"Булат Аносова"

– Шерстью, говоришь, покрылся?
– Покрылся.
– И густа ли шерсть на нем?
– Как на тебе.
– Ого!
Они быстренько прирезали хрюшку, быстренько опалили и так же быстренько разделали на части. Жена Миши уехала в тот день в поселок Октябрьский по каким-то неотложным делам, и поэтому свининку Мише пришлось жарить самому, поскольку свежая печенка с водочкой при таком деле всегда и строго обязательна.
Вечером Мишина супруга, усталая, но довольная, открыв дверь родного дома, нашла Мишу сидящего на кухне за столом. Он то отчаянно мотал головой, разговаривая сам с собой, то икал и удовлетворенно оглядывал стол, на котором стояли пустые бутылки, тарелки с сахарными хорошо обглоданными косточками. Завидев жену, Миша покачнулся на стуле и изрек:
– Пожарь еще свининки.
Супруга с ним спорить не стала, но, пробежавшись взглядом по холодильнику и кастрюлям, пришла в ужас:
– Так вы же всего поросенка сожрали!
– Ну, так сходи в магазин и купи! – треснул кулаком по столу Миша Замашкин.
Миша замолкает, закуривает сигарету и пускает вверх ровные вьющиеся кольца табачного дыма.
Завидев моего брательника Сашу Воронина, норовившего незаметно прошмыгнуть с пустыми ведрами на колонку, Михаил соскакивает со скамейки и орет дурным голосом:
– Поросенок!
Александр останавливается и, глядя невинными глазками на него, удивленно восклицает:
– Миша! Сколько лет, сколько зим!
– Ты меня не заметил?!
– Да я…
– Быстро на колонку и обратно! – недовольно рявкает Миша,–
что-то мне свеженькой водички испить захотелось.
Александр послушно трусит на колонку, а Миша Салопанов, весьма довольный собой, прохаживается по дворику, заложив руки за спину и победно поглядывая по сторонам. Внезапно он останавливается, замирает, и взгляд его устремляется через дорогу к дому Коли Кучева, со стороны которого слышны редкие глухие удары. Михаил поворачивается ко мне:
– Ты глянь, что этот придурок делает.
Я подхожу к забору и у сарая через дорогу вижу Колю Кучева, пытавшегося расколоть тяжелым колуном огромную суковатую чурку.
– Дрова человек докалывает,– пожимаю я плечами.
– И сколько же он их может докалывать?
– Я у себя таких коряг штук пять никак расколоть не мог зимой, перетаскал их Кучеву. Вот он их и долбит.
– Ты?
– Я.
Саша Воронин возвращается с водой, ставит полные воды ведра к забору, подходит к лавочке, ни слова не говоря, берет худощавого Мишу за подмышки и пересаживает его на край. Миша, впавший было в столбняк от такой уверенной наглости, приобретает дар речи и качает головой:
– Не я твой батя, Поросенок…
Александр ловко сдергивает с его нижней губы приклеившийся чинарик, глубоко и блаженно затягивается и выдыхает вместе с табачным дымом:
– Да ну вас на фиг,– подымается со скамейки Миша и направляется к калитке,– пойду к Непочатому схожу в гости.
Я смотрю в синее небо, затянутое невесомыми перистыми облаками, и мои мысли устремляются к ним: что-то в моей жизни происходит не так, а что – я никак не пойму. Жениться мне, потому что время вроде бы пришло, не хочется, деньги, которых мне раньше всегда не хватало, вроде бы имеются. Что же, что же у меня не так?
И почему у меня все чаще и чаще муторно на душе? Я оборачиваюсь к Александру:
– Может, хряпнем по граммульке?
Александр неопределенно пожимает плечами и вместо ответа спрашивает меня:
– Не слышал, как Федя Тридцать Три Несчастья ходил в контору путевку просить на юг?
– Нет,– лениво отвечаю я.
