Нижние склады во всех леспромхозах одинаковы: пара подъездных путей железной дороги, по которым маневровый тепловоз подает выгоны или платформы для погрузки леса-кругляка, площадки для разделки и сортировки распиливаемого леса, расположенные одна за другой, козловые краны, снующие туда-сюда, постоянно очищающие карманы разделочных площадок и штабелюющие пачки готового к погрузке леса в огромные штабеля. Эти же краны и грузят лес в вагоны и платформы. С каждым краном работает бригада грузчиков леса.
На пятой площадке тишина, транспортер мирно дремлет, из печной железной трубы бригадной будки курится синеватый дымок.
Одинокая фигура пильщика леса копошится на краю площадки.
Я подхожу ближе. Мужчина лет сорока, одетый по-зимнему, меняет цепь по пиле.
– Здравствуйте, не скажете, где найти бригадира?
– Я бригадир,– он бросает на меня короткий равнодушный взгляд и продолжает свое занятие.
– Меня направили к вам работать…
– А-а, я в курсе дела. Юра. Будешь работать со мной на откатке.
Мы знакомимся, и Юра коротко вводит меня в курс дела. К нам подходит маленькая и живая женщина и с любопытством смотрит на меня. Одета она так же, как и все рабочие нижнего склада: легкая фуфаечка от костюма работника леса, брюки, валенки и на голове у нее шерстяной платок.
– Галя, паренек будет твоим помощником. Зовут Володей.
– Ой, слава Богу, не то я одна замучилась вчера.
Юра включает электрическую пилу и пробует остроту цепи, отпилив несколько чураков от комля могучей сосны. На резкий и звонкий визг пилы бригада работяг вываливается из будки:
– Что, поехали?
– Поехали.
Галя, ловкая и быстрая, деревянной линейкой отмеривает от сосны положенные метры, и Юра подносит пилу к концу линейки, обозначающей место реза. Пила опять с визгом включается, и линейка быстро убирается Галей. Бригадир пилит, а Галя, уже сцепив быстрым взглядом отставшую часть, опять обмеряет от него нужные метры. Я стальным крючком скатываю отпиленное бревно на транспортер, и он, дернувшись, везет его на площадку. Пока я пыхтел с этим бревном, Юра с Галей уже отпилили еще два. Значит, и мне надо быть половчей, и я почти бегом направляюсь к этим бревнам. А Галя уже своим коротким крючком ловко и сильно отправляет одно из них на транспортер. Работа вроде бы не тяжелая, но присесть некогда и постоянно надо скатывать и скатывать отпиленные бревна на грохочущий транспортер. Спина моя становится, и из-под шапки пробиваются струйки пота. Через пару часов ноги меня носят уже не так быстро, а крючок в руке уже тяжелее раз в пять.
Наконец Юра выключает пилу и ставит ее на комель сосны:
– Перекур.
Мы идем в будки, туда же подтягиваются и все члены нашей бригады. Я смотрю на них – они не выглядят усталыми и вспотевшими, а наоборот, бодры и веселы:
– В буру?
– Да, по десять копеек.
– Поехали.
Один из них, молодой усатый парень, берет лежащий на краю сиденья шлем лесника и подает его мне:
– На, надень, в нем голова не так потеет.
Я благодарю его и подгоняю шлем по голове. Вещь эта мне знакомая. После службы на флоте я устроился работать грузчиком леса в вагоны МПС, и все мы трудились именно в таких шлемах, легких и удобных. Минут через десять снаружи слышится требовательный автомобильный гудок. Юра выглядывает в маленькое приоткрытое оконце:
– МАЗ пришел. Пойдем выгружать.
Бригада дружно поднимается и спешит к выходу. У площадки стоит лесовоз, а водитель его уже шустренько бегает по хлыстам, открывая стяжки стоек. Парни хватают стальные тросы и охватывают ими огромную пачку хлыстов, покоящихся между стойками МАЗа.
