, как обычно.
Буксы – тоже тепленькие, то есть в норме. Что это значит? А это значит, что я поленился днем, когда у меня было на это достаточно времени, заглянуть под каретки и осмотреть как следует карданные болты. Вероятно, с них уже, достаточно ослабленные к этому времени, одна за другой повыкручивались и часть гаек, а оставшиеся болты в определенный момент просто срезало ослабшим карданом. Я залезаю обратно в кабину и неторопливо трогаю тепловоз
с места, чутко вслушиваясь в то, что происходит у меня под ногами.
Никаких рывков, свидетельствующих о подклинивании редуктора, не чувствуется, лишь слабо позвякивает труба кардана. До депо мне остается проехать всего метров четыреста, и я на малом ходу двигаюсь вперед.
– Диспетчер, ответь «Тридцать пятому».
– Слушаю.
– Кардан отвалился. На ремонт сегодня.
– Володя, ты в курсе, что Витя Григорьев заболел, а с тобой будет работать Володя Уляков?
– Сейчас в курсе.
Василий, тоже окончательно проснувшийся к этому времени, тревожно вслушивается в наш разговор и недовольно бурчит:
– Это что же? Мне после суток работы придется еще до посадочной добираться пешком?
– Угу.
– Да в гробу я не видел такую работу!
– Так их, так, Василий.
Я оставляю тепловоз у депо, и меня везет на посадочную станционный тепловоз, дома у меня будет пара часов времени, чтобы отмыться от густой машинной грязи и поесть чего-нибудь. А потом опять в дорогу – на ремонт.
Из дома я выхожу с опозданием, и бочком, обойдя огромную лужу на дороге, выхожу на деревянные мостки. В поселке, видимо, дождь лил всю ночь, наши сборные некрашеные дома стоят основательно потемневшие, на дороге, высохшей от весенней грязи, большие мутные лужи, возле которых весело суетятся шумные воробьи.
– Ты чего пришел? – встречает меня в депо механик Алик Брулетов.
– На ремонт.
– Как на ремонт? Вова Уляков уехал работать.
– Он что же, нашел кардан и поставил сам?
– Ну да.
Я недоверчиво смотрю на Алика, на стены депо и медленномедленно опускаюсь на нашу грешную землю: все предшествующие сутки на работе, в сравнении с молодым и неопытным кондуктором, я чувствовал себя опытным и умелым машинистом тепловоза.
А Вова Уляков, скромный пахарь, пришел утром на работу, быстро добыл где-то нужный кардан, поставил его на место и преспокойно уехал на работу. Кто же тогда я в сравнении с ним? Вот так всегда бывает со мной – стоит только слегка закружиться голове от какого-нибудь успеха или удачи, как я тут же получаю по ней чем-нибудь тяжелым. И в голове моей мозги как-то сразу становятся на место. А может, это так и нужно? Кому тогда? Мне? Конечно, мне и, видимо, Господу Богу.
* * *
Спустя неделю я спрыгиваю с подножки сулонгского вагончика у уса на двенадцатом километре, с которого уже сняли рельсы. За плечами у меня рюкзак, в котором ждет своей очереди двенадцатилитровое пластмассовое ведро, литровый бидончик-побирушка, солидная краюха черного хлеба с куском сала, а в карманах у меня сигареты, спички и неизменный складной нож, с которым я не расстаюсь в лесу.
По утреннему холодку по высохшим бревнам, служившими совсем недавно шпалами УЖД, я иду бодренько быстрым шагом, вперед.
Километра через три шпалы раздваиваются. Куда идти? Вправо. А вот и она, опушка соснового леса. Когда я подхожу ближе и вдруг вижу эту полянку, покрытую янтарным сочным ковром, у меня от восторга перехватывает дыхание. Морошка! Я снимаю свой рюкзак с плеч, ставлю его на широкий, еще крепкий пень и достаю из него бидончик:
– С Богом, Владимир!