Федя Тридцать Три Несчастья в преддверии долгожданного летнего отпуска в один прекрасный день направился в контору леспромхоза в надежде как-то попытаться получить бесплатную путевку к какому-нибудь к теплому ласковому морю. В конторе, изрядно помытарившись по кабинетам, Федя понял, что долгожданной путевки ему не видать, как своих ушей, крайне обозлился и затаил на конторскую братию лютую обиду. Дождавшись теплого июня, Федя вновь направился в контору, но на этот раз посетил только туалет, где в круглое отверстие с большим удовлетворением швырнул килограммовую пачку сырых дрожжей и вскорости отбыл восвояси.
Как и полагается в подобных случаях, когда дрожжи попадают в благоприятную для них среду, содержимое выгребной ямы запузырилось, зашевелилось и стало подниматься все выше и выше, а зловонный запах возле здания конторы со стороны туалета стоял такой, что мимо можно было пройти, только зажав нос. Примерно такой же непередаваемый аромат стоял и в самой конторе. Жители нашего поселка от такой радостной вести веселились до упаду целую неделю и горели желанием узнать имя бесстрашного героя, но Федя проболтался о своем подвиге только спустя две недели за бутылкой, когда страсти улеглись.
* * *
В июне наш «Тридцать пятый» работает на подмене, и сегодня я работаю на станции. Витя Григорьев передает мне машину, заправленную под завязку дизельным топливом, маслом и песком, и со словами «Ну, я пошел, друг мой ситный» выходит на посадочную и спешит домой. В кабину один за другим втискиваются машинисты и кондукторы, лениво переговариваются и позевывают по причине раннего времени. Когда народу становится «как сельдей в бочке», раздаются нетерпеливые возгласы:
– Поехали, что ли!
– Заправляться же еще надо, ядрена вошь!
– Давай, Вовчик, давай, родной!
Я оглядываюсь на посадочную и, убедившись, что поблизости больше никого нет, включаю первую ступень. Езды от посадочной до диспетчерской всего пять минут, и мужики спешат кто в диспетчерскую, кто в депо.
– Поехали еще разок съездим на посадочную,– садится в свое кресло кондуктор Саша Ипатов, и я перекидываю реверс. Мы забираем оставшихся работяг, подвозим их к диспетчерской, и я, глянув
на часы, спешу посмотреть масло в редукторах, в гидропередаче и в компрессоре, проверяю работу песочниц и подтягиваю тормоза.
В дальнейшем за всю рабочую смену у меня на это времени не будет.
Разогнувшись, слышу голос своего кондуктора:
– Поехали за вагоном.
– Поехали. Где он?
– На Подвижном.
Александр взбирается на переднюю подножку и хватается руками за поручень. Прицепив вагон, я гоню его на посадочную втолкача, а Саша в этот раз стоит в переднем тамбуре вагона. Время от времени ему приходится спрыгивать на насыпь и переводить стрелочные переводы, поскольку на станции их великое множество, и бесчисленные тепловозы, снующие по своим хозяйственным делам туда-сюда, «портят» наши стрелки.
На посадочной уже кучки женщин-дорожниц в оранжевых жилетах и кучки работников подвижного состава и депо мужского пола, одетых в разнокалиберные удобные спецовки.
Чуть в сторонке стоит диспетчер Люся Кондратьева и беседует со стрелочницей Тоней Дрожжиной. На Люсе легкое платьице, плотно облегающее ее хорошенькую фигурку, и мужчины время от времени бросают на нее заинтересованные взгляды. Люся это, конечно, чувствует, но старательно делает вид, что это ей малоинтересно.
– Пора,– смотрит на часы Александр.