Юра в это время стоит с электрическим пультом в руках и подгоняет к самому краю стальные массивные «лягушки». К ним цепляются тросы и натягиваются ходом этих же «лягушек».
– Готово.
– Добро. Открываю стойки.
Водитель поочередно открывает стойки на прицепе и самом МАЗе, и они падают на площадку, образуя собой своеобразный мостик, по которому его лес стаскивается «лягушками». Юра вновь берет в руки пилу:
– Ну, что поехали?
– Поехали.
По истечении четырех часов непрерывной тяжелой работы наступает время ужина, и бригада дружно и скоро направляется в поселок по своим домам. Я остаюсь в будке и, подкинув в железную печурку дровишек, снимаю с головы мокрый изнутри шлем, выворачиваю его и пристраиваю на стальной проволоке, натянутой над печуркой, для просушки. Рядышком вешаю мокрые рукавицы. Достаю из сетки, повешенной в углу на гвоздике, свой ужин и в один присест съедаю его. Из чайника, постоянно стоящего на краю плиты, наливаю в кружку кипятку, бросаю туда щепоть чая и сижу какое-то время неподвижно, устало вытянув ноги, ожидая, когда кипяток превратится в слабенький чаек. Что еще ждать от грузинского чая?
Попив чайку с черным хлебушком, я вытягиваюсь на жестком сиденье и сладко дремлю, буквально физически чувствую, как усталая тяжесть вытекает из меня прочь. Каждая клеточка тела радуется короткому отдыху. Заслышав негромкие голоса, скидываю ноги на пол и сажусь на сидение. Кажется, уже ужин закончился? Слышится визг Юриной пилы, и я, надев высохшие шлем и рукавицы, спешу на площадку.
После ужина мы успеваем разделать еще два огромный воза кубометров по тридцать каждый, и пила замолкает, а транспортер останавливается. Неужели все? Юра смотрит на часы:
– Около одиннадцати. По домам.
Я спрыгиваю с площадки на укатанную МАЗами дорогу и останавливаюсь в раздумье. Дело в том, что мы с Толей Пуртовым условились возвращаться в общежитие вместе, поскольку длинная и ничем не освещенная дорога все-таки небезопасна. Вот из темноты возникает знакомая фигура, и к освещаемой фонарями площадке выкатывается Толя. В руке у него увесистый черенок от лопаты, и я, достав свой такой же тяжелый черенок, припорошенный мною в снегу, киваю ему:
– С Богом, Толя.
– С Богом, Володя.
И мы пускаемся в путь по знакомой дороге-траншее. Справа поселок с редкими светящимися окнами и перегавкивающимися дворнягами, а слева черная молчаливая стена леса.
– Я в прошлый раз видел в лесу светящиеся глаза, наверно, волки подходили к поселку,– негромко и таинственно рассказывает Толя.
– За собачками, наверное, приходили?
– За ними родимыми. Голод не тетка.
Мы боязливо и беспрестанно ощупываем глазами черноту леса, готовые решительно и незамедлительно дать деру в сторону поселка. Наконец мы с облегчением распахиваем двери общежития, при свете обметаем голиком валенки от снега и оказываемся в нашей теплой и уютной комнате. Раздеваемся, ставим на горячие кирпичи у плиты валенки и пристраиваем туда рукавицы. Я снимаю теплую байковую рубаху, тоже мокрую, и вешаю на проволоку у печи. Брюки тоже сырые и тоже занимают теплое место. Чайник на плите еще теплый, и мы садимся за стол ужинать. Тяжелая физическая работа на морозе требует отдачи огромного количества энергии, и мы с большим аппетитом уминаем по огромной миске супа и выпиваем с хлебушком по кружке теплого чая. Я раздеваюсь, ложусь в теплую койку и моментально засыпаю.
К утру наша немаленькая комната окончательно выстывает, и я, проснувшись, с интересом наблюдаю, как выдыхаемый мною теплый воздух превращается в легкий парок. Из теплой постели вылезать не хочется, но надо, ничего не поделаешь. Надев валенки и фуфайку, приношу огромную охапку дров и растапливаю печь. Сзади слышится довольный голос Толи:
– Чайничек не забудь поставить на плиту. Дедушка чаю хочет.
Толя лежит, высунув только один нос из-под одеяла, и глаза у него отдохнувшие и веселые:
– Сегодня ж суббота, короткий день.
– И правда, а я об этом совсем забыл. А как в субботу работают?
– С часу до семи, без ужина.
Субботний рабочий день пролетает, как один миг. В преддверии выходного дня все веселы и довольны. Домой, в сторону общежития, мы на этот раз движемся втроем. Оказывается, наш бригадир Юра живет неподалеку от общежития, и я, пользуясь случаем, расспрашиваю его о тонкостях жизни в лесном поселке Пелес.
– Народ здесь,– рассказывает Юра,– это бывшие «зэки», как и я.
После срока мне дали четыре года без выезда. Устроился здесь работать на Нижний склад, потом женился. Дети пошли. А куда ехать?
Жилье есть, работа есть, с продуктами, как видишь, здесь очень даже не плохо. Часть жителей – коренное население, мы их зовем «ватяки». Галя у нас тоже ватячка, или пермячка. Народ хороший.
Простой, открытый и работящий.
А в понедельник с утра мы с Толей опять шагаем на работу. А придя вечером в общежитие, обнаруживаем в своей комнате новых постояльцев. Они сидят на застеленных бельем койках и выжидательно смотрят на нас. Один помоложе, лет двадцати пяти, высокий и круглолицый.
– Володя,– представляется он. Второй лет сорока, худощавый и пониже ростом:
– Николай. Вот подселили к вам. Так что будем жить вместе.
За неспешными разговорами я растапливаю печь и разогреваю на плите кастрюлю с гороховым супом. Мы с Толей садимся ужинать, а они выходят на улицу покурить. Возвращаются, когда уже я, попив чайку, блаженно растянувшись на койке, отдыхаю, а Толя сидит за столом и дышит папироской, изредка стряхивая пепел в жестяную баночку из-под кильки в томатном соусе.
– Володя, а каким ветром вас сюда занесло,– спрашивает Толя, щуря один глаз и не выпуская папиросу изо рта.
– Обыкновенным. Отмотал срок, теперь вот еще осталось три года без выезда. У Николая то же самое, вот и подались сюда. Аванс обещали дать через несколько дней, а потом слегка погуляли и остались с пустыми карманами.
– Так, может, супчика поедите, если у вас нет ничего,– приглашаю я их к столу.
– Не откажемся.
Я наливаю ребятам по полной миске супа и кладу на стол полбуханки черного хлеба:
– Угощайтесь.
Пока они ужинают, я мою кастрюлю, заливаю ее водой и ставлю на плиту:
– Сейчас сварю рожков, заправлю банкой тушенки, и можно будет жить.
Поскольку количество едоков удваивается, деньги мои быстро кончаются, а вместе с ними и запасы продуктов. В среду я прихожу с работы в полной уверенности, что завтра уже придется подтянуть животы и ждать Толиного аванса. На столе гора продуктов – колбаса, тушенка, масло, пачки концентрированных супов и каш.
Николай с Володей колдуют возле кружки с чаем:
– Аванс получили. Угощайся.
Толя, задержавшийся на входе, проходит в комнату и застывает возле по-царски сервированного стола. Парни работают в эту неделю во вторую смену и успели сходить в контору лесопункта и завернуть по дороге в общежитие в магазин.
– Чифирите? – отхлебнув глоток из кружки, спрашивает Николай и передает ее Володе.
– Нет. Упаси Боже.
Субботний короткий день мы отмечаем грандиозной пьянкой, в процессе которой Николай и Володя то с упоением рассказывают нам о своей жизни на зоне, то принимались бороться, с грохотом расталкивая ногами койки. Толя всякий раз разнимал их и разводил по своим койкам:
– Знаю я эту пьяную борьбу. Сначала шутят, а потом морды начинают бить друг другу.