Заливистый свисток тепловоза заставляет собравшихся поспешить в вагончик, и через минуту посадочная пуста. «Тридцать пятый» бежит мимо школы, мимо Нижнего склада. Перед переездом на «Подвижном» я останавливаюсь. Из вагончика неспешно спрыгивают на насыпь работники подвижного состава УЖД. Первый – Володя Бескуров, за ним Миша Июсупов и последний степенной и солидный Коля Халюзов. Он оглядывается в тамбур и, убедившись, что там больше никого нет, машет мне рукой. Следующая и конечная остановка возле диспетчерской. Мы с Александром ждем, когда опустеет вагончик, и ставим его на четвертый объездной путь за стрелку, чтобы никому не мешал. У диспетчерской нас уже поджидают сменившаяся Вера Дмитриевна со стрелочницей Серафимой Петровной, и мы везем их на посадочную. Они хоть и уставшие, но довольные тем, что смена прошла без аварий, вызовов дорожных бригад и тракториста и поэтому веселы и словоохотливы.
– Ну что, на Нижний склад? – обращается ко мне Александр.
– Ну да, если нет никого на посадочной,– прищурившись, смотрю вперед и вижу там две сиротливо стоящие фигуры,– Клюшев
с Фанерой, кажется, припоздали.
– Ну и что? – пожимает плечами мой кондуктор. Высадим у стрелки, и пусть себе топают в депо.
Я оглядываюсь на него и фыркаю:
– Попробуй не подвези этих ухарей. Сколько будешь стоять на ремонте, столько и икать будешь.
Сцепы на Нижнем складе уже выгружены,– слышится в динамике радиостанции голос Люси Кондратьевой,– слышал, «Тридцать пятый»?
– Слышал,– отвечает ей Александр в трубку, и мы спешим на Нижний склад. Прицепив первые четыре сцепа, кондуктор уходит вперед, и вскоре я вижу его фигуру, стоящую на раме последнего сцепа, дающего отмашку «Вперед». Когда мы сцепляем все двенадцать сцепов, я наливаю себе чайку из термоса и делаю несколько обжигающих глотков. Хорошо! После горячего крепкого чайку сигарета, как всегда, вкусна и желанна. Александр залезает в кабину и вынимает из гнезда трубку радиостанции:
– Ого! Рацию заменили?
– Да, была «Гранит», а эта «Лен» – помощнее.
– Диспетчер, ответь!
– Слушаю, Саша.
– Ведем порожняк с Нижнего.
– Второй путь свободный.
– Добро.
Мы затягиваем порожняк на второй путь, а у главного пути уже стоит Люся:
– Вовка, берите десять сцепов с третьего пути. Четыре под первую площадку и по три на вторую и третью.
– Бу сделано, ваше высокородие.
– Сам ты сковородина,– поворачивается Люся и идет к диспетчерской. Мы отсчитываем десять груженых сцепов, Александр расцепляет последний десятый сцеп с ненужным нам одиннадцатым, и тепловоз
летит мимо них к стрелочному переводу. Когда уже сцепы «на крючке», я перекидываю реверс, отпускаю тормоза и врубаю первую ступень. «Тридцать пятый» дергается вперед, легко вытягивая на сцепках и сцепы один за другим, и тепловоз встает колесами на песочек, заблаговременно подсыпанный мной на рельсы. Я подкидываю двигателю оборотов и опять подсыпаю песочек. Дорога здесь вплоть до первой разделочной площадки идет на подъем, и поэтому приходится разгонять состав как можно быстрее. Когда кабина тепловоза оказывается напротив первой площадки, Александр открывает дверь и перепрыгивает на нее, благо высота ее почти соответствует высоте подножки тепловоза. Голова моя постоянно крутится то веред, то назад, и когда я вижу фигуру кондуктора, стоящего на краю площадки и подающего мне рукой сигнал «Тише ход», сбрасываю обороты двигателя и ручкой тормозного крана слегка притормаживаю тепловоз.
«Стоп» – крутит рукой кондуктор. Я выключаю тумблер первой ступени и останавливаю состав.
«На сцепку» – хлопает вытянутыми вверх руками, и тепловоз
осторожно двигается в обратном направлении.
«Стоп»,– опять резко взмахивает рукой кондуктор, и его фигура исчезает за гружеными сцепами. Затем я вижу его, идущего к тепловозу. Вот он взбирается на четвертый сцеп с таким расчетом, чтобы я его достаточно хорошо видел, и дает отмашку – «Вперед». Вот так мы расставляем груженые сцепы на площади и едем на другую сторону Нижнего склада, именуемую почему-то «Поточной». Собираем порожняк с двух работающих разделочных площадок и ведем его на станцию.
За это время наши смазчицы уже осмотрели и смазали порожняк, стоящий на втором пути.
– Выкидка есть, Люся! – опять берет трубку радиостанции Александр.
– Первая половинка.
– Хорошо. Оставляем порожняк на четвертом?
– Да. И стойте пока там. С Нижнего еще не звонили.
– Добро.
Подъехавшая из депо «Восьмерка» шустренько выставляет половинку на первый объездной путь и уносится с порожняком на «Восьмой» километр.
Завидя смазчиц, возвращающихся обратно с ведерками в руках, Александр идет им навстречу. Они подают Александру что-то, я невольно вздыхаю – это не что иное, как лист бумаги с номерами неисправных сцепов – и беру трубку радиостанции:
– Люся, выкидка.
– Хорошо, работайте.
Возле входных стрелок тут же появляется стрелочница Тоня Дрожжина, предупрежденная диспетчером по телефону.
– Три половинки! – кричит мне высунувшемуся в окно, Александр, и я завожу двигатель тепловоза. Три неисправные полусцепа один за другим оказываются на четвертом пути.
– «Тридцать пятый», ответь!
– Слушаю.
– Шесть оставшихся сцепов с третьего на «Поточную».
– Понял.
На «Поточную» груженые сцепы мы гоняем втолкача, поскольку там объездного пути почему-то тоже нет. Александр взбирается на переднюю подножку и машет мне рукой: «Вперед». «Вперед» – это по главному пути в сторону Нижнего склада, и «Тридцать пятый» летит до стрелочных переводов на «Поточную». Александр перекидывает стрелочные балансиры, и мы спешим обратно.
Расставив груженые сцепы на «Поточной» мы выводим порожняк с Нижнего склада, делаем выкидку, и наконец-то наступает время долгожданного обеда.
После обеда мы опять летим на Нижний склад за порожняком, выводим его на станцию, а затем уже на Поточную.
– Диспетчер, ответь «Тридцать пятому».
– Слушаю, «Тридцать пятый».
– Выкидка есть?
– Есть, одна половинка.
– Добро. Ведем порожняк с Поточной.
– Выставляйте на вторую.
– Понял.
Я оглядываюсь на порожняк и вижу прыгающие стойки третьего сцепа. Плавно притормаживаю и киваю Александру:
– Саша, сбегай посмотри третий сцеп.
Александр спрыгивает с подножки и идет к третьему сцепу.
Я вижу, как он разглядывает каретку сцепа, отходит на обочину и смотрит в сторону станции, что-то прикидывая в уме. Затем взбирается на раму соседнего полусцепа и машет мне рукой: «Назад».
Я включаю первую ступень, отпускаю ручку тормозного крана, и состав вновь трогается в путь. Стойки третьего сцепа по-прежнему то ныряют вниз, то подпрыгивают вверх. Мне становится понятно, что одна каретка по какой-то причине сошла с рельсов, и скорее всего на переезде, рельсы которого густо заляпаны засохшей грязью, и что Александр решил не утруждать себя и меня тасканием «рубок» и «мальчиков», а поставить сошедшую с рельсов каретку на стрелочном переводе. Гребни колесных пар упавшего порожнего сцепа особого вреда УЖД, как правило, не причиняют, и всегда, когда есть возможность при работе на станции, сцеп, упавший «на ходу», мы ставим таким вот образом.
Ну вот, каретки опять стоят на рельсах, и «Тридцать пятый» с порожняком опять летит на станцию. Мы делаем выкидку, загоняем неисправные сцепы за стрелочный перевод четвертого пути, чтобы не мешали проехать на «Подвижной», забираем оттуда вновь отремонтированные сцепы и крутимся, крутимся, крутимся.