И благодаря Толе, субботний праздник закончился чинно и даже благородно. Борцы утихомирились и сладко посапывали носами в своих койках в разорванных рубахах, ватных штанах и валенках, а мы с Толей сидели за столом и разбирали принцип работы турбинных лопаток гидропередачи тепловоза ТУ-4.
В воскресный день праздник был продолжен с еще большим энтузиазмом и закончился лишь поздно вечером по причине самой обыкновенной – деньги все были пропиты. Мы с Толей отработали еще три дня на нижнем складе, и тут срок нашей трудовой командировки истек. Сдав спецодежду и получив расчет, зашли в последний раз в магазин, купили на дорогу продуктов, вина и в общежитии стали потихоньку собирать свои пожитки. Деды из нашей группы позвали меня в свою комнату. Чувствовали они себя все еще неловко после случившегося и горели желанием загладить свою вину.
Я зла на них не держал и поэтому с радостью согласился распить с ними мировую бутылку водки. Они щедро наполняют до краев «хрущевский» стакан, и я выпиваю его содержимое одним махом, совершенно не думая о том, что впереди еще долгая дорога. С Толей мы устраиваем скромный прощальный обед, во время которого очень серьезно налегаем на «Портвейн». Видя, что я уже изрядно пьян, Толя предлагает мне прилечь на койку и поспать часок, пока есть время.
* * *
А просыпаюсь я только утром все в той же койке, в той же комнате и в том же общежитии.
В комнате Володя и Николай колдуют у своей кружки, и увидев мои открывшиеся ясные очи, улыбаются:
– Проснулся сам.
Я обвожу комнату медленным взглядом:
– А где Толя?
– Уехали ваши вчера вечером все.
– А как же я?…
– Тебя разбудить они не смогли.
От этого ответа мне становится не по себе. Я смотрю на парней дикими глазами и пытаюсь вспомнить подробности вчерашнего прощального вечера. Но в моей голове только беспроглядная тьма.
Николай, видя мое отчаянное замешательство, близкое к полному помешательству, отхлебывает чифирку и вещает:
– Вчера, вместе с вами получила расчет и бригада сезонников из Закарпатья, отработавшая здесь в лесопункте целых шесть месяцев. Местные ухари, прознавшие про это, глубоким вечером прибыли на грузовом ЗИЛе в немалом количестве для традиционного сбора денег. Сезонники со своими кровно заработанными денежками добровольно расставаться не захотели, и в общежитии началось кровавое побоище. Одному из сезонников удалось вырваться из общежития, и он рванул по ночной зимней заснеженной дороге в сторону железнодорожного вокзала. Местные, не желая упускать предназначенную им добычу, бросились за ним в погоню на грузовике. Парень, видя, что от них не уйти, бросил свой чемодан, под завязку набитый подарками для родных и близких, на дорогу, а сам сиганул в лес и затаился в сугробе.
Когда они вошли в нашу комнату и попытались разбудить меня, спавшего богатырским беспробудным сном, Николай и Володя, вернувшиеся с работы во вторую смену, попросили непрошенных гостей удалиться, и они с готовностью сделали это. Так что мой чемодан, лежащий на койке, так и остался нетронутым. Но Толя Пуртов, опасаясь, что мои документы, лежащие в чемодане, и деньги в количестве девяноста рублей, полученные мной за существенный вклад в дело строительства коммунизма в отдельно взятой стране, могут кому-нибудь срочно понадобиться, забрал с собой, оставив мне всего тридцать рублей на дорогу и пропитание. Последняя новость для меня оказывается настолько потрясающей, что я начинаю заикаться:
– А-а, к-как же я выберусь без документов из этой д-дыры?
Ребята дают мне несколько дельных советов, и я немного успокаиваюсь.
Прослонявшись бесцельно целый день по общежитию, я прощаюсь с Николаем и Володей, уходящими на работу, и еще раз благодарю их за помощь и через пару часов встаю с коечки – мне тоже пора.
* * *